— Закрыть двери! От винта!
— Где привязные ремни? — спрашивает геолог Фраерман.
— Вырастут завтра, — объясняет второй пилот, пролезая на свое место. — А пока держитесь за воздух. Его много вокруг.
— У меня в мешке две собаки! — с возмущением говорит Фраерман. — Они совсем еще маленькие, и вы там поосторожнее! Это настоящие русские гончие…
Второй пилот оборачивается и мрачно заключает:
— Вот собачки-то напугаются, когда мы гробанемся на посадке! — и скрывается в кабине. У второго пилота крупные семейные неприятности. Он много часов подряд, в безделии полета, в монотонном гуле мотора, в мягкой пружинности кресла будет думать о жене, о том, как именно сейчас она изменяет ему, точно зная, что он в воздухе и не вернется раньше, чем через двое суток.
— Брось ты ее, Вася! — говорит Евсеев. — Сколько можно?
— Не могу, — глухо отвечает второй пилот.
— Переводись в полярную авиацию, на Север, в Тикси куда-нибудь… Там все живо забудешь, — говорит Евсеев, обильно оттеняя каждое слово «русской латынью».
«Антон» летит низко и медленно. Под ним мягкоершистые от лиственниц сопки. Людей искать среди них так же безнадежно, как и на географической карте. От гула мотора разговаривать трудно, но пилоты понимают друг друга по шевелению губ. Они уже два года летают вместе над Восточной Сибирью, над огромным безлюдьем. И два года Вася мучается из-за жены. Когда-то Вася был военным летчиком, носил золотые погоны, получал большие деньги, и тогда жена любила его. Потом он демобилизовался, начал служебную лестницу в гражданской авиации с нижней ступеньки, стал получать меньше и жить хуже, и тогда жена сказала, что он обманул ее, и разлюбила его, и стала безобразно изменять ему. И каждый полет он все думает и думает об этом и все в душе его рвется от муки и мужской обиды.
Геолог Фраерман вытаскивает из мешка двух малюсеньких щенков, щенки вертят спичками хвостиков, тыкаются друг в друга мордочками. Фраерман кормит щенков молоком через соску. Молоко налито в бутылку из-под четвертинки перцовки.
Всем летящим очень нравятся собачки, всем охота их потрогать. Все, глядя на их беспомощность, улыбаются детскими, славными улыбками. Геолог объясняет, что летит из Иркутска, сдал там за пятый курс экзамены, заканчивает охотоведческий факультет сельхозинститута. А вообще-то он давно уже работает на Удокане. Много свободного времени, и он занялся охотой.
Начальник производственного отдела Тарасов неодобрительно покачивает головой. Ему не нравится, что горняк готовит себе еще одну профессию. Не будет толку ни там, ни там.
Начальник горноспасателей чувствует, что заболевает. Но не это тревожит его в данный момент. Он чуть не опоздал к самолету, гнал на мотоцикле из Читы и оставил мотоцикл у аэропорта в скверике, а сам улетел. Что будет с машиной, если он в Чаре разболеется и застрянет надолго? Начальник горноспасателей только недавно вышел из больницы после воспаления легких. У него дурная специальность: то тушить пожар в шахте — а это очень жарко, то лазать в вечной мерзлоте, разбирая завал, — а это очень холодно. Вот он и простужается.
В тайге, под ними сейчас тревожно вздрагивает от низкого гула нервная кабарга; шумно несется прочь сохатый; лениво щурится на низкое солнце извилистая речка Каренга. Хребет Черского уже далеко позади, Яблоневый тянется где-то правее. Пилота Евсеева беспокоит чересчур низкая облачность над перевалом в Чарскую долину. Он взглядывает на карту и вспоминает о корреспонденте, который зачем-то просил показать точно пятьдесят пятую параллель. Евсеев оборачивается и показывает корреспонденту, который изо всех сил борется со сном, два раза по пять пальцев. Значит пятьдесят пятая будет через десять минут.
Корреспондент вытаскивает из кармана блокнот, упирается лбом в оконное стекло и начинает изо всех сил таращить глаза. «Антона» сильно качает. Корреспондент думает о том, что самое легкое было бы сигануть на эту параллель с парашютом и написать пейзаж тайги, гор и портрет нервных горных коз. Это было бы точное выполнение задания редакции. На самой пятьдесят пятой параллели в Читинской области не живет никто. Но пейзажами не отделаешься. Корреспондент вздыхает и замечает время: 20 часов 31 минута 27 июня 61 года, долгота 116°45′ вост. Потом он записывает на дрыгающемся от вибрации колене: «Ощущение пустынности и дикости вокруг. Этакий Рерих-папа. Под нами горы. Они, как тесное стадо гигантских слонов, бегут куда-то, трутся боками, они шершавые и упругие. Видны только их спины. Вдоль хребтов кожа сильно потерта, там лысины, струпья — это гольцы. А с солнечной стороны солнце очень слепит, и ни черта толком на этой параллели не видно, вся земля, все горы там сияюще-сизо-расплывчатые, будто гигантские дымящиеся волны катят прямо в борт „Антона“, „Антон“ качается на этих волнах, потому что идем очень низко». Корреспонденту очень нравится такая образность, но он боится, что редактор все это выкинет. Или места не хватит. И вообще, при чем здесь слоны?
