– Не спят, – проговорила Стеша. – Не спят, Кирилл… в каждой избе, в каждой избенке, – и быстро побежала к лесной опушке, бросая через плечо: – Нам с тобой надо встречаться только при людях. Понимаешь?… Ой, кто это?
На повороте к опушке они столкнулись с человеком. Человек, подогнув под себя ноги, сидел на краю овражка и пристально смотрел в сторону прожекторов.
– Кто такой? – крикнул Кирилл.
– Это я… Я, Кирилл Сенафонтыч. – Человек, очевидно, перед этим долго молчал – голос у него хриповатый. – Кролика ищу: кролик у меня пропал…
– А-а… последний единоличник, – усмехнулся Кирилл, убегая следом за Стешей.
– Я, Кирилл Сенафонтыч. – Митька Спирин поднялся. – Постой-ка. Постой… Постой! – прокричал он во тьму.
– Нехорошо… Нас тут вдвоем увидал, – упрекнула Кирилла Стеша, выбегая на опушку. – Он теперь понесет по всей улице.
– Ему не до этого, – ответил Кирилл и снова хотел было взять ее за руку.
Стеша отшатнулась, громко окликая Богданова и Фешо Панову.
Богданов и Феня куда-то скрылись. Возможно, они пошли следом за Кириллом и Стешей и разошлись, потерялись.
– Зачем тебе они?
– Боюсь.
– Чего?
– Всякое может быть, – игриво ответила Стеша. – Сосен боюсь, теней.
– И меня?
– И тебя.
– Хорошо. Пойдем их искать. А может, мы им мешаем? Я всегда всем мешаю, – не в шутку добавил Кирилл.
– Не всем, а кое-кому. Мне вот, например. Пусти руку. Отсчитывай три шага и шагай за мной.
Сначала они шли по тропочке, теми же луговинами, огибая озеро, пробираясь к беленькому домику, думая там найти Богданова и Феню. Но, спустившись в овраг, темный, как сажа, сбились и пошли прямо в гору – мелким, частым осинником.
Потом все произошло как-то неожиданно.
– Кирилл! Лови меня! – крикнула она и метнулась в сторону.
Он задержался, подумал: «Маленький, что ль, я?», но в следующую же секунду, не отдавая себе отчета, кинулся за ней, со всего разбегу ударился коленкой о старый, ноздрястый пень – сцепив зубы, чуть не завыл от боли и, крякнув, снова ринулся во тьму, ломая, сминая под собой осинник. Кирилл бежал, ничего не видя, выставив вперед длинные руки, весь напрягаясь, следя за шумом Стешиных ног, отбрасывая в стороны ветви кустарника. А та ускользала от него, мелькая беленькой кофточкой, удирая в гору, как кошка. Выбравшись на полянку, Стеша затопталась на месте, затем высокими травами, белоголовыми ромашками юркнула в чащу, взвизгивая, дразня его.
– Ах, Стешка, Стешка… Стешка, – бормотал он, делая крупные скачки, норовя подхватить ее – подхватить нежно, бережно, как подхватывают падающего любимого человека.
Перемахнув через темную ямину, он уже почти настиг Стешу: беленькая кофточка мелькнула совсем близко перед его глазами, еще один миг – и он обхватит своими длинными руками трепетное тело… И вдруг Стеша скрылась: ни крика, ни шороха, ни дразнящего писка… только легкий шелест примятой ромашки да гуд – гуд в небе… И Кирилл остановился, дрожа всем телом, желая уже пасть на землю и звать Стешу, но тут же, словно кто-то подбросил его, он снова рванулся в низину, чувствуя, как под ногами захлюпала топь, а в лицо ударила болотная испарина.
«Что ж… ушла… Сколько уже лет она от меня так уходит! – И он шагнул во тьму, все больше и больше утопая в трясине. – Утонешь, дурак… Тиной обожрешься. Верзила», – но ноги шагали сами собой.
И вдруг на горе, в сосняке, запела Стеша. Голос у нее плавный, легкий, призывный, – и Кирилл кинулся на голос, уже не разбирая ни рытвин, ни канав, ни пней.
И он настиг ее…
Он настиг ее на поляне у старого разветвленного дуба. Руки ее тянулись к нему.
– Ох, Кирилл… иди, – вырвалось у нее.
…Очнулся Кирилл, когда около него горел костер из сосновых шишек.
– Земля сырая… встань, – проговорила Стеша.
– Ничего… от меня и земля нагреется.
– О чем ты думаешь?…
– Вот о чем, – Кирилл привлек ее к себе и шепнул на ухо: – Ты мать… материха моя.
Стеша вспыхнула, чуть подождала.
– Постельная принадлежность?
– Нет, постельная принадлежность у меня была – Улька… Я ушел от нее. А ты?… Ты обиделась тогда – червячком я тебя назвал…
– Еще бы!
– Нет, не червячок, а светлячок. Мать!
Стешка застеснялась, зарылась лицом на его груди и, еле шевеля губами, выговорила:
– А ты… ты мое солнышко…
И они оба заснули тут же, на полянке, около угасающего костра, двое сильных, здоровых людей, от тел которых нагревается сырая земля. Они лежали рядом, крепко обнявшись.
