Сергей приоткрыл узкую дверцу. Послышалось шмелиное гудение электрического мотора, вспыхивали голубые зарнички, раздавался треск, будто в кипящее на сковородке сало подливали воду.
Спиной к двери сидел Андрей в такой же, как у Сергея, брезентовой спецовке, только уже помятой и прожженной во многих местах. Кепку он сдвинул козырьком на затылок, чтобы удобнее было держать перед глазами коробчатый щиток из фанеры. Уткнув в него лицо, Андрей сваривал сломанную шестеренку, лежавшую на железной плите. Вспыхивал слепящий голубой свет, четко обрисовывая силуэт Андрея. Во все стороны разлетались яркие, быстро угасающие искры. Они прочерчивали дымный воздух будки яркими линиями. Чудилось, что из голубого электрического пламени вырастают тонкие длинные стебли диковинной красновато-желтой травы.
Прикрывая глаза ладонью и с непривычки морщась от резкого запаха электросварочных газов, Сергей окликнул товарища.
— Возьми щиток, смотри, как я буду сваривать, — сказал Андрей, протягивая Сергею фанерную дощечку с защитным темным и простым стеклами, положенными одно на другое. В это темновато-зеленое окошечко Сергей наблюдал, как плавился металл и таял стальной электрод, будто восковая свеча, опущенная в жаркое пламя.
Андрей сразу же нашел Сергею работу: обмазывать жидким стеклом с мелом электроды и ставить их на просушку.
Потом пришел мастер и позвал Андрея на ледокол. Ребята сложили в ящик электроды, свернули колечком кабель с держателем, взяли переносную электрическую лампу и пошли к берегу.
— Все время только и работы, что дыры латать, — сказал Андрей. — А катера до сих пор клепкой колошматят. Вот бы где сваркой пройтись!
Путь лежал через площадку со строящимися катерами. У самого берега на свободном месте бригада плотников сооружала кильблоки — деревянные бревенчатые подставки для сборки новых катеров. На каждую такую подставку ляжет тяжелый брус киля — становой хребет судна. Потом к нему прирастут ребра — шпангоуты. В таком виде будущий катер сделается похожим на скелет неведомого животного. Постепенно ребра покроются, как кожей, стальными листами обшивки, рабочие моторного цеха установят двигатель, он заработает, как сердце, и катер обретет жизнь.
Сергей обратил внимание на пожилого рабочего, к которому плотники то и дело подходили за советом. Лицо старика показалось очень знакомым.
— Наш бригадир, Степкин Петр Васильевич, — сказал Андрей. — Вот, брат, человек! Делает подставки под катера, а старается так, будто диван или кровать мастерит, честное слово! Его не останови, так он эти колодки рубанком отфугует за милую душу.
Сергей вспомнил Русский остров, поспеловскую пристань и могучего матроса Петра Степкина — лучшего друга всех островных мальчишек. Он никогда не прогонял ни одного из них со стоявшего на берегу старого, проржавленного катера «Александр», который служил ребятам поочередно то крейсером, то пристанью для уженья рыбы, то мостками для нырянья.
От смолистых брусков пахло лесной чащобой, и Сереже вспомнились кудрявые рощи Русского острова, исхоженные вдоль и поперек. Сергей смотрел на Степкина, взмахивающего топором, а мысленно представлял себе мыс Поспелова, галечную насыпь полуразрушенной пристани с отвалившимися бетонными глыбами. Обломки покрылись яркой зеленью водорослей, в них жили крабы, морские звезды, рыбы-вьюнки. Он вспомнил сейчас и знаменитые поспеловские маяки — две белые башенки из дерева, а неподалеку от них ветхий домик, на стенах которого черной краской намалеваны огромные буквы: «Чайная». В нем жил черноусый, неторопливый грек Кандараки. Он торговал вкусной простоквашей, припудренной толченой корицею. А в пристройке к чайной находилась сторожка Степкина. Здесь он дежурил в ожидании рейсовых пароходов.
Как бы хотелось Сергею увидеть родной дом! Пригорок, на котором он стоял, дорогу возле его окон, гранитную глыбу, вросшую в землю неподалеку от парадного крыльца. Но Сергей знал, что не было больше родного дома. Остались только закопченные, пахнущие печной сажей кирпичи и несколько полусгнивших пеньков на том месте, где росли когда-то перед окнами высокие стройные деревья. Сейчас там все поросло горькой полынью и колючим репейником.
Брошенные дома скупил рыбопромышленник Дерябин, крупный нэпман, владелец нескольких рыболовных участков на Камчатке.
И вот старый матрос Степкин, тоже покинувший Русский остров вскоре после Изместьевых, стоит в нескольких шагах от Сергея, как живое напоминание о недавнем прошлом.
