Юрий Рытхэу - Магические числа

Он огляделся. Вроде ничего не осталось. Его чукотская одежда, в которой он пришел на судно, хранилась на палубе, в холодной кладовке. А эту, наверное, надо сдать.

Кагот вздохнул и сел на койку.

Придется возвращаться в ярангу Каляны. Больше некуда. Она, наверное, не будет против: ведь тангитан, на которого у нее были слабые надежды, переселился к Умкэнеу… Что же, может быть, это судьба? Она хорошая женщина и всегда заботилась о Мери…

Выходит, что Северный полюс увидят без него. Самую вершину Земли. Взойдут на нее и, быть может, вспомнят Кагота. Интересно, вспоминают тангитаны здешних людей, когда возвращаются на свою землю?

Послышался стук в дверь, и в каюту просунулась голова Сундбека.

— Иди, Кагот, завтракать.

В кают-компании было пусто. На столе оставался только один прибор. Кагот сел. Сундбек принес омлет из яичного порошка с беконом, поджаренный вчерашний хлеб, масло, джем и кофе и, восставив все это перед Каготом, сам уселся напротив.

— А где Мери? — спросил Кагот, принимаясь за еду.

— Она играет на льду, — сообщил Сундбек, с сочувствием глядя на него.

— Я собрал свои вещи, — сказал Кагот. — Только детские не успел.

— Но тебя пока еще никто не гонит с корабля, — сказал Сундбек.

— Однако я больше не могу оставаться здесь, — вздохнул Кагот. — Вы все были очень добры ко мне…

— Мне жалко, что Мери, которая так привыкла к здешней жизни, снова вернется в ярангу, — сказал Сундбек.

— Что делать? Она родилась здесь и, видимо, не предназначена для другой жизни…

— Ну пусть она побудет с нами, пока мы не отплывем. — В голосе Сундбека слышалась неподдельная теплота. — Мы все так привыкли к ней…

Однако Каготу не сразу удалось покинуть корабль. Во время обеда между членами экспедиции произошел разговор, который отсиживавшийся в своей каюте Кагот не слышал.

— Прежде чем объявить Каготу о том, что он уволен и должен, естественно, покинуть корабль, — начал Амундсен, — мне бы хотелось довести до вашего сведения это мое решение. У вас есть какие-нибудь соображения?

Все молчали. Всем было тягостно. Амундсен продолжил:

— Кагот за последнее время стал откровенно пренебрегать своими обязанностями и гигиеническими правилами, которых должен был неукоснительно придерживаться. Несколько раз я его предупреждал, говорил, что, если он не вернется к прежнему добросовестному исполнению работы, нам придется расстаться. Но, увы, он не внял моим предостережениям.

— А я слышал рассказы о Каготе как о человеке весьма способном, отличном поваре и слуге, — с удивлением заметил Свердруп.

— Да, он и был таким, — сказал Амундсен.

— Я думаю, — заговорил Сундбек, — что часть вины за изменение В поведении Кагота лежит на мне…

— Что вы имеете в виду? — спросил Свердруп.

— Это я начал учить его счету, — сказал Сундбек.

— Да, все началось с чисел, — подтвердил Олонкин.

— Прямо какое-то наваждение нашло на него, — добавил Ренне. — До этого он был спокойный, нормальный человек. А как начал считать, писать числа, резко переменился!

— Может, просто отобрать у него тетрадь и запретить ему писать числа? — предложил Свердруп.

— Давайте спросим самого Кагота, — предложил Сундбек. — Поставим ему условие: бросишь писать числа, вернешься к нормальному исполнению своих обязанностей — останешься на корабле.

Амундсен почувствовал скрытое сопротивление экипажа и напомнил:

— Господа! Не забывайте, что перед нами стоят большие задачи. Наша экспедиция, если говорить прямо, еще и не приступала к выполнению главной задачи — достижению Северного полюса. Хочу вам напомнить, что наши цели далеки от благотворительных, и, как начальник экспедиции, считаю обязанным отметать с дороги все, что может нам помешать… Но я вижу, что вам не хочется расставаться с Каготом. Поверьте, господа, и мне очень жаль, что наше сотрудничество с ним кончается так нескладно. Присоединяюсь к мнению Сундбека, что часть вины лежит и на нас… Я согласен, давайте спросим Кагота.

Призванный Сундбеком Кагот предстал перед членами экспедиции в непривычном виде. Он успел достать свою кухлянку и малахай, переоделся, а одежду, выданную ему на корабле, аккуратно сложил.

— Садитесь, Кагот, — сдержанно пригласил его Амундсен.

Кагот послушно уселся на свое привычное место, ближе к двери на камбуз.

