В шуме двигателей он услышал только собственный голос.
Его взгляд скользнул по приборам и остановился на высотомере: стрелка ползла вниз. «Самолет падает, — мгновенно понял он. — Самолет падает, случилось что-то еще. Я в машине остался один!»
Ему стало жутко от того, что остался один в этой неуправляемой машине. Пока он слышал в наушниках разговор экипажа, привычный голос командира, ему ничего не было страшно.
«Один в падающем самолете. Чего же ты ждешь?» — Ему показалось, что рассуждает уже целую вечность. В долю секунды оказался на катапультном кресле. Щелкнул замок парашютных лямок. «Не забыть привязные». — Брайко вспомнил, как неудачно катапультировались летчики без привязных ремней.
«Ручка сброса люка! — Он потянул ее, и в кабину ворвались белые клубы разреженного воздуха. — Быстрее, высота падает». Брайко вобрал голову в плечи, нащупал под рукой в подлокотнике рычаг выстрела.
«Пора!» — При выстреле кресла он, кажется, не ощутил никакой перегрузки. А было другое: состояние, близкое к трансу, и только где-то краешком сознания отметил, как обожгло холодом лицо, шею, руки. Он падал, вцепившись в ручки кресла, но невероятная сила вращала его через голову в чертовом сальто, как брошенную гранату с деревянной ручкой, и кресло вырвалось из пальцев.
В таком состоянии он пребывал, может, несколько секунд. Но это были самые трудные секунды психологического барьера, которые суждено выдержать не всем. Но за ними потом приходят неожиданная расслабленность и холодная четкость мысли.
После отделения кресла Брайко почувствовал вдруг, как ранец с парашютом, служившим в самолете сиденьем, пополз вверх, за спину. Тут же он увидел болтающиеся концы ножных лямок и ясно вспомнил, что в спешке забыл застегнуться до конца. Он пытался свести их в замок, но не сумел, не хватило сил. Теперь парашют держался на манер вещмешка — только за счет плечевых лямок. Брайко прекрасно понимал, что при раскрытии динамический удар вытряхнет его из подвесной системы, как из большого, не по размеру, пальто.
Тогда он решил, пока не разогналась скорость падения, раскрыть парашют немедленно и потянулся к кольцу. Но вытяжного кольца на обычном месте не оказалось.
«Без кольца, что ли?» — подумал он и тут же догадался, что ранец, смещаясь вверх, повернул лямки и кольцо оказалось тоже за спиной. В это сразу трудно было поверить, и Брайко прощупал лямку под мышкой, за спиной, насколько мог, но кольца не достал. «Сработает ли прибор?» — холодея, подумал он.
Его медленно, как сонную рыбу на большой волне, переворачивало в потоке, но Брайко даже не стремился упорядочить падение. Он бесстрастно отмечал свист воздуха в ушах, приближающееся серебро облаков, тех самых облаков среднего яруса, которые видел еще с самолета.
Он отметил их холодную влажность и плотность. Они были настолько плотны, что, вытянув вперед руки, он не видел собственных пальцев. Отдельные клочья шарахались от него в стороны испуганными птицами и тут же смыкались в вихре за спиной.
Облака настораживали его. Он не видел землю, не мог контролировать высоту, возможно, сплошными они будут до земли, и тогда произойдет все внезапно, как выстрел.
Брайко решил, что падает в этих облаках слишком долго и время срабатывать автомату раскрытия, но, возможно, тот отказал, тогда надо как-то выгребать самому.
Он не успел еще ничего предпринять, как наконец вывалился из облаков и увидел землю. Она показалась ему слишком близкой, и он уже не сомневался, что автомат раскрытия отказал.
Брайко решил, что теперь надеяться не на что, но непреодолимая любовь к жизни, сила воли не позволяли ему отчаиваться, бессильно опустить руки. Мгновенно вспомнился подобный случай, когда летчик, падая, сумел в последний момент разорвать рунами прочную мешковину ранца и освободить купол.
Брайко завел руки за спину, и поток без задержки перевернул его лицом вверх, к знакомым облакам среднего яруса. Снизу они были серыми, набухшими, с рыжими подпалинами. Он продолжал тянуться изо всех сил, стараясь захватить в кулак материю, поймать какой-нибудь лоскут, чувствуя всей спиной, как уходят со свистом дорогие метры высоты. Но сумел достать ранец лишь кончиками пальцев.
