На это гостья пренебрежительно ответила:
— Черт с ней!
Пока хозяин бегал за водой, пока искал Вике тряпку да мыло, часовая башня в комнате Марьи Ивановны отбухивала свои полновесные минуты. И как ни спешил потом Павлуня, все равно у мастерской он появился позже всех. Женька метнулся к нему:
— Ну как твоя мадам? Не сбежала?
— Да нет...
Павлуня вдруг, беспокойно завертел головой:
— А Модест, Модест где?
— Там он, — указал рукавицей Женька. — В мастерской, на ремонте.
Павлуня поспешил в мастерскую. Там, на яме, застыли трактора, неторопливо копошились люди в черных халатах. У крайней машины сосредоточенно работали Модест, Боря Байбара и Саныч. Странный вид имел этот трактор без гусениц и кабины. Двигатель его стоял отдельно на стенде, поблескивая смазкой.
Модест оглянулся.
— Пришел, — смущенно пролепетал Павлуня. — А я думал...
— Я обещал! — ответил Модест и полез в смотровую яму, под свой трактор.
Напрасно Алексеич, присев на корточки, силился увидеть между катками его лицо.
— Поезжай на склад — гусеницы привезли! — отдал приказ новый звеньевой.
— Нажили начальство на свою голову! — сказал Женька, а Боря подмигнул.
— Ладно, поехал я, — легко вздохнул Павлуня и, прихватив с собой Женьку, отправился выполнять приказ.
И весь день работалось ему здорово. Несколько раз забегал бригадир, спрашивал, как настроение у нового звена да как идут дела. Это было приятно. Заглянул «сам» и, не разглядев маленького Модеста в яме, кинулся шуметь на всю гулкую мастерскую, а когда звеньевой выглянул — смущенно притих и ушел. Женька смеялся, остальные — нет.
День прошел славно, и вечер нагрянул неожиданно. Ребята, сполоснув руки и скинув робы, выходили на улицу без слов.
Женька был очень доволен: они немало поколесили с Павлуней с утра — съездили на склад, в хранилище, еще в два-три места. Раньше Павлуня давал ему «покрутить» руль только на ровной, пустынной дороге, на малое время и без тележки. А сегодня Женька накрутился так, что чувствовал, как потяжелели мускулы на руках и приятно побаливали. Принимал он и самое деятельное участие в ремонте — тут больше помогал языком, чем руками.
У клуба разошлись. Павлуня с Женькой остались вдвоем. Они настороженно посматривали на окна Павлуниного дома — в них горел свет.
— Тут! — сплюнул Женька. — А ну, поглядим! — И он зашагал с видом самым решительным.
Вика сидела за столом, складно одетая, лихо подкрашенная, очень красивая и злая. Стол был накрыт той самой снежной скатертью с цветами по краям, которую Пашкина мать берегла пуще кошелька и на которую всегда сверху стелила пленку, чтобы не замарать. Теперь же прямо на скатерти, на нетронутом снегу, красовались закуски и вина. Поблескивали тонкие рюмки — гордость Марьи Ивановны. Она дрожала над ними мелкой дрожью и никогда на стол не ставила. Распластанная банка бычков в томате успела наследить, и Павлуня хмуро смотрел на желтые лужи.
Женька ничего не замечал, кроме торта, который возвышался посреди стола.
Нацеливаясь пальцем, он быстро спросил:
— Вкуснотища небось?
— Убери грязные лапы! — отрезала Вика. — Не время!
— Какие же они грязные? — обиделся он. — Соляркой пахнут! Не по тебе аромат, мадам заправщица?
— Пошел к черту! — отвечала она, становясь у занавески.
Вдруг Вика встрепенулась и бросилась к столу, поднимая ветер платьем:
— Мужики, садись! Идет!
— Нет уж, — отвечал злопамятный Женька. — У нас руки грязные.
А Павлуня ничего не сказал — он смотрел на дверь.
Что-то долго осиливает Модест четыре ступени, что-то медленно вытирает он ноги. Наконец вроде бы стукнуло в сенцах.
— Входи! — Вика подмигнула парням: — Сейчас я ему, милому, дорогому, вмажу!
Глаза у нее заблестели, Вика стала похожа на большую кошку, только с крашеными когтями.
— Входи, мы не кусаемся! — еще раз весело крикнула она и закусила губу в нетерпении.
Женька подбежал к двери, распахнул ее — вошла Трофимова кошка.
— Эй! — крикнул Женька в сенцы, ему ответила пустота.
Он бросился к окну и успел разглядеть под фонарем непокрытые кудри Модеста. Супруг медленно удалялся. Женька сказал с большим ехидством:
— Нету принца. Зря готовилась, графиня!
Вика сквозь зубы пробормотала:
— Какая скотина!
Букву «с» она выговаривала долго, со свистом.
Парни укрылись от греха в Павлуниной комнате. Сидели, тихо пересмеиваясь: слушали, как за подрагивающей перегородкой ходит и ходит Вика. Часищи в комнате Марьи Ивановны давно пробили десять, а она маялась, как пантера в клетке.
