А их в живых еще порядочно. Один из этих Мязиных – Афанасий Трифонович, человек крайне интересной и своеобразной судьбы. Он старший сын лесозаводчика и по рождению принадлежит, так сказать, к классу капиталистов и эксплуататоров трудового народа. Но пошел совсем иным, чем его родичи, путем: герой гражданской войны, удостоился орденов Красного Знамени. За революционные заслуги ему вернули отцовский дом, конфискованный в первые годы Советской власти. Живет он в нем один: жена умерла уже давно, сын тоже давно отделился (своя семья, преподает в местном техникуме, торговом, кажется). А Мязин Афанасий Трифонович не только своим прошлым знаменит, он сделался ученым и сейчас, так сказать, здешняя достопримечательность: астроном, изобретатель, придумал какой-то необыкновенный ветродвигатель и построил его в своем саду, написал книгу, в которой предлагает ловить в океанах айсберги, транспортировать их к африканским берегам, растапливать и орошать пустыни. Айсберги, оказывается, колоссальные кладовые пресной воды, а пропадает она зря. Про эти проекты Мязина Витька Баранников мне в первый же день два часа в уши жужжал, – они и верно необычайны и интересны. Кроме того, Афанасий Трифонович в течение тридцати лет собирал книги и собрал огромную библиотеку, а также редкостную коллекцию картин, на которые зарятся и Третьяковка, и Пушкинский музей, и ленинградский Эрмитаж. Но это все к слову. Вернусь теперь к главному, что нас интересует: этому Мязину Мухаметжанов доводится братом по матери…»
Спаниель, поскуливая, беспокойно метался по комнате. Подбегая к окну, он подпрыгивал, вставал на задние лапы, передними упираясь в подоконник.
Костя оторвался от письма. За окном, над купами деревьев и городскими крышами, дрожало вишнево-красное зарево…
– Нет, это не просто пожар!
Баранников, с куском хлеба в одной руке, бутылкою молока в другой, жуя и прихлебывая, в возбуждении почти бегал по комнате. Его серый костюм и остроносые желтые полуботинки были попачканы сажей, пятна сажи чернели и на щеках, и на лбу.
Нежный, перламутровый свет утра вливался в окна.
– Не просто пожар, не просто! Это явный поджог, чтобы замаскировать убийство! Погиб Афанасий Трифоныч Мязин…
– Кто?! – Костя сбросил с себя простыню и сел на диване.
– Мязин, изобретатель…
– Что ты говоришь? Не может быть! – вскричал Костя, хотя постоянно твердил, что такую фразу следователь должен забыть: возможно все, даже самое невероятное, фантастическое.
– Представь! И как тонко подстроено! Выглядит совсем как несчастный случай – будто бы дом загорелся по вине самого Мязина, изнутри, а он не смог выбраться, задохнулся в дыму. Труп обгорел настолько, что уже не определить, было ли насилие. Но все равно и так совершенно ясно, что это не несчастный случай, а преступление!
– Но почему ты так уверенно считаешь?
– А потому, что я не только в золе рылся… Суди сам. Сосед Мязина машинист водокачки Келелейкин направлялся в первом часу ночи на дежурство и видел, как кто-то в это время отходил от дома Мязина. Ему даже показалось, что человек этот будто бы вылез из окна, потому что был такой звук, точно заскрипела и хлопнула оконная рама…
– Он его пытался задержать?
– Струсил. Не храброго десятка. Но к дому Мязина он все же подошел. Внутри было тихо, окно закрыто на шпингалеты. Келелейкин успокоился, решил, что все ему померещилось.
– А когда возник пожар?
– Неизвестно. Пламя увидели примерно через час после этого. Прохожие. Они же и подняли тревогу. Суди теперь дальше: почти рядом с телом Мязина обнаружен булыжник!
– А, вот это улика! Но…
– Нет, Мязин минералы не коллекционировал. Если бы еще редкость какая, а то самый обыкновенный булыжник, каким дороги мостят. Пять кило весу.
– Ты думаешь, Мязина ударили этим камнем?
– Я тебе уже сказал – явных следов насилия нет. Но эксперты будут еще раз исследовать труп.
– Где же его нашли, в каком месте?
– В комнате, где Мязин обычно спал. С окнами на улицу и в сад. Лежал на полу, между диваном и окном, тем самым, из которого, по словам Келелейкина, вылез человек. Возможно, он поднялся с дивана, разбуженный шумом, когда убийца влезал в окно. Возможно, он не был убит сразу и пытался добраться до окна, чтобы позвать на помощь людей. Но тут возникает вопрос: почему были закрыты шпингалеты? Правда, это утверждает Келелейкин. Он мог и ошибиться: потянул за раму, да не сильно. Вообще, много загадочных обстоятельств. Входная дверь, например, была заперта снаружи на висячий замок!