«Надо попробовать ножом», — подумал он, и в этот момент расслабилась под пальцами тугая материя, а затем прошелестел над головой белый шелк купола. Его поддернуло вверх, будто зацепило крюком за поясной ремень, однако в следующее мгновение лямки под мышками напряглись, руки оказались сведенными над головой, и он почувствовал, что вываливается из подвесной системы парашюта. Инстинктивно, как хватают ускользающий конец веревки, Брайко сжал пальцы и захватил лямки. Теперь он висел на них, как гимнаст на кольцах, над пропастью.
Ему крепко повезло, что в момент раскрытия он падал спиной вниз и динамический удар пришелся поперек тела.
Теперь Брайко знал, что не выпустит лямки, будет держать их до самой земли мертвой хваткой.
Он приземлился на лесной поляне. Белый шар парашюта медленно, под углом, валился на землю, но не гас, а тащил Сан Саныча к другому ее краю. На мягком, нетронутом снегу оставалась после него глубокая борозда, а он не мог отпустить лямки, потому что не в силах был разжать пальцы.
Купол, прибившись к кустам, плавно оседал на них пенным прибоем, а Брайко продолжал лежать лицом вниз, ощущая всем телом незыблемую надежность земли, вдыхая ее терпкий запах.
Он поднял голову, когда услышал впереди себя шаги. Высокий старик в круглой шапке стоял с ружьем наперевес и настороженно смотрел на него.
— А где остальные? — устало спросил лейтенант, пытаясь подняться, и стал стягивать шлемофон. Старик, услышав русскую речь, увидев его лицо, лицо совсем мальчишки, опустил ружье.
— Кто остальные?
— С самолета.
— Не знаю, — недоуменно пожал плечами старик, помогая Сан Санычу встать.
Откуда он мог знать, что капитан Семенов благополучно произвел посадку, но экипаж все не уходил с аэродрома, молча ждал с КДП хоть каких-нибудь известий о своем операторе, лучшем крайнем нападения «Триммера», который был настоящим пилотом.
Катапультировался он впервые.
Летчику лучше придерживаться невысокого мнения о собственных профессиональных достоинствах. А относиться к очередному полету как главному в жизни — непременное условие долголетней летной работы: будь то элементарный «кружок» с посадкой через несколько минут после взлета или изматывающий многочасовой маршрут с бесконечными тактическими вводными.
Капитана Сугробова считали способным командиром корабля. Он это знал и старался не разуверять однополчан в их оценках. Разумеется, считали его способным пилотом не без основания: в училище Сугробов быстрее всех из курсантов своего экипажа осваивал программу летного обучения, а когда пришел в строевую часть, то сразу обратил на себя внимание уверенной техникой пилотирования.
«Чисто летаешь!» — сдержанно похвалил его командир эскадрильи после зачетного полета, и это значило, конечно, немало. Сравнительно недолго пролетал Сугробов вторым пилотом на правом сиденье. И стал он, как оказалось, самым молодым командиром корабля в части. Летчик-инженер, толковый, сильный парень — почему бы ему и не открыть все дороги в небо?
Никаких неприятностей по службе не знал Сугробов, пока не попал в подразделение майора Кулика. Первое знакомство на земле — это только предыстория, формальность, а основное знакомство у летчиков происходит в небе, за штурвалом, — там человек виднее. И никогда командир подразделения не выпустит летать самостоятельно прибывшего к нему в подчинение командира корабля без контрольного полета. Сам слетает с ним, посмотрит, как человек работает, — и тогда, пожалуйста, пусть штурмует высоты.
Если говорить откровенно, то капитан Сугробов немного побаивался предстоящего полета с майором Куликом. Как-то отчужденно держался с ним командир, не спешил выкладывать душу, и это, в свою очередь, настораживало Сугробова. Но тут же успокаивал себя тем, что полет простой, по «большой коробочке».
Их первый совместный полет не заладился с самого начала. А вырулил Сугробов со стоянки эскадрильи и в самом деле неудачно. Рано прибрал газ, и самолет, не достигнув необходимой скорости, остановился под углом к «рулежке». Если вспомнить трехколесный велосипед и представить развернутое поперек движения переднее колесо, то можно понять и положение шасси самолета. Теперь, чтобы двинуться вперед, надо было давать обороты почти до максимальных.
Сугробов осторожно продвинул вперед сектор газа, малодушно не глядя в сторону: он представлял, как хватаются сейчас техники за голову. Самолет остановился соплами на контейнер, и мощная струя вот-вот подхватит с земли железный ящик, перевернет, понесет через стоянку перекати-полем. Дотемна будут механики ползать по земле, собирая ключики-гаечки.