Вот как будто утихла. Женька просунул голову в дверь и замер: Модест пришел!
Он стоял теперь перед женой, комкал рукавицы. Непокрытая голова была в снегу — за окнами начинала вертеть свою карусель метелица.
Женька притворил дверь, но разговор все равно был слышен хорошо. Тонкая перегородка пропускала к ребятам каждое слово, малый вздох.
— Вот пришел... — сказал Модест. — Прости уж. Не могу я. Без тебя...
Совестливый Павлуня хотел отойти подальше от стенки, но не успел, огорошенный неожиданными словами красавицы.
— Поздно, мил дружок, — медленно выговорила она. — Поздно прилетел, голубь сизый. Замуж я собралась.
— Што? — выдохнул Модест и засмеялся. Однако смех его тут же прервался. — Да за кого?!
И Вика невозмутимо ответила:
— За Пашку Алексеича.
— Чушь какая... Пашка, и вдруг жених...
— А чем он хуже тебя, — устало сказала красавица. — По крайней мере, человек тихий...
Женька уставился на Павлуню, тот рот раскрыл от удивления. За стеной молчали. Скажи Вика свои слова громко, с визгом — не поверил бы Модест, но она произнесла их так деловито и скучно, как будто дело было давно решенное и обжалованию не подлежало.
— Мне поговорить бы... с ним... — выдавил Модест откуда-то из живота.
Павлуня, пошатываясь, направился к двери.
— Не ходи! Он не в себе! — хотел удержать его Женька, но Алексеич вырвал руку и появился перед супругами.
— Ты?! — спросил Модест и больше ничего не мог выговорить.
Павлуня взглянул на Вику. Она показалась ему такой печальной, что сердце у парня сжалось. Он вздохнул, опустив голову.
— Точно, — сник Модест. — Ай да тихоня!
Супруг вскинул голову, пытаясь заглянуть ей в глаза — они были сухие и злые.
— Детишек бы поглядеть... — сникнув, попросил он.
— Спят! — резко ответила Вика. — Уходи!
Он послушал ровное дыхание Сашки с Алешкой и вышел, волоча ноги.
Женька тут же набросился на товарища:
— Чего ты молчал, как мумия?!
Павлуня осторожно взглянул на Вику: она улыбалась, отомстив сполна.
Побледнев еще больше, он сделал к ней такой шаг, каким идут на виселицу, и сказал умирающим голосом:
— Куда же ты теперь, а? (Она пожала плечами.) Если надо — оставайся. Насовсем. Поженимся, если хочешь. Я маленьких не обижу.
Он замолчал, собирая растрепанные мысли, облизывая языком сразу пересохшие губы. Женька тяжело дышал.
— Ой! — взвизгнула красавица и залилась хохотом. — Поженимся! — с трудом выговорила она. — С тобой! Ой, сдохну! Ой, Пашка, черт носастый, уморил!
Пошатываясь, добрела до постели и упала на нее, плечи ее дергались от смеха.
Павлуня рассудительно сказал:
— А смеяться-то зачем? Я как лучше хотел... Помочь хотел...
— Что с ней говорить! — раздул яростные ноздри Женька. — Она же глупая, как соска! Ничего не поняла! — Он повернулся к Вике, заорал на нее: — Убирайся к своему Пузырю! По ветерку! Красотка бензиновая!
Накинув пальто и нахлобучив шапку, Женька бросился вдогонку за Модестом. Вика, все еще улыбаясь и покачивая причесанной головой, сказала Павлуне:
— Ладно... беги-ка за своей Варварой, запрягай клячу, вези меня к моему дураку. А то возьму да и выскочу за тебя замуж — что мне стоит! Ради смеха! — Красавица опять захохотала, опрокидываясь на подушки. Этим вольным хохотом она очень напоминала Марью Ивановну. Передохнув, уже сердито приказала: — Ну, чего встал! Давай клячу!
Павлуня, ясно глядя, ответил:
— Нельзя. У нее маленький будет.
Эти слова почему-то опять насмешили красавицу.
— Ну и черт с тобой! — вспомнила она своего любимого черта.
Она растолкала близнецов, стала напяливать на них, скулящих, шубки и валенки, приговаривая при этом:
— Разоспались, Модестовы дети! Не разбудишь! Все в папашу!
Не сказав ни «прощай», ни «до свидания», она выбралась на улицу, таща за собой сонных ребятишек.
Павлуня вышел на крыльцо проводить гостью.
У клуба Вику встретила ее сестра Наталья и увела, непутевую, к себе.
Парень постоял возле своего дома, посмотрел у фонаря, как снег оживает, поднимается, течет, потом покрепче притворил дверь сарая, закрыл калитку, обошел двор, сенцы, большой пустой дом, наводя везде кое-какой порядок и удивляясь тому, как это ухитрились двое маленьких ребят за два дня перевернуть все вверх дном.
