— Напрасно вы не спорите со мной, — пожалел мистер Уоллес Билард. — Но я решил сделать эксперимент и положить на лопатки. Завтра вы будете принимать станки на третьем участке. Я убежден: на этом участке через неделю повысится производительность труда.
— Позвольте, — возразил Светозаров, — мы уже как-то привыкли к вашим рабочим на первом участке, нашли с ними контакт…
— Вот-вот! — воскликнул старый Билард. — Вы хорошо ответили на мой вопрос. Именно контакт! Психологический контакт!
Виктор взглянул на миллионера и поразился его перемене. Старик как-то напружинился, расправил согбенные плечи, синеватые губы у него порозовели, и смотрел он на сына так гордо и самодовольно, точно собирался сказать: «Зеленоват ты, сморчок, со мною тягаться!»
Вы напрасно радуетесь, — решил Светозаров огорчить миллионера. — Психологический контакт имеет два плюса.
— А узелок я все-таки развязал!
— Нет, только нащупали.
— Нельзя ли проще?
— Боюсь, не поймете.
— Я?!
Светозаров задумался.
— Я слушаю.
— В России были два больших человека. Оба верой и правдой служили одному делу. Но народ их называл по-разному: одного «нашим», другого тоже «своим», но «барином».
— Вы о ком говорите?
— О двух политических деятелях.
— Я — коммерсант.
— Коммерция, мистер Уоллес Билард, выражает одну из форм политики.
— Я с вами не согласен.
— Коммерсант в своем деле имеет определенную цель?
— Конечно.
— Политика тоже. Согласны?
— Постойте… Вы, кажется, меня очень далеко завели.
— Я вас приблизил к истине.
— Политические деятели — это Ленин и Плеханов?
— Совершенно верно.
— Крепкий… Крепкий узелок.
— Наш разговор окончен?
Старый Билард, заложив руки за спину, приуныл. Он думал о чем-то большом, очень важном. Виктор Светозаров вышел из стеклянной конторки и торопливо зашагал на сборку. Ему хотелось в тот день принять еще пару станков. Роберт, проводив Светозарова злым взглядом, взорвался:
— Отец, меня удивляет твое отношение к русскому медведю!..
Старый Билард дал сыну выговориться, а когда тот немного остыл, поучительно произнес:
— Будь этот русский моим сыном, я бы доверил ему дела фирмы.
— Вот как! Выходит, я глупее?..
— Истина есть истина, — не повышая голоса, подтвердил старый Билард. — Тебе, дорогой, многому еще надо учиться. И еще: ты медленно взрослеешь.
— Отец, ты всегда русских считал тупицами, варварами…
— Мой мальчик, — вздохнул старый Билард, — светлейшие умы мира после Октябрьской революции в России прочили большевикам гибель. А они живут уже двадцать лет. И не только прожили — укрепили экономическое и политическое положение страны. Эта истина заставляет меня кое о чем задуматься. Ясно?
Роберт с удивлением взглянул на отца.
— Это от Силыча! Молодец Наташка! И старики… И старики написали! — ликовал Виктор. — А это?.. Да это же ребята с литейного пишут!
Волна радости захлестнула Светозарова. Он не заметил, как у Риваса плотно сжались губы. Перебирая стопку писем, Виктор готов был плясать от счастья. Антонио сиротливо присел на краешек стула. На сердце у него стало тоскливо и пусто. Ему в те минуты, наверное, вспомнилась родина, дочь и жена, оставленные в глухом местечке под Мадридом, такие же верные и чуткие друзья, которые прислали Виктору десятки писем, маленькие посылочки, обшитые белой тканью, новые книги…
— Антонио, это твое письмо! И это тебе! И еще два! — Виктор подал Ривасу четыре письма. — Эти две посылочки твои. О, и еще три! Ну, а за эту весточку, друг, плясать придется!
Виктор, разбирая почту, не видел, как Антонио, читая на конвертах фамилии, украдкой смахнул слезу.
— Ты послушай! Послушай, Антонио, о чем пишет Силыч! — Светозаров развернул тетрадные листки и хрипловатым, как у Силыча, баском начал читать: «Спасибо, хлопцы, за памятки по ремонту и наладке иноземных станков. Они, памятки, гарно подсобляют в работе. Ваши памятки пропечатывают в заводской газете „Двигатель“ и будут печатать книжкой, чтобы ее по всем заводам, куда поступают американские станки, поштвой разослать».
— А мне девушки из технической библиотеки вот что написали! — перебил Ривас Светозарова. — Вот дьяволы!