– Расскажи что-нибудь, Кирилл. И это были последние слова Стеши.
А утром их разбудило солнце. Они лежали на открытой поляне, чуть в стороне от старого, ноздрястого дуба, под разветвленной сосной, и солнце изобильно поливало их. Первой проснулась Стеша. Довольная, радостная, она потянулась всем телом, раскинула руки, выпуская из объятий упругую, твердую шею Кирилла, и легонько охнула: только теперь вдруг осознала все, что произошло с ней, – произошло то, о чем она мечтала, тая от Кирилла, но что теперь бросило ее в трепет. Она приподнялась, посмотрела в его упрямое, загорелое, совсем не улыбчивое лицо и тихо провела по нему рукой.
«Неужели и это пройдет?…» – в тревоге подумала она и затормошила Кирилла:
– Встань! Мне страшно…
Кирилл вскочил и, подхватив ее, понес прочь с полянки.
– Нет, нет, – безвольно запротестовала она. – Мы с тобой должны встречаться только при людях, – и через некоторое время, приводя себя в порядок, тревожно спросила: – О чем ты задумался?…
– Как будем с тобой жить…
– Новаторством займемся?
– Нет, родных созовем, к венцу поедем, свадьбу будем гулять, горшки бить.
– Какой ты злой!
– Я не на тебя, Стешенька. Ведь мы с тобой уже знаем, как гаснет радость: у тебя она погасла с Яшкой, у меня – с Улькой. А ты что задумалась?
Стеша вся вспыхнула и тихо, еле шевеля губами, прошептала:
– А если рожу?
– Непременно, – радостно ответил он. – Ну, пойдем.
И она поняла – он зовет ее туда, в низину, через речку, навстречу восходящему дню.
– Плывем, – проговорил он, подходя к речке. – Пошли вброд.
– Поозоровать? Это хорошо, – согласилась Стеша и, первой идя в реку, звонко засмеялась. – Ну, шагай… слонушка!
Кирилл некоторое время стоял на берегу, расставив ноги, потом шагнул, опять чуть задержался, что-то припоминая… и, уже войдя в воду по грудь, спохватился:
– Ох, черт, у меня ведь в кармане документы…
– О них ты и думал там? – спросила Стеша, закидывая вверх подбородок, боясь захлебнуться.
– О них. Ну, шут с ними. Поехали!
С них сочилась вода, тела плотно облегала мокрая одежда, когда они приблизились к беленькому домику и неожиданно столкнулись с Богдановым и Феней.
– А-а… Вы только что идете? – удивленно проговорил Кирилл. – А мы вас искали, искали… И вот нечаянно попали в воду.
– Ну-у? Иска-али ли? Чего уж там? Искали. Идемте бракосочетание справлять… В домике закатим пир на весь мир, – предложил Богданов.
Кирилл посмотрел на Стешу. Стеша зарделась, кинулась к нему, став под плечо, и, вся яркая, пошла с ним за Богдановым и Феней, но у крыльца домика шепнула:
– Давай удерем к тебе: мы ведь им мешаем…
– Но нам надо встречаться только при людях, – в шутку повторил он ее слова.
– Не дури!
И как только Богданов переступил порог беленького домика, они кинулись к лесу, убегая в холостяцкую квартиру Кирилла, но на повороте у реки снова остановились: из-за опушки сначала послышалось буйное пение толпы, затем выполз трактор, волоча за собой комбайн, разукрашенный подсолнухами, травами. Травами, подсолнухами также разукрашены были и люди. Впереди всех, неумело отбивая «барыню», метался Шлёнка, около него Захар Катаев, а на комбайне сидел Епиха Чанцев. Он руководил шествием, махал руками, выкрикивал, поддавал жару. Тут же в толпе Елька, Никита… И все – комбайнеры, бригадиры, шоферы, женщины – в буйном вихре, в пляске, окружив комбайн, двигались к реке.
– Что такое? – крикнул Кирилл.
– Кончили, Кирюшенька-Стешенька. – Вырвавшись из толпы, к ним подбежала Анчурка Кудеярова и замигала. – А-ма-а! Что это я вас обоих враз назвала? – и, посмотрев на них, вдруг догадалась: – Ух ты, а ведь в кон попала. Ну, идемте с нами. Жнитво кончили, и все купаться – в чем есть. К тому же Никиту Гурьянова в колхоз приняли.
Люди, кто в чем был, кинулись в реку.
Кирилл и Стеша стояли на пригорке, смотрели, как колхозники барахтаются в воде, и звонко смеялись. Но вот из реки во главе с Анчуркой выскочили женщины. Они бежали сторонкой, будто по какому-то срочному делу, затем круто повернулись и, несмотря на протест со стороны Кирилла и Стеши, уволокли их в реку.
Чуть спустя Кирилл вышел из воды.
– Ух ты!.. Второй раз купаюсь.
Отфыркиваясь и выжимая концы брюк, он увидел – с реки идет весь мокрый Никита Гурьянов.
– Дядя… и ты тут? Ну, как с душой?
Никита Гурьянов посмотрел на народ, на Кирилла, а затем, весь улыбаясь, проговорил:
