Мы зашли в поселковый магазин, взяли десять банок сгущенного молока, пять громадных буханок свежего белого хлеба. Продавщица ничему не удивилась, рассказала, где гостиница и столовая.
Чистые постели гостиницы убивали последние остатки воли. Но печь мы разожгли, а на крыльцо какой-то аноним бросил нам пять уток, помахал рукой и ушел стрелять на берег.
Мы подсчитали дни нашего пути. Пришли на день раньше, чем планировали. Мы уснули — проснулись на следующее утро от белизны, режущей глаза. Снег. Всю ночь, пока мы спали, шел снег. Большими мокрыми хлопьями. Опоздай на сутки — месили бы мы его сейчас своими сапогами.
Что с Козловым? Ведь, договаривались же, что он даст на Биллингс телеграмму!
Нам вручили много телеграмм на почте, но от Козлова ничего не было.
Оставалась надежда на Петра Вакуленко, заместителя председателя колхоза, моего давнишнего приятеля.
«Радиограмма Рыркайпий колхоз Вакуленко. На левом берегу Куэквуня третий член нашей экспедиции решил остаться у Таеургина тчк известий нет тчк шли вездеход розыски зпт результат телеграфируй».
Мы ждали ответа еще день.
Утром к нам постучался радист полярной станции. На бланке было несколько слов: «Поздравляю благополучным прибытием — третий лишний»[8].
Прилетает вертолет. Он вывозит из тундры геологов и топографов. Мы решаем отдохнуть, а потом идти, может, снег растает. Нам ведь надо завершить программу, дойти до Певека. Правда, остался только спортивный интерес, ведь все основное мы сделали.
Но снег идет каждый день, и последний вертолет нас вывозит в Апапельхино.
В Певеке солнце. Совсем другой климат. И мы не теряли в воздухе времени, изучали западную береговую черту. Мы решили все же закрыть участок этого побережья, то есть пройти его уже с запада на восток, пока снова, но уже с запада, не дойдем до Биллингса.
В Певеке попали в плен к друзьям. Они были категоричны:
— В тундре у вас свои законы, а здесь наши! Некуда вам спешить!
— Нам надо идти… здесь совсем погожие деньки, а там снег.
— Скоро и у нас будет снег. Уже, кстати, был.
— Может, мы успеем.
— Но вы уже прошли, считай, четыреста километров!
Мы легкомысленно согласились, забыв, что такое певекское гостеприимство. Баня, медицинское обследование, вино и фрукты, продукты новой навигации, кино и гастроли театральной группы, семейные обеды и ужины («вы должны поправиться!»), смена экипировки, интервью и фото в газете…
Мы взмолились:
— Отпустите, ребята! Теряем спортивную форму!
В Чаунской губе чистая вода. Льды на севере и у мыса Эрри. В стойбище (оно недалеко от мыса) переполох. Показались моржи. Моржи — это еда, обувь, корм для собак, ремни, строительный материал для байдар — всего не перечислишь. Моржи в конце концов — колхозный план. Отстрел их строго лимитируется в соответствии с законом, и чукчи его соблюдают. Но в сезоне еще не было моржей, это первая добыча. Спешно готовятся байдары, вельботы, лодки-дюральки. Охотники собираются в море.
Чукча Аттувге не спешит. Он ушел в конец косы. Он не хочет выходить в море. Он стоит на берегу и кричит, подражая хрюканью моржа. Невдалеке от него мы с Виталием. Виталий тоже хрипит, соблюдая паузы. Аттувге и Виталий зовут моржей на берег.
И вот один выплывает, второй, третий… Они выползают на берег, смотрят подслеповато, щурятся от солнца. Старик охотник убивает нескольких.
Мы уходим сообщить женщинам о большой добыче. Сейчас они придут и начнут разделку. Возвращаемся вместе с ними. Старик держится достойно, хотя и не может скрыть радости. Виталий изучает туши, делает записи.
Один за другим отплывают вельботы и байдары в море, к кромке льдов, откуда пришли моржи.
Не везет только Васе Кевкею, моему старому другу. Он молодой, умелый охотник, да вот беда — нога в гипсе, сломал недавно. Так и ходит, с палочкой.
— Отвезу вас на мыс, — говорит он, втайне надеясь поохотиться, если мы ему поможем с лодкой.
— Давай!
Мы садимся в дюральку.
Всякий уважающий себя мотор, прежде чем завестись, должен покуражиться. Так и случилось с нашей «Москвой». Пока Вася искал причину неполадки, нас вынесло далеко в бухту. Идем мы на веслах. Наконец мотор чихнул, и мы устремились к мысу.
Иногда из воды показывается круглый шар — голова лахтака. Тогда мы тормозим и стреляем. Каждый по очереди. И всякий раз мотор заводится с трудом.
Мимо Чаечьего мыса решено идти на веслах, чтобы шумом не потревожить птиц. Иначе они окропят вас сверху таким дождем, что впору будет двигаться в баню.
Мы уже второй час в море.
Вася Кевкей давно распрощался с мыслью о крупной добыче. Он махнул рукой на мотор, карабин лежит у него на коленях, мы потихоньку гребем, а Вася потешает Виталия рассказом о том, как в прошлую зиму мы вместе с ним гонялись по торосам за белым медведем. Я хотел его сфотографировать, а вместо уникального репортажа привез разбитый объектив. Но зато из капканов тогда вытащили семь песцов!
Вдруг Вася замолкает и пристально вглядывается в дымку. Дымка дрожит, переливается, в ней отражаются льды. Кажется, что льды — рядом — это полярный мираж.
Мы слышим тяжелый всплеск.
— Морж! — выдыхает Вася.
Разворачиваемся кормой, чтобы Васе было удобней стрелять.
Снова тяжелый всплеск, показывается голова моржа, он плывет прямо к нам.
Лицо Васи бледнеет.
— Кеглючин! — кричит он.
Кеглючин — это морж-разбойник. Когда в детстве у моржонка погибают родители, он остается предоставленным сам себе. В борьбе за существование из такого беспризорника вырастает лютый зверь. Он нападает на нерпу, на своих товарищей моржей, более слабых, на людей, на лодки и вельботы. И с ним лучше не встречаться.
— К берегу! — кричит Вася.
Мы отчаянно гребем. Если кеглючин поддаст нашу дюральку, всем придется туго, а Вася не умеет плавать, да и нога в гипсе.
Карабин у Васи наготове, но он не стреляет, он будет стрелять наверняка, в упор.
На гладкой воде по пузырькам мы видим путь моржа. Он не увеличивает скорости, плывет ритмично, прямо к лодке, и расстояние все сокращается.
— Быстрее!
Быстрее мы уже не можем.
Наконец лодка шуршит о гальку. Я помогаю Васе выбраться, а Виталий втаскивает лодку на берег.
Морж показывается в десяти метрах. Вася стреляет… Кеглючин фыркает и ныряет. Пузырьки воздуха показывают его путь. На воде пятна крови, он ранен.
— Это все свечи! — ругает Вася мотор. — Проклятые свечи!
Спустя час мы снова погружаемся в лодку и, держась ближе к берегу, потихоньку на веслах идем к мысу Эрри.
Отсюда до полярной станции Валькаркай (70 градусов 5 минут северной широты) километров двадцать. Мы идем не спеша.
Состав полярной станции полностью обновился, но из старых знакомых там остался Ваня Иванов. Я встречался с ним прошлой зимой, когда мы охотились с Васей Кевкеем.
Мы решаем переночевать на полярке, а потом идти дальше.
Идем без чаевки, на дальнем озере на льдине замечаем — что-то чернеет.
— Чернеет, — протягивает мне бинокль Виталий.
Идем еще полчаса. Виталий смотрит в бинокль.
— Утка, — говорит он.
Смотрю. Да, утка.
Идем еще.
Виталий смотрит в бинокль.
— Собака, — говорит он.
И без бинокля вижу — собака.
Идем еще.
Виталий смотрит в бинокль.
— Кино… — садится он на кочку.
Действительно «кино»: на одинокой льдине в окружении воды стоит олень. Как же он умудрился туда попасть?
Льдина медленно плывет, но вокруг тоже льдины, только поменьше… Мы подходим к берегу, кричим оленю, он смотрит обреченно, будто знает, что спасти его нельзя.
— Он так и погибнет…
— Да…
— А что делать?
— Гм…
Стрелять никто из нас не хочет. Идем к полярке. Вон там, на горизонте, мачты радиоантенны в паутине проводов.
Идет мелкий снежок.
В кают-компании начальник станции Николай Московский пожаловался:
— Извините, кормим вас консервами. Пароходы на рейде, все в первую очередь Певеку, до нас еще не дошли. Ничего пока свеженького…
— Свеженькое рядом, на озере. — И мы рассказали про оленя.
Ребята завели трактор, погрузили на него лодку и отправились к озеру. А там на льдине уже орудовал чукча с Шелагского. Он шел из тундры на усадьбу, увидел оленя, добрался до него и теперь разделывал тушу. Он был рад помощникам. Взял себе голову и часть грудинки. Остальное отдал полярникам.
После обильного ужина мы расположились в комнате у Вани Иванова. Ваня меланхолично вязал морские узлы и вел неторопливую беседу. Витой шнур переливался у него в руках, как четки. Узел средний переходил в бабий: бабий — в выбленочный, тот — в прямой, прямой — в булинь, булинь сменял рифовый. Спешить действительно было некуда: за окном шел густой снег.