После небольшой паузы Амундсен заговорил:

— Вы понимаете, Кагот, что после всего случившегося мы должны расстаться с вами. Но нас связывает так много хорошего, что мы все сообща решили сначала спросить вас: как вы сами относитесь ко всему случившемуся?

Кагот ответил не сразу. Он обвел взглядом всех и сказал:

— Я решил уйти… Другого решения у меня нет…

— Но, Кагот, у вас есть выбор, — сказал Амундсен. — Если вы бесповоротно откажетесь от сумасбродной идеи найти не существующее на самом деле число и обещаете работать на камбузе так, как вы это делали в начале вашего пребывания на корабле, вы можете остаться… Но, повторяю, никаких чисел!

Какое-то подобие улыбки мелькнуло на лице Кагота.

— Нет, — сказал он твердо. — Я не могу отказаться от поисков магического числа. Я ухожу с корабля.

Амундсен обвел взглядом членов экспедиции и со вздохом произнес:

— Ну что ж… В таком случае не будем вас задерживать, господин Кагот.

Но Кагот ушел с корабля лишь к вечеру. Сначала его ознакомили с заработанной суммой денег, предложив отобрать товары по своему усмотрению. Этим он занимался почти целый день с Сундбеком и Ренне, обходя битком набитое чрево корабля, На палубу выносились мешки с мукой, сахаром, сухим молоком и крупами, сливочным маслом, патокой, чаем, табаком. Ко всему этому прилагался еще новый винчестер с запасом патронов. В довершение всего ему оставили всю одежду, в которой он ходил на корабле. Взглянув на кучу добра, Кагот удивился: неужели он столько заработал?

Пришлось сделать три ездки на нарте, чтобы перевезти все товары на берег. Дочку Кагот решил все-таки взять с собой.

— Ты насовсем возвращаешься на берег? — спросила Каляна, и в ее голосе Кагот уловил затаенную надежду.

— Да, — ответил Кагот.

— Это хорошо, — сказала Каляна.

Когда привезли последние свертки и большой кусок старого, уже ненужного брезента, который натягивали как тент над палубой, Кагот сказал Каляне:

— Я буду жить у тебя.

— Но у меня нет гостевого полога, — напомнила Каляна. — Его забрал Першин, когда переселился в ярангу Гаймисина.

— Ничего, я буду спать в твоем пологе, если ты не возражаешь.

— Как я могу возражать? — улыбнулась Каляна. — Мы ведь уже жили так. И для Айнаны найдется место.

— Ее теперь зовут Мери, — напомнил Кагот.

— Хорошо, пусть будет Мери.

Уложив девочку, Кагот и Каляна взялись разбирать и укладывать полученные в уплату за работу и в подарок товары.

— Ты стал как богатый тангитан, — заметила Каляна и вдруг испуганно сказала: — Все это надо побыстрее спрятать, пока учитель Алексей не увидел!

— Почему ты боишься учителя? — удивился Кагот.

— Он ведь большевик, — ответила Каляна.

— Мне казалось, что ты большевиков не боишься, — заметил Кагот.

— Я-то не боюсь, но ты должен его остерегаться.

— Почему? — никак не мог понять Кагот.

— Потому что ты богатый! А большевики богатых не любят и отнимают у них богатства. Вот придет он завтра утром к нам и скажет: давай-ка, Кагот, поделим все это твое богатство по большевистскому обычаю.

— А я и без него собираюсь это сделать, — спокойно сказал Кагот. — Ты же прекрасно знаешь наш обычай: если к кому-то приходит удача, он делится этой удачей с другими. Таков закон настоящей жизни и настоящих людей. Если, как ты утверждаешь, такой обычай существует и у большевиков, значит, они настоящие люди!

На следующий день Кагот разделил заработанное на равные доли и разнес все по ярангам. Першин попытался было вопреки предсказаниям Каляны отказаться от своей доли, но Умкэнеу объяснила ему:

— Таков наш обычай: удача делится на всех.

Молодая женщина расцветала с каждым днем. В ней исчезла девичья угловатость, резкость, в движениях появилась плавность и медлительность. Потчуя Кагота свежим чаем, она вдруг сказала:

— Переменил бы ты мне имя, Кагот…

— Разве тебе что-то угрожает?

— Пока ничего.

— Тогда какой смысл менять имя? От кого ты хочешь укрыть свой след?

— Мне кажется, что Алексею не нравится мое имя.

— Что ты! Умкэнеу — это очень хорошо! — возразил Першин.

— Он иногда зовет меня умкой, — жалобно произнесла Умкэнеу.

— Это я так сокращаю, — объяснил Першин.

— Умка — это медведь-самец, — растолковал Алексею Кагот, — а ее имя значит белая медведица, и его нельзя сокращать.