Растут люди, живут, люди, и некогда им останавливаться, некогда сомневаться. Все начатое положено доводить до конца уверенно, терпеливо и без колебаний. Сомнения должны кончаться на уровне изысканий и проектирования. В строительстве только и можно, что быть победителем. Даже генерал может иногда проиграть бой, но затем ловким маневром выправить положение и одержать победу: строитель же не может кое-как сляпать фундамент и первый этаж, а второй и третий сделать на «отлично» — все равно они рухнут из-за плохого фундамента. Нужна только победа.
И то сказать: проигравших, побежденных строителей практически не бывает. Почти не бывает. Так или иначе, с натугой или без оной, худо ли, бедно ли, но почти все начатые объекты доводятся до завершения и пусть не всегда с высокой оценкой, но сдаются госкомиссии, вводятся в строй, доводятся в строю. Каждый строитель может сказать себе: «Сдавали другие — сдадим и мы!»
Многие так и решают, на том стоят.
И все тут вроде бы верно, все мудро. Практически мудро.
Но отчего же тогда вдруг заноет что-то под сердцем у генерала-строителя, у генерального строителя, разбудит его среди тихой поселочной ночи и заставит прокручивать в голове варианты решений или решать уравнения с целой системой неизвестных? Из-за чего разыгрываются настоящие баталии на утренних летучках, партийных собраниях, на советах бригад? Почему люди волнуются, ожидая ответов ЭВМ на какие-то коренные вопросы стройки? И опять воюют друг с другом и с возникающими трудностями, переживают, не спят ночами… Ведь сдавали же другие — сдадим и мы.
Есть тут какая-то тайна, какая-то истина.
И она скорей всего в том, что другие строят и сдают свои объекты, а ты — свой, в известной мере неповторимый. Даже если он возводится по типовому проекту, для тебя он — неповторим, уникален, потому что он — твой. Ты отвечаешь за него перед людьми и перед самим собой, ты живешь им и как бы вместе с ним долгие годы, и для тебя он навеки останется этапом в жизни. И в твоей биографии не будет более гордых и серьезных строк, нежели названия крупных строек, к которым ты причастен.
В молодости большая стройка — все равно как мать для тебя. Потому что она и учит, и воспитывает, а когда ты уходишь от нее — благословляет тебя на дорогу, на дальнейшую самостоятельную жизнь. Она в то же время и как подруга тебе, потому что ей отданы лучшие годы зрелой поры твоего бытия, отданы любовь и страсть. А потом она и дочь твоя, эта стройка, дитя любви и забот, и она навсегда заносится в твой трудовой паспорт.
Вот так вот: и мать, и подруга, и дочь. И заодно — твоя репутация, твой престиж, твое самосознание и самоутверждение. Твой сегодняшний и твой завтрашний день. Она как бы объединяет твое настоящее с будущим, продлевает тебя в будущее. Ведь только тому светит ясное будущее, кто светло живет в настоящем. Строй — и не будешь забыт! И тут не имеет значения — руководитель ты с крупным именем или простой рядовой трудяга, бригадир, или звеньевой, или руководитель так называемого среднего, то есть серединного, сердцевинного звена.
Начальник и рабочий — тоже проблема. Теперь и не поймешь, кто из них важнее, кому из них живется вольготнее. Если не хватает рабочих — начальнику полный зарез. Есть рабочие, есть материалы и хорошее оборудование, но попался плохой начальник — опять беда! Бывает, что начальник мечется по заводскому двору или по стройплощадке подобно чернорабочему, с одного места на другое, кого-то зовет, кого-то просит, а его подчиненный трудяга, устроившись за каким-нибудь негодным оборудованием или за тарой, спокойненько, не тратя нервов, потягивает из бутылки. Потягивает да посмеивается или изрекает что-нибудь обалденно современное, зашибательное, потрясное.
Однако же, справедливости ради, надо сказать, что в основе-то своей рабочий народ любит хорошую организацию дела, материально обеспеченный план, стабильный заработок, отсутствие отвлекающих помех и раздражителей.
Сумеет начальник обеспечить все это — и у него гармония в отношениях с народом, в тональности разговоров. Хорошая работа не утомляет и его самого.
Гармония… Как хорошо бы на этом слове и остановиться, и задержаться, и пусть бы оно всегда торжествовало в нашей напряженной жизни. Но ведь у начальника тоже свои сложности, свои помехи и раздражители. На него с одинаковой силой действуют мощные магниты и снизу, и сверху. Иногда он и рад бы в этот рай гармонии, да, как говорится, грехи не пускают. Свои ли, чужие ли. То есть все они тут перемешиваются и нарушают гармонию. И возникают вспышки. Работа идет не по НОТу.