– Вот как! Это действительно странно…
Баранников в несколько крупных глотков допил молоко, кинул остатки булки Валету и в том же своем быстром возбужденном темпе юркнул в ванную – смывать с себя грязь и сажу. Он был не только взволнован происшествием, что само по себе выглядело вполне нормально, но еще и как-то весело, довольно настроен, что случилась такая громкая история – с убийством, поджогом, загадочными обстоятельствами, история, о которой не может не мечтать, обязательно мечтает каждый молодой следователь, и что он будет распутывать эту историю, и она, конечно, принесет ему новый успех и новую славу.
– Так все-таки – вылезал кто-то из окошка или не вылезал? – спросил Костя в задумчивости, все еще ошеломленный услышанным известием.
– А черт его знает! – отозвался из ванной под плеск воды Баранников. – Попробуй теперь найди какие-либо следы. Рамы уличных окон выгорели, даже стена эта рухнула…
– Но цель? Какая могла быть цель? Ради чего все это?
– О, причин более чем достаточно! – оживленно сказал Баранников, появляясь из ванной с мокрым розовым лицом и полотенцем в руках. – Во-первых – «Магдалина»…
– Это та картина Эль Греко, что ты рассказывал?
– Та самая. Знаешь, сколько Эрмитаж предлагал за нее Мязину?
– Кого же могла она соблазнить – здесь, в этом захолустье?
– Не говори… Похититель мог явиться издалека. Да даже и здесь, в захолустье. Хотя бы того же Мировицкого…
– Это кто?
– Поп бывший, расстрига. Он у Мязина вроде в секретарях состоял. Помогал ему в делах и вообще сподвижничал. Тоже краевед-любитель. Давний его друг.
– Вот видишь – друг!
– Друг-то друг, да деньги какие! Он, правда, на пожарище бегом прибежал и тут же весьма натурально хлопнулся в обморок… Да ведь это не трудно и разыграть! Возможность такую я допускаю вполне: Мировицкий похитил «Магдалину», оставил в одной из комнат огонь, чтобы пожар распространился не сразу, а среди ночи, когда старик заснет, и, уходя, запер дом, чтобы Мязин не выскочил и, таким образом, не открылось воровство…
– Как-то это слишком уж сложно и… невероятно!
– Да ведь они, эти коллекционеры, – фанатики! Психопаты! Шизоиды! Ты разве не знаешь? Ради того, чтобы обладать какой-нибудь редкостной спичечной этикеткой, иной такой шизоид готов целый город спалить! Вместе со всем населением!
– А камень?
– Что – камень? Мог для верности еще и камнем пристукнуть! Ты погляди на этого Мировицкого: Мязину ровесник, а мальчик – во! – Баранников взмахнул рукой к потолку. – Сила – бычья! Ему чугунный двухпудовик – что яблоко!
– Как же он этот булыжник принес? В кармане?
– Ну, это уже деталь… О-хо-хо! – заспешил Баранников, взглянув на часы. – Уже без двадцати восемь, а я на восемь допросы назначил. На правеж в таких случаях надо тащить без промедления, пока никто не опомнился…
– Погоди, успеешь… Ну, дальше!
– А дальше – наследнички! Сын, как я выяснил, года два назад от наследства отказался. Из-за неладов с отцом, чтобы ему этим своим отказом досадить и свое благородство и бескорыстие продемонстрировать. Поскольку сын устранился, наследниками по закону становились сестры Мязина Олимпиада и Антонида. Старухи, надо сказать, препротивные. На пожарище тоже примчались. В голос выли. Артистки!
– Так если закон определял наследство им…
– А в том-то и дело, что не им выходило! Мязин не хотел им оставлять. Всю жизнь они с ним враждовали. Он их терпеть не мог. Да и знал он – попади им в руки его добро, они враз все на распыл пустят. В прах пойдут его труды. Поэтому он составил завещание, чтобы и дом. и библиотека, и коллекции перешли городу как дар от него, стали бы частью местного музея…
– Оно было уже нотариально оформлено?
– Как раз сегодня он собирался это сделать.
– Вот как!
– Ты понимаешь, – выразительно сомкнул Баранников ладони, – какой для претендентов момент – сегодняшняя ночь! Да уж одно это доказывает, что мы имеем дело с преступлением заинтересованных лиц.
– Еще бы! Если убрать Мязина, уничтожить завещание, не получившее юридической силы…
– …то ввод в наследство совершился бы, как определяет закон. Сын отказался официально, по закону это бесповоротно, значит, все перешло бы к сестрам.
– Но, позволь, зачем тогда поджигать?
