— Кран мне надо добыть, Утехин, пятидесятитонный, — заговорил Коршунов, стянув с головы измазанную кепку. — Без него монтажу зарез, вся технологическая нитка вверх тормашками полетит. У нас пролет двадцать четыре метра. Соображаешь, как монтажный вес колонн подскакивает. Нашими кранами не взять, а пятидесятка одна на весь трест. Сейчас она на участке Ересько. У этого дяди и битого кирпича не выпросишь. Придется, видно, на поклон в трест механизации ехать… И какой умник выдумал опорные колонны из сборного железобетона делать? Раньше всегда в таких случаях металлические ставили, они раз в пять легче. Вот смотри!
Коршунов развернул синьку и стал растолковывать трудности монтажа тяжеловесных конструкций.
Ясно было и без слов, что поставить тонкое бревно всегда легче, чем дубовую колоду. Лешка уже давно пытался понять, почему Коршунова заставляют при монтаже делать вещи, противоречащие здравому смыслу.
Но Лешка не любил забегать вперед в туманных вопросах, памятуя ту житейскую истину, что, как бы быстро человек ни крутился, спина у него всегда будет сзади. Он понимал, что на низшей ступени научных исследований, именуемых «организацией материала», вряд ли удастся внести ясность в противоречие между высокой теорией и практическими трудностями начальника участка.
Лешка уважал научные авторитеты. Он отлично помнил еще со студенческих времен, когда за сомнение, высказанное в адрес науки, ему влепили двойку на экзаменах и лишили на целый семестр крайне необходимой стипендии.
Поэтому Утехин умолчал о собственных мыслях и предпочел послушать Коршунова.
— Стальные здесь надо. А спроектировано все в сборном железобетоне. Железобетон — штука хорошая, но нельзя же его во всякую дырку без смысла пихать… Пишут, что в целях, мол, экономии металла. Какая тут, к бесу, экономия! Если разобраться, так металла на арматуру для этих колонн больше потратили. Ради идеи иногда правой ногой левое ухо чешем… Позарез надо пятидесятитонный кран добыть, а то, чего доброго, в будущем месяце фонд заработной платы срежут, и кукарекай… В общем, мужик, крутимся мы здесь, как горошина в баночке, и дырки не можем найти, чтобы на землю выпасть.
Коршунов посмотрел на часы и убрал чертеж.
— Ладно, не буду тебе в жилетку плакаться. Сейчас ко мне домой потопаем. Нинка ужином накормит, «баночку» раздавим и покалякаем о разных разностях… Жаль, Леха, что ты в науку завернул. Вкалывали бы мы с тобой на соседних участках. Сколько бы мировых коробочек поставили…
На следующий день, когда Лешка возвращался с участка, на автобусной остановке его прихватил дождь. Незаметно сами собой сплотились в небе тучи, потемнели и просыпали на землю хлесткие, крупные капли. Асфальтовая полоска шоссе стала темной и блестящей, как вымытые калоши. Деревья отяжелели, остекленилась трава на обочине.
Автобус опаздывал. Лешка одиноко сидел на скамейке и смотрел на пустынное шоссе.
За поворотом грузно завыл мотор. Утехин высунул голову из павильончика и увидел МАЗ, выбирающийся со стороны строительного участка. Лешка проворно выскочил на шоссе и голоснул.
— Подвези, друг!
МАЗ притормозил. Из кабины высунулся знакомый рыжеватый водитель и удивился, узнав Лешку.
— Опять наука! Ну-ну!
Утехин обрадованно кинулся к кабине МАЗа, но водитель газанул, набрал скорость и ушел, оставив под проливным дождем подающего надежды младшего научного сотрудника.
Лешка побрел в дощатый павильончик на обочине шоссе.
Автобус опаздывал уже на целый час. Лешка недобрым словом помянул преследующие его опоздания и неожиданно для себя стал думать о плановике участка Лиде Ведуте. О ее хорошеньких ножках и стойкой любви к цветам. Пожалуй, надо, покривив душой и совестью, как-нибудь преподнести букет зануде плановику. На представительских расходах не следует экономить.
По возвращении из командировки младший научный сотрудник Утехин, как было заведено, отправился к руководителю сектора доложить о результатах. Попрочнее уселся на стул и достал из кармана блокнот в клеенчатом переплете.
— Ну, Леша, какой у нас сегодня улов?
Младший научный сотрудник потупился с застенчивостью удачливого рыболова и раскрыл блокнот.
— Кое-что нашел… Нашей методики они не знают, Николай Павлович. Считают, как из треста приказали. В отчетных показателях явно занижены цифры по заделам… Вот поглядите.
Жебелев внимательно просмотрел копию ведомости, на которой Коршуновым был исправлен итог.
— По твоей просьбе это уточнение внесено?
— Как по методике полагается, так и пересчитали, — ответил Утехин и ерзнул на стуле, уловив в голосе шефа ехидные нотки. — Зачем же ошибку оставлять?
— В тебе, Леша, задатки гениального экономиста… Того самого, что по указанию начальства дважды два умножал, — Жебелев прищурил глаза и восстановил перечеркнутый итог. — Я такой гениальностью не отличаюсь, а потому мы возьмем факт в его первозданном виде. А уж потом будем разбираться, что ближе к истине: наша научная методика или руководящие указания треста… Истина, товарищ Утехин, — понятие сложное. Возьмем, к примеру, нормативы заделов в строительстве…
Лешка подался вперед. Он любил, когда шеф в его присутствии начинал мыслить философскими категориями. На широких плечах руководителя сектора был явно не кочан капусты.
— Здесь мы имеем налицо типичное неантагонистическое противоречие, присущее строительству на современном этапе, — раскачиваясь на стуле, продолжал Жебелев. — Для нас, ученых-экономистов, пытающихся охватить щупальцами методических указаний строительство в целом, важен такой порядок счета, чтобы итоговые цифры задела имели положительную динамику. Этого требуют от нас задания по плану научных работ, на это активно нацеливает министерство, этого, наконец, страстно ждут статистики. Так обстоит дело, с одной стороны. Внимай, друг Горацио!
Лешка кивнул и поудобнее уселся на стуле.
— С другой стороны, есть живой и неглупый старший прораб вроде твоего институтского дружка, — Жебелев покосился на развернутую ведомость, — Е. В. Коршунова. Судя по всему, он толково ориентируется в конкретной обстановке собственной стройки. Есть, наконец, битый и мытый плановик из треста…
— Николай Фомич Ряхин, — подсказал Лешка.
— …Николай Фомич Ряхин, который наверняка бескорыстно служит величественному делу развития строительства еще со времен индустриализации народного хозяйства. Эти конкретные товарищи в отличие от наших научных материй заняты делом черновым — они строят. И вот, чтобы двигалось сие нелегкое дело, они несколько модернизируют методику подсчета показателя незавершенного строительства с точки зрения их собственной, как говорится, колокольни. Корректируют ее так, чтобы план им спустили выполнимый, чтобы фонд зарплаты не срезали, чтобы прогрессивку они строителям выплатили. А ведь их еще и со снабжением подводят, и с транспортом, и со средствами механизации. Вот и рассуди, тяжко ли они грешат, если кое-какие резервы прячут от начальства и от бдительного ока статистики?
Лешка вспомнил Коршунова, который не мог достать пятидесятитонный кран, и сказал, что если так посмотреть, то строители, конечно, правы.
— А ты настоял, чтобы Коршунов свои итоговые данные под нашу методику подогнал, — невесело усмехнулся Николай Павлович. — Гениальность, друг Горацио, штука скоропортящаяся. Она быстренько дает запашок, если ее проявлять в оперативном порядке… Ну ладно, что еще есть?
Лешка доложил о цифрах и документах, добытых в очередном командировочном вояже. Шеф просмотрел бумаги и рассортировал их в папки по разделам тематики.
— Тут я еще один камуфлет для интереса выписал, — Лешка подал руководителю сектора листок с данными фактических затрат по монтажу тяжеловесных железобетонных колонн и подкрановых балок.
Шеф взял листок и вскинул на Утехина глаза:
— Копаешь все потихонечку?
— Копаю, Николай Павлович, — признался Утехин, выдержав пристальный взгляд шефа. — Разобраться же надо.
Сомнения в правильности теоретической концепции по применению железобетона, зародившиеся в душе, младший научный сотрудник выражал в своеобразной форме. Вот уже с полгода при сборе материалов он по собственной инициативе выискивал необходимые документы и подсовывал их шефу.
Жебелев документы принимал, но высказывать по ним собственное мнение воздерживался.
Однажды Лешка попытался было начать прямой разговор, но Николай Павлович лишь непонятно усмехнулся и сказал младшему научному сотруднику, что самое вредное в науке — это преждевременные сенсации.
— Вы, Леша, почаще вспоминайте про снежного человека, — ядовито прибавил Жебелев.
Утехин проглотил пилюлю и больше о собственных сомнениях не заговаривал. Но упрямо продолжал разыскивать в поездках подходящие бумаги и подкладывать их шефу. Лешка знал, что любое открытие начинается с накопления фактов.
