— Ну-ка да не возьмет?
— Да возьмет поди, куда он денется? Или мало — двадцать?
— Да хватит!
— Может, четвертак? Ведь месяц почти жить...
— Ну, дай, черт с им! Только уж пусть он получше комнату-то подберет. Побольше.
— Ну, сделает, наверно!..
— Хорошо бы, если б из окошка-то вот этот бы фонтан видно было. Прямо глаз не оторвать — до того глянется. Хорошо-то как здесь, господи! Рай.
— Вот черт, понимаешь...— стал мучиться Иван.
— Чего ты?
— Не умею я давать-то... Не приходилось.
— Сунь ему в руку...
— Сунь! Тут кто кому сунет: — я ему или он мне... Как сунешь...
— Ну, парень!.. Как же теперь? Надо как-то выходить из положения.
— Пойдем вместе?— сказал Иван.
— А я-то чего там?
— Ну, я, может, похрабрей буду...
— Да хуже только: так — с глазу на глаз, а так — свидетель. Иди, не бойся. Ну, не возьмет — не возьмет: в лоб не ударит.
— Да если б ударил-то — это бы полбеды, а то потянет за взятку-то. Отдохнешь... в другом месте, елки зеленые. Будешь там заместо отдыха... печки-лавочки Делать.
— Как же быть-то?
— Погоди, счас, может, насмелюсь... Черт, никогда с этим не приходилось! Шофера, те привычные... Ладно пошел.
В кабинете директора, когда туда опять вошел Иван, сидела некая милая женщина, по виду врач.
— Подождите минутку,— сказал директор Ивану.
Иван понял так, что надо подождать здесь, в кабинете. И присел на стул.
Женщина-врач посмотрела на Ивана... И решила, что при нем можно рассказывать свое.
— Я говорю, но послушайте, укол всегда болезнен. Нет, говорит, присылайте другую сестру. Иначе буду жаловаться. Представляете? Что в таком случае...
— Минутку,— сказал директор. И повернулся к Ивану.— В чем дело? Что у вас еще? Я же вам сказал: идите устраивайтесь.
— Вы беседуйте, беседуйте,— вежливо молвил Иван.— Я подожду.
— Нина Георгиевна, зайдите, пожалуйста, через... десять минут. Мы вот с товарищем тут...
— Хорошо.
Женщина вышла.
Директор изготовился, видно, говорить строго.
— Слушаю.
Иван подошел к столу, посмотрел на директора — в глаза ему в самые — и выложил на стол ассигнацию в 25 рублей.
— Сойдемся?
Директор... молчал.
— Что?— спросил Иван.— У меня больше нету: осталось здесь пожить и на обратную дорогу.
Директор посмотрел на бумажку... Потрогал ее.
— Я бы больше дал, нету,— еще сказал Иван.
— Ладно,— решил вдруг директор. Встал.— Устрою твою жену. А деньги возьми.
— Да без этих-то я обойдусь!..— запротестовал Иван.— Бери!
Директор засмеялся.
— Что?— спросил Иван.
— Возьми деньги,— велел директор.— Откуда приехали-то?
— С Алтая.— Иван вышел на балкон и крикнул Нюре: — Заходи!
Нюра подошла ближе к балкону и спросила негромко, так, чтоб Иван — на втором этаже — слышал:
— Взял?
— Потом. Счас я иду к тебе.
В бассейне, где били вверх струнки воды, плавали каменные лебеди.
И вот вышли они к морю!..
— А народу-то!— заорал Иван.
— Не ори,— сказала Нюра. И засмеялась.
Они подошли к воде... Иван скоренько разделся до трусов. Нюра пока не стала, присела так, на камушки.
— Море, море!..— сказал Иван вдохновенно, оглядел, зачарованный, даль морскую, залитую солнцем... Подкрался к шаловливой волнишке, сунул в нее ногу и вскрикнул: — А холодная-то!
— Холодная?— испугалась Нюра.
Иван засмеялся.
— Я шучу. Молоко парное!.. Раздевайся.
И третье письмо написал Иван — с моря. Оно начиналось словами:
«Здравствуйте, дорогие мои!
Стою на берегу моря! Если смотреть прямо — будет Турция. Справа и слева от меня — голые счастливые люди. Да и сам я — в одних трусиках щеголяю. А Нюра смеется, дурочка...»
История эта началась в исправительно-трудовом лагере, севернее города «Н», в местах прекрасных и строгих.
...Был вечер после трудового дня.
Люди собрались в клубе...
На сцену вышел широкоплечий мужчина с обветренным лицом и объявил:
— А сейчас хор бывших рецидивистов споет нам задумчивую песню «Вечерний звон»!
На сцену из-за кулисы стали выходить участники хора — один за одним. Они стали так, что образовали две группы — большую и малую. Хористы все были далеко не «певучего» облика.
