На следующее утро она поднялась из подвала, где жила на казарменном положении, празднично настроенная, хотя ночью несколько раз объявляли воздушную тревогу и группа самозащиты карабкалась на чердак, ползала по крыше. Вся ночь из обрывков, освещенных заревом и орудийными зарницами.
Днем Вадим несколько раз подходил в «кабинете Фауста» к столу, за которым Юля выдавала книги. Они подолгу говорили вполголоса о разных разностях.
Юле нужно было принести книги, и Вадим вызвался ей помочь. Они побежали по гулкому коридору к лестнице, пытаясь согреться. Вадим легко взбежал на площадку, оглянулся и увидел, что Юля медленно, с трудом поднимается по ступенькам. Он торопливо спустился и взял ее под руку.
От смущения Юля зачем-то заговорила о несметных богатствах их библиотеки, сказала, что до войны эти богатства с каждым днем приумножались — каждый день новые книги, новые ноты, новые журналы.
— А много ли шедевров получили вы за последние годы? — спросил Вадим с явным желанием ее поддразнить. — Боюсь, мало... Какими новыми страстями, переживаниями обогатились мы в сравнении, предположим, с человеком древней Эллады или эпохи Возрождения? — Вадим улыбнулся и подмигнул мраморному Аристотелю, установленному неподалеку; голова его вполоборота повернута налево, смотрит на него и Юлю. Шея и грудь оголены совсем не по сезону и не по обстановке, поскольку паровое отопление не работает. На левом плече висит туника в складках, видна правая ключица. Волосы закрывают лоб густой челкой, губы плотно сжаты, Аристотель глубоко погружен в мысль. — Встретился ли вам, Юля, хоть один читатель мудрее Аристотеля? Или вот ноты присылали из Музгиза. А была ли там вторая «Лунная соната»?
— «Лунная»... Мы, ленинградцы, должны ее особенно ценить.
— Разве наша эра знала двух Бетховенов? И что такое, в сущности говоря, наша эра? Тридцать человек — один после другого — прожили бы подряд каждый по 65 лет — вот и вся эра от рождества Христова... Только войны такой, как сейчас, наша планета не видела...
Вечером того же дня Вадим уезжал в энском направлении, туда, где, по его выражению, звучат громоподобные «сказки энского леса»...
Сдавая недочитанные книги, он попросил Юлю: — Жаль, не успел дочитать Антон Палыча. Сделайте такое одолжение — дочитайте вместо меня. Вот с этого места. — Он вложил заставку в книгу. — Вернусь, расскажете...
На прощанье он взял ее иззябшие, жесткие, покрасневшие руки в свои, тоже холодные, долго дышал на них, затем поцеловал, круто повернулся и ушел, унося на лице летучую улыбку.
«Твоим дыханьем надышаться!..»
В те мгновения, когда он дышал на ее руки, в ссадинах и мозолях, и согревал сердце сильнее, чем руки, до нее дошел скрытый смысл строки, которая, быть может, больше века жила в какой-то книжной кладовой их библиотеки, на какой-то полке, в сборнике какого-то русского поэта, чью фамилию она, к стыду своему, позабыла...
Уже поздней осенью того года Юлю нашел красноармеец, по всему видать, из команды выздоравливающих, и принес записку. Вадим лежит в госпитале, в бывшем доме отдыха на Каменном острове.
Она отправилась туда пешком: трамвай № 12 в тот день почему-то не ходил. Шла через площадь, через мосты и совсем окоченела. Снег еще не выпал, но мокрый ветер нес дыхание близкой зимы.
Опавшая листва мертво шуршала под ногами. Липы в пустынном парке оголились, их стволы и ветви стали угольно-черными от дождей. В это время года трудно отличить живые иззябшие деревья от обугленных, убитых войной.
Несколько раз начинался артиллерийский обстрел. Радиодиктор каждый раз приказывал населению укрыться, но Юля не останавливалась. Ей нужно добраться до госпиталя засветло, а в начале ноября темнеет ох как рано. «Населению укрыться!» А куда, собственно говоря, могло укрыться население в Юлином лице, когда один налет застал ее на Республиканском мосту, другой — на мосту Строителей?
Она принесла раненому лейтенанту Вадиму Дмитриеву гостинец — котлеты из картофельной шелухи, жаренные на льняном масле, и кисель из сушеной малины.
Старая контузия Вадима бесследно прошла, а новое ранение не из тяжелых: из лопатки вынули осколок.
Вадим смеялся:
— Я теперь, слава аллаху, еще на шестьдесят грамм легче.
Юля не забыла сказать, что том Чехова тогда дочитала до конца, а заодно прочла и те рассказы, какие он успел прочесть. Ей хотелось проникнуться мыслями и чувствами, какие, наверное, вызвал у Вадима «Рассказ неизвестного человека». Раньше ей и в голову не приходило, что Степан — мнимый лакей и что в доме барина Орлова под ливреей скрывался революционер.
— Жаль, наш партизан не пристроился в дом к самому генералу Кюхлеру, — вздохнул Вадим. — Мину можно и под телогрейкой спрятать. Не хуже, чем под ливреей...
Юля еще дважды наведывалась в госпиталь, приносила нужные Вадиму книги. Он сидел на госпитальной койке в ушанке, закутанный в дерюжное одеяло, накрытый поверх еще шинелью.
— Эх, промахнулся я с темой своего диплома, — сокрушался Вадим. — Кому сейчас нужен мой плавательный бассейн с вышкой и трамплином? Лучше бы научился болото гати́ть...
Стараясь не тревожить забинтованное плечо, он делал выписки, расчеты, чертил схемы, относящиеся к строительству лесных дорог; когда-то эти инструкции и схемы были разработаны в помощь карельским лесорубам, бригадирам, техникам леспромхозов.
В марте сорок третьего года Юля вновь увидела Вадима.
С важностью, которая никак не уживалась с его сияющими глазами, он неторопливо достал свой читательский билет, показал Юле и спросил:
— Ничего, что просрочен?
— Придется вам продлить, — сказала Юля строго, но голос ее осекся от радости.
За минувшие месяцы читальный зал перекочевал из «кабинета Фауста» в рукописный отдел, оттуда поднялся на третий этаж и втиснулся в одну из комнат дирекции. Теперь читатели входили с Садовой улицы в служебный подъезд. На третьем этаже, конечно, опаснее, но здесь установили печки.
Дрова ночью привозили на трамвае с Охты. Библиотеке выделили там два необитаемых деревянных дома: дом № 13,по Оградской улице и дом № 1-а по Большой Пороховской. Юля тоже ходила на Охту, разбирала дома, грузила на трамвайные платформы бревна и доски, а потом разгружала.
Едва взглянув на Вадима, Юля поняла — приехал прямо с фронта. При нем трофейный автомат, за плечом — тощий вещевой мешок, а на боку — новенькая полевая сумка, тоже трофейная, туго набитая бумагами.
Вадим привез в дар библиотеке пачку немецких объявлений-запретов, объявлений-угроз, объявлений-посулов, объявлений-приговоров. Эти листовки расклеивали в оккупированных районах на немецком и русском языках. В Луге фашисты повесили объявление: тому, кто поймает партизана Лужского района Михаила Романова, будет выдано шесть коров или шесть гектаров земли, 10 пачек махорки и 10 литров водки. Раздобыл Вадим и немецкую листовку, сброшенную в Партизанский край 6 ноября 1942 года. Фашисты угрожали новыми бомбежками «в ознаменование годовщины Октябрьской революции». Вадим и Юля передали листовки старшему библиотекарю Ольге Павловне Захарьиной — та принимала и сортировала печатные издания, которые скудно, с перебоями, поступали в библиотеку, как делала это четверть века подряд. Ольга Павловна отказалась эвакуироваться и в свои 72 года не оставила библиотеку. Вадим был по-мальчишески горд и счастлив тем, что его горячо поблагодарила Ольга Павловна, внучка Герцена.
Несколько дней Вадим усердно делал выписки, а Юля частенько поглядывала в его сторону. У него появилась привычка накручивать волосы на палец, а отсутствующие морщины на лбу разглаживал, как и в прошлом году. В те дни Юля работала охотно, даже когда ей полагалось отдыхать после ночных дежурств на крыше. А страшные были тогда ночи, фашисты летали над центром города, били зенитки. Юля смотрела с крыши на подсвеченное пожарами небо и шептала про себя: «Только бы не сгорела библиотека... Состоит под государственной охраной, под государственной охраной, под государственной охраной...»
— А как вы жили дальше? — несмело спросила Капа, обеспокоенная внезапной немотой Юлии Ивановны.
— Дальше я была очень счастлива и была очень несчастна.
Она вновь умолкла, и Капа не решалась больше досаждать ей вопросами.
В памяти Юлии Ивановны возник читальный зал, оледеневший и пустынный. Когда закрывали библиотеку, она спросила Вадима — далеко ли идти? В тот вечер прогремело несколько огневых налетов. Он ходил в библиотеку с улицы Стачек. Сколько километров? Этого Вадим не знал, но помнил, что от Московского вокзала до Кировского завода нужно отшагать двадцать одну трамвайную остановку.
Вообще-то книги из читального зала на руки не выдаются, но Юля упросит Ольгу Павловну, запишет книги на свое имя, и тогда он сможет отдохнуть от изнурительных и опасных хождений в библиотеку. Ради этого она готова видеться с ним реже.