Сверху от начальника по большей части требуют: повысить, увеличить, ускорить, перевыполнить. Он все понимает: действительно, есть такая необходимость. Но у него не хватает силенок, ресурсов, мощностей. Его выслушают. К его сложностям и сомнениям отнесутся достаточно терпимо и тоже с пониманием. Посочувствуют. И еще раз скажут: «Надо все же ускорить. Просто необходимо в сегодняшней ситуации». — «Да я понимаю, что надо и необходимо, но поймите и вы, что у меня не хватает фондов, оборудования, рабочей силы, жилья для рабочих». «Составьте мотивированную бумагу — кое-что дадим. Но и сами не сидите там сложа руки. Действуйте, добывайте, выбивайте, что можно, на месте, пробивайте у нас!»
Ну что ты тут скажешь?
«Деньги-то хоть отпускайте не по чайной ложке», попросит на прощанье.
«Деньги везде нужны большими дозами, — ответят, протягивая для пожатия добрую руководящую руку. — Звони, если что…»
Вот так и Острогорцев. Поехал в начале года в Москву — надо было кое-что согласовать и досогласовать, кое-что попросить, кое-что попробовать доказать. Штаб подготовил мотивированные и обоснованные бумаги и расчеты. Сам он хорошо подготовился к серьезным и напряженным беседам. Прилетев в Москву, прошел по всему заветному кругу, включающему Госплан и Госбанк, министерство и Комитет по науке и технике. Все, что полагалось на текущий момент, высказал, все, в чем нуждался, попросил, хотя и не все выпросил. И оставалось самое ясное, не требующее особых доказательств дело: разъяснить, что если в минувшем году стройке было отпущено сто миллионов рублей, то на текущий, при запланированном ускорении, ей потребуется не менее ста двадцати, а не восемьдесят, как определили. Его выслушали. Посочувствовали. «Разве восемьдесят миллионов — не деньги?» — сказали ему. И перечислили, сколько чего можно построить и сделать на такие деньги.
Уехал.
Так они и знали, что все равно уедет и будет строить.
А он, прилетев домой, только ближайшим своим помощникам и пожаловался. А всех остальных сам должен был убедить, чтобы экономили, по одежке протягивали ножки, изыскивали резервы… Разве забыли, куда идут сегодня огромные средства?!
На стройке он сам — главный распределитель и главный разъяснитель. Он может, конечно, сослаться на то, что ему не дали, в какой-то раздраженный момент он и сошлется, но что толку? Разве после этого можно будет сократить работы на плотине или здании ГЭС? Ни в коем случае! Просто придется и в самом деле скрести по сусекам, изыскивать резервы, выкручиваться. Придется составить еще одну мотивированную бумагу, а перед тем провести подготовку в высших сферах, найти поддержку. В конце концов, наверно, прибавят десяток-другой миллионов. А с этим уже можно жить.
Вернувшись на стройку, он сильнее испытывает уже другие на себе воздействия — снизу. На начальников снизу всегда смотрят придирчиво, строго и с надеждой. Не всегда говорят о том, что думают при этом, но смотрят всегда и видят почти всё. Чуть промахнулся, оступился, чего-то не заметил, не доглядел — и уже молва: мышей не ловит! И пример какой-нибудь исторический вспомнят: «При Бочкине такого не бывало!»
«Да я не в силах, дорогие мои! — криком кричит душа начальника стройки. — Не способен один человек, будь он дважды Бочкиным, всюду поспеть, за всем уследить. Будьте вы сами построже к тому, что делаете, к тому, что видите!»
— Не привыкайте быть почтальонами! — обращается Острогорцев уже не мысленно, а вслух в конце летучки к своим помощникам, начальникам управлений и служб. — Это ведь проще простого: получил указание — передал его другому — и успокоился. «Какие будут еще указания?..» Так вот указание номер один: лично следить, лично проверять, лично докладывать об исполнении!
Нет, не сладкая доля у начальников строек, хотя они и генералы по всем статьям! А с другой стороны, очень многое зависит от того, каков начальник, как он наладит и поведет к победе свою армию, каких подберет помощников, какой создаст штаб, какой силой убеждения, запасом уверенности и терпения обладает.
В войне Борис Игнатьевич Острогорцев, кстати сказать, не участвовал — не успел по годам, но военную терминологию обожал с детства, а генеральское мышление вырабатывал на крупных стройках. Он уже твердо знал: раз объявлено и начато наступление, все намеченные рубежи должны быть достигнуты к намеченному сроку. Все соединения, подразделения, тылы и поддерживающие средства обязаны двигаться в заданном направлении и овладевать заданными рубежами («Все службы — на службу бетону!»). Когда возникают трудности, надо нажимать на все рычаги, пускать в дело поощрения, усиливать контроль. Еще летом он усилил премиальную систему в бригадах, а самых лучших ребят представил к награждению орденами и медалями. На бетонном конвейере тогда же установил круглосуточное дежурство ответственных инженеров и управленцев. Огромный фронт работ, множество своих и субподрядных управлений, воздействие многочисленных факторов на ход дела потребовали улучшения и механизации методов управления — и Острогорцев выписывает через министерство новую современную ЭВМ, которая, для начала покапризничав, все же стала неплохо помогать штабу в расчетах, в определении сроков работ по объектам, в выборе оптимальных решений. Она же вносила теперь и некоторое оживление в ход летучек. Чуть что — и вопрос: «А что говорит машина?»