— В группе «Бом-бом»,— возвестил дальше широкоплечий и показал на большую группу,— участвуют те, у кого завтра оканчивается срок заключения. Это наша традиция, и мы ее храним.
Хор запел. То есть завели в малой группе, а в большой нагнули головы и в нужный момент «ударили* с чувством:
— Бом-м, бом-м...
В группе «Бом-бом» мы видим и нашего героя — Егора Прокудина, сорокалетнего, стриженого. Он старался всерьез и, когда «звонили», морщил лоб и качал круглой крестьянской головой — чтобы похоже было, что звук «колокола» плывет в вечернем воздухе.
Так закончился последний срок Егора Прокудина. Впереди — воля.
Утром в кабинете у одного из начальников произошел следующий разговор:
— Ну, расскажи, как думаешь жить, Прокудин?— спросил начальник.— Он, видно, много-много раз спрашивал это — больно уж слова его вышли какие-то готовые.
— Честно!— поторопился с ответом Егор, тоже, надо полагать, готовым, потому что ответ выскочил поразительно легко.
— Да это-то я понимаю... А как? Как ты это себе представляешь?
— Думаю заняться сельским хозяйством, гражданин начальник.
— Товарищ.
— А?— не понял Егор.
— Теперь для тебя все — товарищи,— напомнил начальник.
— А-а!— с удовольствием вспомнил Прокудин. И даже посмеялся своей забывчивости.— Да-да... Много будет товарищей!
— А что это тебя в сельское хозяйство-то потянуло?— искренне поинтересовался начальник.
— Так я же ведь крестьянин! Родом-то. Вообще, люблю, знаете, природу. Куплю корову...
— Корову?— удивился начальник.
— Корову. Вот с таким вымем.— Егор показал руками.
— Корову надо не по вымю выбирать. Если она еще молодая, какое же у нее — вот такое!— вымя? А то выберешь старую, у нее действительно вот такое вымя... Толку-то что? Корова должна быть... стройная.
— Так это что же тогда — по ногам?— сугодничал Егор с вопросом.
— Что?
— Выбирать-то. По ногам, что ли?
— Да почему «по ногам»? По породе. Существуют породы — такая-то порода... Например, холмогорская.— Больше начальник не знал.
— Обожаю коров,— еще раз с силой сказал Егор.— Приведу ее в стойло... поставлю...
Начальник и Егор помолчали, глядя друг на друга.
— Корова — это хорошо,— согласился начальник.— Только... что ж ты, одной коровой и будешь заниматься? У тебя профессия-то есть какая-нибудь?
— У меня много профессий...
— Например?
Егор подумал, как если бы выбирал из множества своих профессий наименее... как бы это сказать — меньше всего пригодную для воровских целей.
— Слесарь...
Зазвонил телефон. Начальник взял трубку.
— Да. Да... А какой урок-то был? Тема-то какая? «Евгений Онегин»? Так, а насчет кого они вопросы-то стали задавать? Татьяны? А что им там непонятно в Татьяне? Что, говорю, им там...— Начальник некоторое время слушал тонкий крикливый голос в трубке, укоризненно смотрел при этом на Егора и чуть кивал головой — что все ясно.— Пусть... Слушай сюда: пусть они там демагогией не занимаются! Что значит — будут дети, не будут дети?!.. Про это, что ли, поэма написана! А то я им приду объясню! Ты им... Ладно, счас Николаев придет к вам.— Начальник положил трубку и взял другую. Пока набирал номер, недовольно сказал: — Доценты мне... Николаев? Там у учительницы литературы урок сорвали: начали вопросы задавать. А? «Евгений Онегин». Да не насчет Онегина, а насчет Татьяны: будут у нее дети от старика или не будут? Иди разберись. Давай. Во, доценты, понимаешь!— сказал еще начальник, кладя трубку.— Вопросы начали задавать.
Егор посмеялся, представив этот урок литературы.
— Хотят знать...
— У тебя жена-то есть?— спросил начальник строго.
Егор вынул из нагрудного кармана фотографию и подал начальнику. Тот взял фотографию, посмотрел...
— Это твоя жена?— спросил он, не скрывая удивления.
На фотографии была довольно красивая молодая женщина, добрая и ясная.
— Будущая,— сказал Егор. Ему не понравилось, что начальник удивился.— Ждет меня. Но живую я ее ни разу не видел.
— Как это?
— Заочница.— Егор потянулся, взял фотографию.— Позвольте.— И сам засмотрелся на милое русское простое лицо.— Байкалова Любовь Федоровна. Какая доверчивость на лице, а! Это удивительно. Да? На работницу сберкассы похожа.
— И что она пишет?
— Пишет, что беду мою всю понимает... Но, говорит, не понимаю: как ты додумался в тюрьму угодить? Хорошие письма. Покой какой-то от них... Муж был пьянчуга — выгнала. А на людей все равно не обозлилась.