Инженер Тарасов уже спит, и снятся ему, как ни странно, тоже слоны. Он два года отработал во Вьетнаме на оловянном руднике главным инженером, повидал джунгли, слонов и обезьян. Сейчас ему мерещатся слоны, лениво поливающие друг другу спины из хоботов. Слоны снятся Тарасову только тогда, когда засыпает он в хорошем настроении. Глава комиссии по обследованию взлетной полосы в Чаре доволен. Вся эта комиссия выдумана им для того, чтобы заставить авиаторов доставить его в Чару. Истинная задача Тарасова — срочно добраться в Удокан, в Намингу, чтобы провести инспекцию геологической экспедиции.
Малюсенький, шатающийся зеленый самолетик лезет в узкий и мрачный туннель между облаками и горами.
Стремительно меркнет солнце.
Делается холодно.
Внизу уже снеговые вершины.
Девять человек и две маленькие русские гончие чувствуют себя неуютно.
Сабельной яркости радуга возникает под левым крылом. Скалы и снег несутся под самым брюхом «Антона». Темнота все сгущается.
Самолетик начинает сваливаться в Чарскую долину. Скоро посадка. Все думают о ней и морщат лбы.
Пилот Евсеев оглядывается, изучает настроение пассажиров. И решает развлечь их. Он передает Воронцову иностранную авторучку с изображением женщины в черном трико. Если авторучку перевернуть, трико с женщины медленно сползает. Пассажиры несколько оживляются. Авторучка идет по рукам. Стандартная красавица послушно обнажается. Мужчины хмыкают и качают головами. Ручка замыкает круг и возвращается в пилотскую кабину.
Перевал позади. Радуга исчезает. Внизу, в долине, уже давно вечер. А здесь вдруг на миг вспыхивает солнце над хребтом.
Самолетик продолжает стремительное падение.
Впереди мутная от тумана взлетная полоса.
Евсеев ведет самолет на посадку сразу, безо всяких кругов и рассматриваний. Все вцепляются в сиденья.
«Антон» прыгает, как молодая блоха. Из-под колес с гулом летят брызги. Но все кончается благополучно. «Антон» стоит, пофыркивая остывающим мотором.
— Не долго мучалась старушка в бандита опытных руках, — комментирует Фраерман.
Комиссия отправляется ночевать в пилотскую комнату.
Под ногами чавкает, но взлетная полоса совсем не в таком безобразном виде, как это представлялось в Чите. Принимать самолеты можно.
Комиссия шествует мимо разрушенных могил и покосившихся крестов — аэродром граничит с кладбищем. Вечерняя тишина. Где-то мычат коровы. Туман ползет с реки. Пахнет деревней, тихой таежной жизнью.
Все хотят есть, но доставать еду поздно. Начальник аэропорта забегает и с той и с другой стороны. Он чувствует себя неуверенно. Он убежден был, что никто из Читы не прилетит. Ведь дал же он сводку о непригодности аэродрома. Конечно, полоса в дурном состоянии, это, как говорится, факт, и мог же он тогда, имел право сходить на пару деньков в тайгу на охоту? «Антон» сел спокойно, и «Ли-2», очевидно, принять можно, но почему он должен был на свою ответственность их принимать? Главное для начальника Читинского аэропорта — определить, кто из комиссии старший. Командир эскадрильи вертолетов Воронцов самый важный и видный. Потому именно ему приносит начаэропорта в пилотскую комнату жареную щуку. Воронцов отсаживается в угол и с аппетитом ест, приговаривая:
— Люблю, знаете ли, рыбу: чудесная вещь щука… Это вам не соленая камбала…
Соленую камбалу здесь зовут «гидрокурицей». Гидрокурица идет и на завтрак, и на обед, и на ужин.
Поделиться щукой с другими прилетевшими Воронцову не приходит в голову. Глотает слюну пилот Евсеев. Сразу заваливается спать второй пилот Вася: во сне его не мучают мысли о жене. Ложится и начальник горноспасателей. Температура у него уже за тридцать восемь, но по российскому обычаю ему совестно перед Тарасовым за свою болезнь, совестно и неудобно признаться, что дело еще не началось, а он уже из него выбывает. А вдруг подумают, что он просто насморку поддался, чтобы завтра не работать, ни за что не отвечать?
