«Любопытно, что это за Дима?» — подумал Игорь.
Молчание, воцарившееся за столом, нарушил пророкотавший гром. Только тут Игорь заметил, что в комнате потемнело. Зашумели под окнами верхушки деревьев, потом блеснула молния и вновь прогремело — сухо и резко.
— Гроза, — произнесла Раиса Михайловна, закрывая в испуге форточку.
— Просто дождь, — высказалась дочь.
— Это хорошо, когда дождь перед летом, — заключил оживленно Сергин.
Мила поблагодарила мать и встала из-за стола. Она подошла к окну. Игорь проводил ее взглядом. Темные волосы, собранные сзади в небольшой аккуратный пучок, четко обрисовывали голову на фоне окна. Она показалась Игорю очень красивой.
Он тоже встал и, сказав «спасибо», собрался уходить.
— Теперь уж сиди, — посоветовал ему Сергин. — Куда в дождь-то?
— Я трамваем поеду.
— Ну, смотри.
— Можно я провожу? — вызвалась Мила к немалому удивлению родителей.
Видя, как поспешно дочь стала одеваться, Раиса Михайловна попробовала остановить ее. Но вмешался Сергин, и она нехотя уступила.
— Захвати хотя бы косынку, — посоветовала мать.
— Не возьму.
— Почему?
— Да потому, что не нужна. Я так люблю ходить.
— Положи в карман хотя бы…
Дождь сеял мелко и плотно. Мила и Игорь неторопливо шли по улице, не замечая дождя.
— Видишь, большой дом, во-о-он, прямо через дорогу? Это мединститут, — показала Мила на довольно внушительное здание с колоннами. — Я туда поступать буду, — сказала она то ли обрадованно, то ли из желания поговорить.
— Совсем близко ходить, — сказал он, чтобы поддержать разговор.
— Мама настаивает, чтобы я поступала именно в медицинский.
Дождь, однако, продолжал сеять и с монотонной медлительностью шелестел в листве деревьев, словно бы перебирал, пересчитывал каждый листок. Вот и остановка трамвая. Несколько человек ждут под деревьями. Мила предложила:
— Давай еще погуляем.
— Давай, — поддержал он.
— Я люблю дождь. Вот такой теплый, как сегодня. Когда он идет, я брожу долго по улицам. От дождя волосы становятся лучше.
Впереди виднелся кинотеатр, возле которого Игорь, по всей вероятности, мог встретить ребят из своего училища; они бы увидели и потом рассказали, с какой удивительной девушкой ходил он. Но Мила перешла на другую сторону улицы, где почти сплошь виднелись вывески магазинов. Фуражка Игоря намокла, отяжелела, клонила голову, как зрелый подсолнух.
Мила шла чуть впереди, и с темных волос ее стекала вода.
— Зайдем в аптеку? В дождь там мало народу, — тряхнула она головой.
— Ладно, — смирился он без особой охоты: там решительно нечего было делать, да и что покупать, не имея денег.
— Мы на минуточку только.
Оказывается, Мила обещала принести «бодягу» одному мальчишке, которому «поставили» на школьном вечере синяк. Говорят, что «бодяга» помогает, синяк быстрее сойдет. Игорю, признаться, такое откровение пришлось не по душе: как будто знакомый и сам не мог забежать в аптеку. Теперь он плелся под дождем, притихший и сосредоточенный.
Потом провожал Милу домой, до самой двери. На площадке зажгли ненадолго свет, и на дверном косяке светилось выцарапанное. Целый словесный столбец. Мила поторопилась свет погасить и уже в темноте надавила кнопку звонка. Но он успел прочесть. Столбец был из одной и той же повторяющейся фразы: «Я люблю тебя…» И под каждой фразой крупно стояло ее имя.
Досада и сожаление родились в нем. Сделанное таким необычным и странным способом признание читается не только соседями, но и каждым, кто приходит к Сергиным. Но где-то шевельнулось и непонятное, ничем не объяснимое сожаление, что признание исходило от кого-то другого, вероятно везучего и счастливого парня.
Поздно вечером вернулся Игорь в училище. Вахтерша долго не открывала, а открыв, предупредила, что в следующий раз заставит ночевать на улице. На тумбочке, прикрытой бумажной салфеткой, ждал ужин: кусочек мяса, сахар и два ломтика хлеба — черный и белый, принесенные из столовой Антоном Камышкиным.
