— Ничего страшного. Просто вздремнул, хотел увидать продолжение старого сна. Жаль, что не приснился.
Его лицо стало понемногу розоветь, и он уже не был похож на того распростертого страдальца, который бессильно царапал ногтями край стола.
Джамал-киши одобрительно кивал головой:
— Про умников-коротышек в народе говорят, что половина их роста хранится под землей. Ты, Афрасияб, сам как слон, но сил у тебя припрятано вдвое больше!
— Только не в земле, дядя Джамал. Туда не тороплюсь. А к тебе у меня просьба: ступай-ка домой, отдохни. Ребята сами управятся. Они молодые, ночь не доспят — ничего. Я тоже оклемался. Не стану скрывать, земляки, очень мне было худо ночью. Словно воздух иссяк в родном Азербайджане, не осталось его для меня, и точка! А потом подумал: если помру, это же на руку акулам. Не могу оставлять дело незавершенным.
Я попробовал схитрить:
— Еще не рассвело как следует. Проводите дядю Джамала до трамвая, найдется о чем поговорить дорогой. Да вам, кажется, и ехать с ним по пути? Работы почти не осталось.
— Нет, побуду с вами до конца. А Джамала проводим все вместе. Захотелось мне вдохнуть свежего морского воздуха! Это лучшее лекарство, ребята.
Когда мы вышли, последние звезды на зимнем небосклоне исчезали под напором наступающего дня. Над Каспием еще светились разноцветные маячные огни; отражения их, будто яркие ленточки, колыхались на воде.
По мере того как мы взбирались на холм, словно кто-то на наших глазах распускал узел этих зыбких лент и развешивал на тугих струях ветра. Они разлетались в разные стороны, бледнели и понемногу гасли. Голубел редкий туман, растекаясь над гладью моря. На волнах заиграли золотистые отблески, заструились румяные световые потоки. Наполнив собою до краев море, они хлынули на берег, смыли начисто ночные тени, не пропустив на своем пути ни малой ямки, ни поникшего куста, и наконец перелились через гребень, заполняя светом низину. Взошло солнце.
Халиму я увидел только спустя две недели. Из-за пропущенного дня нарушился весь график наших перевозок на Боздаг, и, чтобы наверстать упущенное, пришлось работать в следующий выходной. Икрамов добился сверхурочной оплаты, поэтому особых возражений не было.
Наконец я отправился в дом своего бывшего директора.
Баладжа-ханум отличалась чрезвычайной опрятностью. Перед наружной дверью кроме проволочной сетки она стелила влажный половичок. Такой же коврик, но сухой, сшитый из разноцветных лоскутьев, встречал посетителей, едва они переступали порог. Половину прихожей занимали ряды выстроенных по ранжиру шлепанцев: на любую ногу и на любой вкус. Нет, хозяйка не просила входящих разуваться, она лишь бросала выразительные взгляды на их пыльную уличную обувь. Я скидывал ботинки, не ступив и шагу.
На сей раз я подходил к обиталищу Зафаровых хорошо вымуштрованным, усвоив все их правила. Еще не нажав кнопку звонка, одернул пиджак, обтер платком лицо и пригладил волосы. Мне казалось, я знал наизусть каждое их слово, даже интонацию, с которой хозяйка дома произнесет мое имя. И все-таки меня поджидала неожиданность.
Отомкнув дверь и даже не поздоровавшись, Баладжа-ханум с непонятным волнением крикнула в глубь квартиры:
— Ай, Зафар, выгляни из кабинета! Как говорится: имя произнеси, ухо навостри. Стоило его вспомнить, а он уже тут как тут. Мы с мужем только что вели о тебе речь, Замин. Поэтому и пришла на ум деревенская пословица.
Зафар-муэллим приветливо протянул руку:
— Самая короткая дорога эта от сердца к сердцу!
Они стояли рядом, ожидая, чтобы я переобулся и снял пальто. Зафар-муэллим сам повесил его на вешалку.
Я протянул букет нарциссов, припасенный накануне специально ради этого визита. Вручить цветы именно ему было для меня гораздо приятнее, чем даже Халиме. Зафар-муэллим понимающе усмехнулся, но чуть приметно покачал головой.
— Каков кавалер, — громко сказал он. — Не позабыл, что женщины любят цветы.
— Но они желтые! — воскликнула его жена. — Неужели к разлуке? Ты ведь не собираешься нас покинуть, Замин?
— Фиалок еще нет в продаже, уж простите, ханум.
— Терпеть не могу фиалок с их плаксивым видом и поникшими головками. Когда ты получишь квартиру, Замин, я принесу тебе на новоселье целую корзину тюльпанов, каждый по кулаку… Зафар! Да что же ты не зовешь мальчика в комнаты? Все я да я…
— Наш дом для Замина не чужой. Зачем особые приглашения?