«Анатолий и Виктор! — предупреждали друзей москвички. — Вы там не очень-то заглядывайтесь на американочек. Узнаем — чубы вырвем!.. Вчера мы ездили всей комсомольской организацией на экскурсию в Звенигород. Ребята в Москве-реке наловили ведро плотвиц и сварили уху. Ваши порции заставили съесть Олю и Наташку. Они немного поломались, а когда мы их выкупали в реке прямо в одежде, форсить перестали».
— Ну и Силыч! Вот дает старина! — захохотал Виктор. — Ты послушай! Послушай, Антонио! «Я так тебе, Лексеич, промежду нами, значится, как бы сугубо лично, сопчаю: Наташка блюдет себя во всей справе. Ты за нее не сумлевайся и худой думки в голову брать не смей. Был у нас вечер самодеятельности, и она, Наташка, песни любовные на сцене пела. Чуйственно, сатана, пела. Я-то смекнул, что к чему, хотя давным-давно и позабыл, как ухлестывал за своей Ефросиньей, разумеется, когда она девкой была. А тут, Лексеич, когда Наташка-бестия, значится, все про любовь да про любовь пела, я вроде бы и помолодел да сдуру старухе помады на пятерку купил. Ну и задала она мне чертей! Уж лучше бы тог пятерик, коего понапрасну лишился, нам бы с твоим батькой в ресторации просидеть или на сугрево издержать, когда на Оку рыбачить поедем».
Телефонный звонок помешал друзьям нарадоваться новостями из Москвы. Председатель Советской закупочной комиссии попросил Светозарова и Риваса немедленно прибыть на совещание.
Здание Советской закупочной комиссии стояло почти рядом с гостиницей «Волкот». Виктор и Антонио минут через пятнадцать вошли в зал заседаний.
— Товарищи, приступим к делу. — Председатель Советской закупочной комиссии окинул взглядом собравшихся. — Мы получили письмо от Серго Орджоникидзе. Нарком благодарит нас за хорошую работу. График поставки металлообрабатывающих станков и кузнечно-прессового оборудования мы выполняем в намеченные сроки. — Председатель помолчал несколько секунд, вздохнул и немного тише продолжил: — Международная обстановка, товарищи, диктует действовать Энергичнее. Серго Орджоникидзе просит нас любыми путями заставить капиталистов досрочно выполнить наши заказы. Помните: станки помогают нам не только реконструировать заводы и развивать автотракторную промышленность…
Советские специалисты понимали, о чем не договаривает председатель, но выражать свои мысли вслух никому не хотелось. Светозаров наклонился к Ривасу и шепотом произнес:
— Неужели будет война?
Антонио, пожимая плечами, ниже опустил кудрявую голову.
После совещания Виктор и Антонио в «Волкот» направились пешком. На уснувшей улице, освещенной фонарями, стояли на постах дюжие полицейские. Виктору они показались вырубленными из камня, а когда один из них разбудил тишину цокотом кованых сапог, он вспомнил Курта Весселя. Тот точно так же шагал по каюте «Альберта Баллина», словно стремился подмять под себя москвичей и шагать все дальше и дальше. Американский полисмен отличался от Курта Весселя только тем, что в руках у него была дубинка, которой он помахивал с ленцой, стараясь этим подчеркнуть неограниченность власти.
В номере гостиницы друзья продолжили разбор почты и посылок. Антонио торжествовал. Москвичи написали ему на пять писем больше. Виктор, конечно, догадался, что это работа Силыча, и с какой-то особой теплотой подумал о большой человечности учителя-ворчуна. Антонио, перечитывая письма, удивлялся:
— Виктор, я не думал, что на вашем заводе у меня так много друзей. Эти письма я буду беречь всю жизнь.
— Посмотри, что нам девушки прислали! — поделился еще одной радостью Виктор. — Этот шарф тебе! Это мне! Это твои перчатки. И это твои…
— Дарю тебе одни! — подбрасывая на ладонях пушистый голубой шарф, засмеялся Антонио. — Можешь и вторые взять.
— Ты послушай, что пишут девчата! — Виктор помахал письмом и с нескрываемой гордостью за москвичек прочел: — «Дорогие Виктор и Анатолий! Когда с нами посоветовалась Дарья Федоровна, что послать вам в Америку, мы на комсомольском собрании швейной фабрики обсудили этот вопрос и, хотя с вами не знакомы, решили положить в посылку сборник русских песен, два шарфа, перчатки и носовые платки. Пусть наш скромный подарок будет вам таким же теплым и ласковым, как наша прекрасная Родина».
— Виктор, мы сегодня сто раз счастливые! — ликовал Антонио. — Нет, двести! Честное слово, двести!