Пока он гулял с Милой и договаривался о театре, в училище объявили: практика в вокзальном доме завершена, комнат для штукатуров больше нет и рано утром всей группе надо ехать разгружать для колхоза платформы с гравием. Новость радовала. За зиму поднадоел сыроватый тусклый. подвал, в котором забрасывали стены учебной глиной. Наконец нарушалась и привычная повседневная работа в ремонтируемом у вокзала доме: дышать воздухом перемен, да еще в такую пору, когда кругом тепло и зелено, а за городом вообще сплошной рай, как было не радоваться.
Большой дом на проспекте оставался теперь без них. И что бы в нем ни случалось, что бы ни происходило — не имело уже к ребятам отношения. Их ждали новые места…
Игорь Божков и Антон Камышкин немало удивились, когда за вагонными окнами замелькали знакомые перелески: поезд, оказывается, шел в сторону их родных мест. На знакомой станции, вблизи деревни и предстояло перекидать на самосвалы несколько платформ песка и гравия для строительства скотных дворов и свинарника, где уже давно работала группа каменщиков. Через день-другой должны были ехать туда и штукатуры, помогать заливать фундамент. На занятиях им говорили: фундамент — всему основа.
Вот и станция, где не однажды бывали Игорь с Антоном. Повалили из вагонов пэтэушники, направляясь к рядом стоящему составу с платформами. Из пристанционного вокзальчика шли люди и с любопытством разглядывали мальцов в синей форме, непонятно откуда взявшихся на этой маленькой тихой станции.
Шуршали песок и камешки, звякали, звенели лопаты, раздавался смех. Под взглядами вышедших на перрон Игорю было не по себе: на этой станции могли оказаться среди пассажиров девчонки, с кем учился прежде в школе. Они, конечно же, не могли не помнить своих ребят, разъехавшихся после школы кто куда. И если случайно теперь они заметили Игоря и Антона, орудующих лопатами на балластной платформе, жди насмешек вроде того, что вот-де герои: в колхозе не остались, а теперь и лопате рады… И будут правы. Им, девчонкам, многое можно простить. Они одни после школы никуда не уехали, жили с родителями и потому с ревностным любопытством следили за судьбами одноклассников. Разгружать платформу мог каждый, этому в ПТУ не надо учиться, добро бы другое толковое дело, которое можно найти только в городе.
Школу они с Антоном вспоминали с нелегким чувством. В памяти тотчас оживали седовато-хмарные осенние дали, зимние сугробистые дороги, однообразно оголившиеся после снега поля и пашни, вынуждавшие дорогой рассуждать ребятню о налаженной городской жизни. Она притягивала и манила. Подобно многим, уехали и Антон с Игорем в другую, шумливую жизнь. И в ней-то, в этой другой жизни, теперь и варились.
К полудню Игорь слез с платформы и отошел к зеленым кустам за откосом; раздольное и щемящее нечто было в этой зелени. Хотя и не солнечный, но теплый, с молодым летним ветром выдался день. Сквозь желтизну прошлогодней травы с броской буйностью тянулась трава новая, молодая.
От зелено-радостного отчего мира сильней застучало сердце. По этим местам он спешил однажды поступать в училище металлистов; не поступил — конкурс не выдержал и выбрал строительное. Потом долгое время чувствовал себя как бы обделенным. Теперь же на практике размышлял по-иному и не жалел, что не попал в металлисты. Он жил бы, наверное, без особых перемен, повседневным ритмом. Вряд ли посылали заводских ребят в разные места, как их. Небось работают за одним и тем же станком, в одном и том же цеху.
В строительном же не заскучаешь.
За месяц с лишним практики привели в порядок дом на проспекте, теперь работают на станции, а их уже ждут в незнакомом дальнем поселке. И так до конца лета, пока длится практика. Тем и хорошо было училище, что делало жизнь разнообразной.
Игорь бродил по зеленым зарослям, пока подавали под разгрузку очередную платформу. Бродил, переполненный радостью и новизной.
По кустарниковой дороге к деревне спешили сошедшие с поезда. И среди них Игорь неожиданно увидел с букетом цветов в руке Светку Сапожникову. И она его увидела, но вида не подала, будто не узнала. Первым порывом было подбежать и спросить, как и что дома? Но он сдержался: узнав, что они разгружают платформы, Светка разнесет по деревне. За себя он совершенно не волновался, жаль Антона, которого Светка и видеть не хотела с тех пор, как он уехал в город. Игорь не сказал Антону о неожиданной встрече, не желая расстраивать друга.
Когда взобрался опять на платформу и поорудовал в охотку лопатой, показалось смешным мнение школьных девчонок, окажись они по какой-либо причине на здешней станции.
Обновленно-весело глядел он на знакомую станцию: старую водокачку, березы с вороньими гнездами, привокзальный скверик и колею рельсов; кругом шла жизнь, всюду вершилось ее ликование.
