«Не иначе опять напасть собираются», — подумал Ходулин, ступая на палубу «Адмирала Завойко». Он доложил вахтенному офицеру о своем возвращении.
— Что ж это вы, товарищ Ходулин, опоздали на три с половиной часа и являетесь в нетрезвом виде? — недовольно спросил штурман.
— Там на берегу белогвардейцы.
— Это они вас и напоили?
— Почему это они?! Вы что, меня ихним считаете?
— Ничего я не считаю, я вас спрашиваю. Где вы видели белогвардейцев?
— Я всё расскажу комиссару, а не вам, товарищ штурман. Разрешите идти к комиссару.
— Идите спать. Комиссар на берегу. Когда вернется, я о вас доложу. — И штурман, повернувшись спиной к Ходулину, зашагал на бак.
Еле сдержавшись, Ходулин пошел в кубрик. Вот он какой, штурман! Нет у него подхода. Разговаривает, как царский офицер.
В кубрике было много народу. Вечерний чай уже кончился. Вернувшиеся с берега обменивались впечатлениями. Большинство расстилало койки, собираясь лечь спать. Кипя негодованием, Ходулин решил сейчас же всех предупредить, что на берегу что-то замышляют белобандиты, а здесь на судне притаились их пособники. Став посреди кубрика, он закричал:
— Ребята! У нас на судне измена! А вы ничего не знаете и спать ложитесь. На пристани белогвардейцы! Доктор меня к ним примкнуть соблазнял. И деньги предлагал. Заодно с доктором и другие! Только я не знаю кто!
— Не знаешь, так зачем говоришь «другие»? — попытался его оборвать Кудряшев, но матросы уже зашумели:
— Где комиссар? Чего он смотрит? Всё на берег ездит! А мы тут как в западне.
— Что будем делать, ребята?
— Разобрать винтовки! — крикнул машинист Никифоров.
— Правильно! — поддержали его. — Пусть Носов патроны выдаст!
Все бросились к трапу, к пирамидам, которые моментально опустели. Фельдфебель Носов, поняв, что в таком настроении команда его не послушает, отправился с докладом на вахту. Но штурману уже докладывал боцман:
— Всё энтот скубент, товарищ штурман, наговорил там всего, команда и взволновалась. Правда или нет про фершала — пущай командир с комиссаром разбирают, а сейчас их Панкратьев успокаивает, пока комиссара нет. Ты чего, Носов? За патронами? Это надо к старшему офицеру. У его ключи.
— Хорошо, боцман, я сейчас разбужу старшего офицера, а вы последите, чтоб всё было тихо. Особенно если фельдшер вернется. А то ещё удерет.
Спросонья Нифонтов не мог понять, в чем дело. Сначала ему почудилось прошлое: бурная Балтика, матросские самосуды. Поняв наконец происшедшее, он решил сразу подчинить себе созданную Ходулиным обстановку.
— Прикажите боцману построить команду, Михаил Иванович.
— Николай Петрович, я бы этого не советовал.
— А я в ваших советах не нуждаюсь. Исполняйте приказание.
На последнем слове голос Нифонтова сорвался, но он сейчас же надул губы и принялся одеваться. Штурман вышел.
В коридоре на двери каюты Полговского был иголкой приколот лист из тетради с нарисованной на нем чернилами мертвой головой со скрещенными костями и надписью: «Смерть предателю!» Штурман снял лист, спрятал его в карман, спустился в кубрик и приказал боцману построить команду. Боцман уговаривал:
— Ну, живей наверх, строиться! С винтовками, куда же их теперь! И чего вы петушитесь? На корабле вахта, служба, а вы за винтовки. В старое время это бунтом называлось, сейчас тоже командир не похвалит.
— Плохо, что комиссар на берегу. Он бы сейчас с командой поговорил, и все бы успокоились, — сказал Панкратьев.
— А ты сам почему не смог успокоить? Ведь старый матрос, революционер называется. Тебе бы давно комиссаром быть, а тут вот энтот кочегар из скубентов тебя обскакал. Эх ты! Ну, пошли наверх.
Команда построилась с винтовками у ноги. Подровнялись. Вышел Нифонтов, как всегда надутый и медлительный. Сонными глазами оглядел строй.
— Смирно! — скомандовал штурман. — Товарищ старший офицер! Команда по вашему приказанию построена.
Нифонтов нахмурился. Матросы смотрели на него настороженно: что он сейчас скажет? Если что-нибудь неподходящее, они готовы были ответить взрывом криков. Но Нифонтов ещё на Балтике научился выходить из подобных положений победителем.
— Товарищи матросы, — начал он, — я рассматриваю ваш поступок как выраженное мне недоверие. Мне лично, оставшемуся за командира, это очень неприятно. Но, с другой стороны, я рад видеть вашу готовность защищать наш корабль с оружием в руках. Поэтому считайте, что это я приказал вам разобрать винтовки! Так я и доложу командиру и буду просить его, чтобы это делалось ежедневно после спуска флага. С оружием обращайтесь осторожно. За нечаянный выстрел строго взыщу. А предателей не бойтесь: если они есть, от законного наказания не уйдут.
