Нина о чем-то вспомнила, улыбнулась Степану благодарно и вздохнула.
Потом начался Пленум, начался прямо на балконе, как никогда еще не начинался. Никто не стал считать голосов и поднятых рук, и у всех была одна душевная радость. И на балконе, и внизу на многотысячной улице, и в словах большевиков, и в приглушенных вздохах солдат первой роты, и в девичьих внимательных глазах и в изломанных морщинах стариков, и в улыбке Алеши была одна мысль о всем народе, о проснувшейся России, и перед каждым воображением здесь, в этом городе, стоял далекий и родной Петроград, и в нем — победоносная воля и творящий разум Ленина. А в конце митинга ворвался на балкон Муха, толкнул оратора, сунул бумажку в руку Богатырчуку, и перед всем народом Богатырчук рассмеялся, как дитя, и не мог уже остановить радости в голосе, когда читал громко декреты о земле и о мире. Штыки над шапками солдат заволновались тоже, и самые плечи расправились, и распахнулись шинели. Степан рядом с Алешей подбросил плечом винтовку, рот открыл, двинулся вперед на соседа, сказал хрипло:
— Закон, Алексей! Слышишь, новый закон?
Наверное он плохо расслышал: столкнулся с соседом башкой, заговорил, бросился назад, ухватил Алешу за рукав:
— Мир объявили! Слышишь, Алеша, мир с немцами!
— Да слышу. Чего ты танцуешь?
— Да разве так слушают? Стоишь, как статуя!
Алеша командирским взглядом смерил Степана:
— А как нужно стоять? Первый наш закон! Стоять смирно нужно, а ты егозишь, как на ярмарке!
— Не выходит смирно, Алеша! — Степан облапил его одной рукой, на них кругом зашикали, потом оглянулись, потом засмеялись, всем была известна крепкая дружба этих двух людей, и всем было приятно видеть их дружеское торжество.
После митинга Алешу и Насаду пригласили на заседание только что организованного ревкома. Советская власть в городе сделала первые шаги. На улицах долго еще было людно и шумно. Даже и дыхание первых соседних морозов как будто смутилось: к вечеру стало тепло и душисто, ласковый воздух остановился под звездным небом.
На улице у парка еще не зажигались фонари, по дороге домой люди сумерничали — разговаривали тихо, а громко только смеялись и перекрикивались между группами. На Кострому возвращались уставшими от событий, предвкушая, как дома будут рассказывать о Петрограде, о мире и о земле. Казалось людям, что за парком еще живут по-старому и еще не хорошо знают, как нужно жить с сегодняшнего дня.
И как раз с Костромы, навстречу возвращавшимся потокам людей, из мрачного молчания парка начала просачиваться тревога. Сначала трудно было разобрать, откуда она идет.
Кто-то впереди что-то услышал, кто-то встречный кому-то шепнул.
В отдельных группах родились слова:
— Да не может быть!
— Давно стоят?
— А почему в городе не знают?
После митинга Красная гвардия разделилась на части, и у каждой было свое дело.
Небольшие группы остались в городе для охраны отдельных пунктов.
Алеша стоял на высоком ампирном крыльце отделения Государственного банка и смотрел на проходящую внизу публику. Он только что помирил свой красногвардейский патруль с нарядом милиции. Милиционеры очень обижались, что не доверяют им охрану банка, кричали:
— А мы кто, по-вашему? Мы меньшевики, по-вашему?
Начальником караула оставался старый Котляров, и его медвежья добрая ухватка помогла успокоить милиционеров.
— Чего вы ерепенитесь? — сказал Котляров. — В такую ночь нужно всегда в компании! Как на пасху! Весь народ вместе. Часовые пускай себе стоят, а мы поговорим, чайку попьем, вы нам расскажете, мы вам расскажем.
Не везде в караулах, расставленных в городе, были такие ладные начальники. Алеша решил еще раз обойти и проверить, все ли там благополучно. В два часа ночи его должен был сменить Павел Варавва. Полчаса тому назад он отправился на Кострому вместе с Ниной и Таней.
Алеша стоял на высоком крыльце и, по привычке опытного дежурного по караулам, стягивал пояс на одну дырочку. Вспоминал с некоторым волнением, как после митинга из здания Совета вышел Петр Павлович Остробородько и, словно из засады, подошел к побледневшей Нине. Он пожевал перед ней дрожащими губами и, наконец, сказал раздельно:
— Че-пу-ха! Демагогия! Бед-лам!
Нина не ответила ему. Петр Павлович покосился на Алешу, повернулся, забыл, что перед ним только что была его дочь, и побрел сквозь толпу. Нина проводила его взглядом, взяла Алешу под руку, молча прижалась к его плечу.
— Ничего, Нина. Почудит старик и перестанет.
Алеша сейчас вспоминал, как по-детски Нина потерлась подбородком о воротник жакета и прошептала:
— Нет, он не перестанет.
Алешу думал о том, перестанут топорщиться такие чудаки, как Остробородько, или не перестанут. Думал и смотрел на тротуар вниз. И на тротуаре узнал знакомый блеск выразительных глаз Павла Вараввы. Не могло быть сомнений: что-то случилось.
— Алеша, ты здесь?
— Что такое?
— Нехорошо. Смазчик Ворона приехал с товарным. На Колотиловке стоит Прянский полк.
Алеша схватил Павла за борт пальто:
— Что? Прянский полк?
— Да. Говорит Ворона, второй день стоит.
— Да врешь! Прянский полк на Румынском фронте.
— Алеша! Я же сам не был на Колотиловке! Ворона рассказывает. Я его пять минут за воротник держал. Говорит, хорошо разобрал: Прянский полк стоит. С офицерами, две пушки!
— Почему стоит?
— Боится в город идти. Большевиков боится.
— Большевиков боится? Черт! Да что… целый полк?
— Ворона в этом не разбирается, где там полк, а где дивизия. Говорит, один большой эшелон. И паровоз держат.
— Где же этот Ворона? Почему ты его не привел?
— Ведут. Твой Степан его тащит. Выпросился у меня жене сказать. А я вперед побежал.
Алеша быстро, чуть пошатываясь влево, сбежал с крыльца. Вспомнил, что палка осталась в караулке банка, но было уже некогда:
— Скорее! Хорошо, если они еще в ревкоме.
В ревкоме еще заседали, когда пришли Алеша и Павел. Муха поднял глаза на вошедших:
— Что у вас случилось?
Варавва заволновался, замотал правой рукой:
— Какая-то история, черт его знает! Прянский полк на Колотиловке. С полком офицеры.
— Прянский полк? С фронта? Чего?
— Сейчас Ворона придет, смазчик. Он был на Колотиловке.
Муха посмотрел на Богомола:
— Ты знаешь, что-нибудь? Почему Прянский полк?
Посмотрели и другие. Насада мрачно глянул красивыми глазами, поднялся за столом:
— По глазам вижу, знает.
Богатырчук хлопнул ладонью:
— Да что за история? Вызывали, что ли, полк с фронта? Или как? Для чего здесь полк?
Черноусый Савчук, машинист с лесопильного завода, сказал негромко:
— Да может, сплетни?
— Знает! Богомол знает! Говори, чего же ты молчишь?
Богомол серел еще больше под общими взглядами, напрягал скулы и потел, пот заливал его глаза:
— Ничего определенного не знаю, товарищи.
— А неопределенное?
— Ходили слухи, письма кто-то получил, говорили, что Прянский полк снялся с резервной позиции. Просто не верили.
Стало тихо. В тишине поднялся за столом Семен Максимович, внимательно осмотрел лицо Богомола, сказал строго:
— Нечего слова тратить, Богомола арестовать, удалить. Где Ворона? Оглянулись на дверь, и в дверях увидели Ворону и Степана. Ворона, маленький, нечесаный, в длиннополом сюртуке смазчика, тяжело дышал, со страхом приковался взглядом к сердитому лицу Семена Максимовича.
Богатырчук загремел стулом, передернул слева направо свой пояс на синей рубашке:
— Иди, Богомол. Алеша, подержи его в караулке.
Богомол вытирал платком потное лицо. Его волосы тяжелыми неряшливыми прядками торчали над ушами. Алеша выжидательно остановился у дверей. Богомол вышел из-за стола, остановился, задумался, платок забыл спрятать. Потом как будто опомнился, протянул руку с платком к Богатырчуку:
— Да что вы, товарищи?
Алеша открыл перед ним дверь, Ворона отскочил в сторону. Степан вытер рукавом усы, но ничего не сказал. Шатаясь, Богомол вышел в коридор, за ним вышел и Алеша.
Прошли на лестнице первый поворот. Им навстречу подымался скучный, слабенький старичок, широко ставил ноги на ступени, покашливал:
— Кому теперь здесь?
— А что?
— С телеграфа.
Телеграмма была адресована председателю Совета.
— Давай.
Алеша расписался в книге. Старичок сказал:
— Вот спасибо. Трудно по лестницам ходить-то.
Богомол терпеливо ждал на повороте лестницы. Старичок, так же широко расставляя ноги, отправился вниз. Алеша еще раз глянул на адрес. Там было написано: «Из Колотиловки».
Он крикнул строго Богомолу:
— Назад!
Богомол испуганно полез кверху.