Сергею неудержимо хотелось, чтобы Степким узнал его, увидел в этой рабочей одежде, изумился бы, сказал что-нибудь. Но Степкин не узнал Сергея: парень за эти годы основательно подрос, возмужал. И тогда Сергей сам подошел к плотнику и поздоровался, покраснев от волнения. Степкин пристально посмотрел на него, добродушно усмехнулся, оглядывая просторную, не по росту спецовку Сергея.
— Неужто Сергун? Да ты, парень, настоящий рабочий. Только вот штаны подверни, удобней ходить будет.
Сергею вначале показалось, что Степкин посмеивается над ним. Но из дальнейшего разговора он понял, что старый рабочий одобряет сделанный им выбор профессии.
В первые дни работы на заводе Степкин с огорчением наблюдал, как в заводскую рабочую семью постоянно вливались новые люди, не имеющие никакого понятия о производстве. Степкин держался убеждения, что настоящий рабочий может произойти лишь от подлинного рабочего корня. Подросли, скажем, степкинские дети — пошли на завод. А там — внуки. За ними — правнуки. И будет из поколения в поколение передаваться рабочая закалка, крепкая кость и здоровая душа. А тут повалила на завод всякая публика: вчерашние служащие, разорившиеся кустари, мещане, а больше всего — деревенский люд. И всяк нес свое: одни жадность мужицкую, скопидомство; другие — корыстные интересы: подработать, переждать, перекраситься; третьи — затаенную злобу за разбитую вольготную жизнь. Но многие приходили, может быть, и без особой охоты, а помахали кувалдой, порастрясли обывательскую труху, окрепли телом и душой и начинали сердцем болеть за свой завод. Таких Степкин встречал немало, и постепенно старик примирился с происходящим, бескорыстно отдавал свои знания новому пополнению рабочего класса. «Надо, — думал он, — чтобы не только руки у них рабочими стали, но чтобы и в голове понятие о жизни было правильное, рабочее».
Глядя на узкие розоватые ладони Сергея, Степкин видел на них будущие мозоли, огрубелую здоровую кожу, представлял, как окрепнут эти руки, и благословлял парня на святой труд, которому сам отдал лучшие годы жизни. Он поинтересовался, здоров ли дед Сергея, и похвалил его отца — инженера Изместьева.
— Ледокол надо было в док ставить, а док занят. Твой батька вчера предложил загрузить нос, чтобы он опустился. Всю ночь хлопцы таскали балласт. И — пожалуйте: корма поднялась, починяй безо всякого. За такое премии не жалко.
На ледоколе Сергей увидел отца. Изместьев разговаривал с механиком:
— Не понимаю, к чему эта спешка. Через несколько дней кончается ледокольная кампания. А мы устраиваем настоящий цирк: дифферент на нос, корму к небу, не хватает только ходьбы по канату. Черт знает что!..
Механик не разделял мнения Изместьева, но слушал с вежливым выражением лица.
— Эти несколько дней стоят много золота, — сказал Андрей. — Даже из-за одного дня надо спешить, каждому ясно.
— Благодарю, молодой человек, за разъяснение, — театрально поклонился Изместьев. И тут он увидел Сергея. — Как ты сюда попал? Ты что, работаешь?
— Да, электросварщиком.
— Простым рабочим! С твоими способностями! — вздохнул Изместьев.
— А рабочему как раз и нужны способности, — вмешался Андрей, чтобы выручить товарища.
— Вот что, Сережа, — не обращая внимания на слова Андрея, сказал Сергею отец. — Ты ведь хотел поступать в мореходку. Я мог бы это устроить.
— Пошли, Серега, времени нет, — бесцеремонно потащил Сергея за рукав Андрей. — Он тебя небось и за разноску газет ругал?
— Нет, не ругал, — ответил насупясь Сергей, — он ведь не знал, что я разносчиком работал.
— А в случае чего, ты ему скажи: мол, своя голова на плечах, знаю, как жить, — наставлял Сергея Андрей.
Они спустились в кормовой отсек. Андрей подключил к протянутым с берега проводам электросварочный кабель и переносную лампочку в железной сетке, приподнял ее, осветил холодную тьму.
В душноватой железной темноте Сергей на миг почувствовал страх: казалось, им уже никогда не выбраться отсюда. Но впереди был друг, он продвигался уверенно, светя перед собой желтой лампочкой. Сергей чувствовал рядом его сильное плечо, и постепенно страх улетучился.
— Отец твой осерчал, не хочет, чтобы ты тут работал, — сказал Андрей.
— Ну и пусть. Ему-то какое дело?