Матросы удовлетворенно загудели.
— Косов! — продолжал Нифонтов. — Выдайте каждому по пачке боевых патронов. После побудки их сдать обратно, а винтовки вычистить и поставить в пирамиды. Михаил Иванович! Распустить команду!
Команда разошлась с довольными лицами. Нифонтов неторопливо ушел к себе, не сказав штурману ни слова.
Улегшись на диван, он подумал: «Интересно бы знать, чем вызвано выступление Ходулина, очень похожее на провокацию? На Балтике такие выступления обычно кончались плохо. Тут, конечно, обстановка иная и люди другие. Но и здесь… Кто знает?.. Интересно, случайно ли это произошло именно тогда, когда комиссара и командира не оказалось на борту?..»
78Комиссар вернулся поздно, молча прошел к себе и лег спать. Происшедшее накануне ему стало известно лишь утром от боцмана. Павловский пришел в ярость, вызвал в каюту Ходулина, еле сдержавшись, допросил его и, обещав строго наказать, отпустил. Запершись в каюте, он обдумывал положение. Оставить всё по-прежнему уже нельзя: вся команда знает об измене Полговского. Приедет командир — нужно решать. И опять этот Ходулин! Второй раз подвел, да как подвел!
К подъему флага почти одновременно вернулись с берега Полговской и командир. Фельдшер, как ни в чем не бывало, прошел к себе. Ничто его не встревожило — команда молчала.
В командирской каюте Клюсс, нахмурившись, выслушал комиссара, но остался совершенно спокоен.
— Действительно, Ходулин опять сделал нам большую неприятность: осложнил и без того непростую обстановку. Но особенно не огорчайтесь: рано или поздно всё равно пришлось бы пресечь деятельность Полговского.
— Но как же сейчас быть?
— Арестовать придется Полговского. Назначить следствие. Держать его под арестом до возвращения в Россию, а там передать в руки правосудия. Это трудно, хлопотно, может вызвать ряд осложнений с местными властями, но другого выхода ваш Ходулин нам не оставил.
— А завербованные Полговским?
— Успел ли он кого-нибудь завербовать? Если он их назовет на следствии, посмотрим, как с ними быть… Согласны? Тогда давайте сочинять приказ.
— Ходулина, мне кажется, надо снова посадить в карцер!
— Этого как раз делать нельзя. Ведь он, по мнению команды, герой. Измену раскрыл, а мы его в карцер! Но за пьянство и опоздание с берега суток на десять оставить без увольнения надо.
Когда Полговской после чая стал готовиться к амбулаторному приему, в дверь постучали. Перед ним стоял штурман с пистолетом в руке, из-за его спины выглядывало растерянное лицо фельдфебеля Косова.
— Вы арестованы, гражданин Полговской, — сказал штурман, — вот приказ. Сдайте оружие и выйдите в коридор. Мы произведем обыск.
Полговской побледнел, руки у него задрожали, буквы приказа прыгали перед глазами.
— Оружия у меня нет, — отвечал он. — Чем вызван мой арест?
Штурман внимательно на него посмотрел:
— Причина ареста — ваша «частная практика». А оружие всё-таки предъявите. Оно у вас есть.
Полговской с ужасом вспомнил о двух браунингах, спрятанных в мягкой спинке дивана. «Может быть, не найдут», — понадеялся он.
— Посмотрим, — сказал штурман с мрачной улыбкой.
Искали тщательно. Обнаружили чековую книжку, письма из Владивостока, кокаин и морфий, не занесенные в опись медикаментов. Наконец штурман вызвал плотника и приказал разобрать диван. Вскоре на стол легли два завернутых в промасленную бумагу браунинга и восемь коробочек патронов.
— Патронов-то многовато, — заметил штурман. Полговской объявил, что о браунингах ничего не знает, и они, наверно, спрятаны здесь до него.
После обыска Полговскому предложили собрать личные вещи и перенести в соседнюю каюту, где он будет сидеть под арестом.
Когда дверь заперли, невеселые мысли закружились в мозгу арестованного. «В чём меня могут обвинить? Ведь я ничего не сделал. Только в разговорах виноват». Но голос совести вносил поправки: «Не в разговорах, а в заговоре. А заговорщиков во все времена и при всякой власти судит военный суд. Деньги брал? Оружие получил? Для чего дали оружие? В своих стрелять? А кто у тебя свои? Те, что на берегу, твоими не были и не будут. А экипаж приютившего тебя корабля ты предал. Вот и тебя предали. Кто? Кудряшев, Макеев, Василевский или Ходулин? А может быть, все вместе?..»