— А насчет квартиры… Пообещай-ка доброй тетушке Баладже хороший подарок, и она сообщит тебе нечто приятное.
— Да дай ты ему сначала стакан чаю, пусть согреется. На дворе сыро.
— Сейчас, сейчас. Заварю свежего. В самом деле холодно? — И, не дождавшись ответа, продолжала тараторить: — Халима, бедняжка, озябнет. У подружки скоро праздник, учит ее пироги печь. Ах, золотые руки у моей дочери! А уж чистюля! Что я брошу, все подберет, положит к месту. Глаз — алмаз, ничего не пропустит.
Зафар-муэллим и его жена напоминали мне иногда футболистов: один забивает мячи, другой стоит в воротах. Но вратарь довольно равнодушен к сыпавшимся в сетку голам. Большинство тирад жены он просто пропускал мимо ушей, лишь иногда отвечая неопределенным мычанием.
Баладжа-ханум проворно накрыла на стол, выставила вазу со сладостями. Зафар-муэллим тем временем расспрашивал меня о работе. Я отвечал коротко, не вдаваясь в подробности.
— А как мой друг Сохбатзаде? Неужели и его вмешали в это некрасивое дело со взятками?
Я неопределенно пожал плечами.
— Он как-никак руководитель…
— Кто руководитель? — громко спросила Баладжа-ханум, выглядывая из кухни. — Я давно говорю, что Замину нужна хорошая должность. Ты просто недотепа, муженек, не можешь тряхнуть своими связями. Послушать тебя, все министры закадычные друзья. А как до дела дойдет, будто маргарин растапливаешь: треску много, а дно казана сухое. Нет, Замин, скажи без стеснения: много ли для тебя постарался твой учитель? Цвели в саду абрикосы, да не нам достались… Ты у нас в доме как родной, столько на тебя труда положили — все для того, чтобы простым шофером ишачил? Диплом на руках, собою парень видный. Только подтолкнуть кверху, а дальше хоть на небо вскарабкаешься. Лучше тебя, что ли, сидят в мягких креслах, да поразит их аллах!
Меня несколько удивляло, что она кружила вокруг да около, но о Халиме больше не упомянула. Интересно, рассказала ли дочка матери о дне, проведенном на моей квартире? О простодушных стариках хозяевах? О серьезном застенчивом Билале?.. Возможно, Баладжа-ханум ждет, когда мы останемся одни, чтобы всласть наговориться о дочери? Ну и характерец, представляю, как она ежедневно шпыняет моего бедного учителя по пустякам! Донимает нудными разговорами, бесконечными просьбами и упреками… Повадки у нее лисьи, а хватка волчья.
Зафар-муэллим выразил свое отношение ко всему происшедшему у нас на автобазе несколькими скупыми словами в виде назидания: «Старайся не впутываться в скандальные истории. Не позволяй, чтобы одна сторона превращала тебя в орудие против другой. Так недолго душевно сломаться, потерять лицо. Поступай по справедливости сам, тогда и к тебе отнесутся справедливо».
Может быть, он мог добавить еще что-то, но опасался: жена вмешается и вывернет, по своему обыкновению, наизнанку.
Однако Баладжа-ханум перескочила совсем на другое:
— Представляете, соседка расхвасталась передо мною своим достатком. А я ей так небрежно, через плечо, отвечаю: «Кому рассказываешь? Когда в доме моего отца выбивали ковры, с них золотые монеты горстями сыпались, их прохожие подбирали». Тогда она говорит: «Будешь выдавать замуж дочь, подарю ей стиральную машину». А я отвечаю: «Ни в коем случае! Моя дочка не для того институт кончила, чтобы обстирывать свекровь. И потачки такой давать не будем».
В кабинете зазвонил телефон, Зафар-муэллим, извинившись, удалился. Его жена, бросив вслед настороженный взгляд, хитро подтолкнула меня локтем.
— Не обессудь, дорогой, что плела всякую чепуху. Разве при нем откроешь сердце, поделишься печалью? Его ничем не растрогать. Как родному откроюсь: не повезло мне с мужем. В делах мямля, сущий тюфяк. А для семьи камень камнем. Хоть выбрось его в чистое поле, чтоб вороны склевали! А вот ты мало говоришь, а много делаешь. Я давно заприметила: ловкий парень. Хвалю, клянусь аллахом!
Зафар-муэллим вернулся, досадливо махнул рукой:
— Как говорится, раз в год творю намаз, и то мешают. Звонили из техникума. Группа ребят с понедельника едет на практику в Грозный, а бумаги до сих пор не оформлены. Вызвал машину, минут через сорок вернусь. Побеседуйте пока.
Видя, что и я взялся за шапку, Баладжа-ханум подняла крик:
