Шалаш был маленький, со всех сторон протекал, и только в одном углу было сравнительно сухо. Они там и устроились.
— Ну и дождь! Льет как из ведра, словно небо прорвало.— Она скинула плащ, посмотрела на свои забрызганные грязью ноги.— Ой, на кого я похожа!
— Придется переждать дождь,— сказал Власов.— Снимите чулки, согрейте ноги.— Он бросил ей на колени свой намокший пиджак.
— Что вы делаете?
— Ничего, я солдат, простуды не боюсь!
— А если дождь не перестанет до вечера? — спросила она, снимая мокрые чулки и прикрывая голые ноги полой пиджака.
— Заночуем здесь!
— Вы шутите?
— Что, боитесь?
— Я ничего не боюсь...
— Не беспокойтесь, ливень грозовой, скоро утихнет...
— И все-таки мы не скоро выберемся отсюда! После дождя дорога должна хоть немного подсохнуть...
— Ну и что? Мне здесь неплохо, и я с удовольствием посижу с вами подольше!
— А вдруг вам со мною будет скучно? Вы меня совсем не знаете...
— Мне кажется, что я знаю вас давно-давно!
— Ведь я совсем из другой среды, быть может, вам и не знакомой. Выросла я в музыкальной семье. Мой отец был профессором консерватории, мать — преподавательницей музыки. Из всей семьи только я одна занялась изучением точных наук — и вот стала химиком!
—' То-то вы так прекрасно играете на пианино! Я тоже люблю музыку, но, к сожалению, кроме баяна, ни на каком инструменте не играю...
— Играть не обязательно, главное — понимать музыку...
— И этого утверждать не могу. Учиться музыке не пришлось. Когда завелись деньги, купил баян и стал подбирать знакомые мотивы по слуху. Музыка облагораживает человека. Если у меня когда-нибудь будут дети, постараюсь дать им музыкальное образование...
— Вы любите детей?
— Моя мать говорит, что человек без детей — пустоцвет, и я с этим согласен...
— Что ж вы до сих пор не женились?
— Трудно сказать. Вероятно, потому, что предъявлял слишком большие требования к будущей жене...— Он замолчал и некоторое время сидел не двигаясь, почему-то не решаясь взглянуть на нее.
— Кажется, дождь перестал. Отвернитесь, я надену чулки, и пойдем,— сказала Анна Дмитриевна спокойным голосом.
Дождь еле накрапывал, небо почти очистилось, вдали, над лесом, сияли полосы светлой лазури. Вся поляна была залита водой. Возле шалаша образовалась огромная лужа. Анна Дмитриевна стояла перед ней, не зная, что предпринять. Власов нагнулся и легко поднял ее на руки.
— Что вы... Алексей Федорович!—вскрикнула она, невольно обхватив его шею рукой.
Опьянев от прикосновения ее влажных волос к своему лицу, от теплоты ее тела, он ничего не слышал и молча широко шагал, не разбирая дороги. Лужа давно осталась позади, а Власов все шел и шел.
— Отпустите! — прошептала она.
— Я готов нести вас хоть на край света!
— Довольно! — Она с трудом высвободилась из его сильных рук.
Оба были взволнованы. У Власова часто-часто билось сердце. Он и думал только об одном: она скоро уйдет, и счастье быть с ней, видеть ее кончится. Она тоже молчала, быстрыми, изящными движениями маленьких рук поправляя растрепавшиеся волосы...
На остановке никого не было. Вскоре подошел автобус. Они сели. Власов опустил стекло.
— Я, кажется, даже немножко загорела... Чудесный день был сегодня, не правда ли?
— Если бы не дождь...
— Ну, дождь! Разве уж так плохо, что был дождь?
Власов проводил Анну Дмитриевну до знакомой двери на Пятницкой.
— Спасибо,— просто сказал он, сжимая ее руку в своих руках.
— Мне было хорошо с вами,— тихо ответила она.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
1
В неуютной, прокуренной «забегаловке» за двумя кружками пива сидели и неторопливо разговаривали Ненашев и Антохин.
— Значит, завтра домой.— Антохин приподнял кружку и сдул пену.
— Выходит, домой,— откликнулся Ненашев.
За соседним столиком сидело четверо пожилых людей, по виду строительные рабочие. Они пили пиво, о чем-то громко спорили. В дальнем углу кутила большая компания, на запачканной скатерти стояла батарея бутылок с водкой и вином.
— Нет, ты мне ответь! Имею я право пить или нет? — вопрошал, запинаясь, человек с багровым лицом и блуждающими глазами. — Ты требуй с меня работу, а остального не касайся. Вася, друг, вот ты в ответственных работниках ходил, интеллигент, порядки знаешь, скажи: имею я право пить или нет?
— О чем разговор! — ответил угрюмый сосед, державший на коленях потертый портфель.
— А раз так, то нечего в душу лезть. Ишь какую моду завели, на собраниях критиковать!
Порой в закусочной появлялись какие-то странные люди с сосредоточенными лицами. Выпив молча у стойки стакан водки или кружку пива, они уходили, озираясь по сторонам.
— Хорошенький вид будет у нас с тобой, Матвей Григорьевич,— сказал Антохин, сделав несколько глотков.— Приехали, мол, из командировки и подарочек привезли. Ткачихи непременно спросят: «Где ваши глаза были?»
— Что поделаешь, не мы заказывали станки. Какие дали, такие и взяли...
— Нет, я с тобой не согласен! По-моему, это дело так оставлять нельзя. Два станка — уж куда ни шло — поставим где-нибудь в конце зала, на них будем образцы вырабатывать. А вдруг пришлют целую партию, что тогда? Я сам видел, они начали их серийно выпускать. Не нам, так другим фабрикам будут поставлять.
— Да ведь мы сделали все, что могли... — И Ненашев начал перечислять, загибая пальцы: — С руководителями завода поскандалили — раз, Власову телеграмму послали — два, даже рабочих пристыдили, что они, мол, этакие гробы собираются выпускать,— три. Приемочный акт отказывались подписать — четыре. Заставили нас. Ну, чего ты еще хочешь?
— Приедем домой — самому министру напишем. Так, мол, и так. Машиностроительный завод нас тянет назад, под видом новой техники тихоходные автоматы выпускает весом в полтонны каждый,— не сдавался Антохин.
— По-твоему, министру больше нечего делать, как только наши письма читать...
— Не говори! Дело государственное, прочтет! А нет— так мы в ЦК партии пойдем и все расскажем.
— Конечно, нескладно получается...— Ненашев задумался,— Знаешь, как надо действовать? Соберем станки у нас на комбинате и покажем директору. Алексей Федорович не захочет их принимать, поднимет шум.
— Это верно, в нем другом, а в станках он здорово
разбирается, — сказал Антохин.— У меня как-то га ночной смене станок разладился, хлопает. Я и так и сяк—ни черта не получается. Откуда ни возьмись Власов с обходом идет. «Что это у вас, товарищ Антохин?» — спрашивает. Я оробел и признался: никак-де не пойму, в чем дело. «Эх, говорит, тряхнем-ка стариной, что ли». Пиджак снял, закатал рукава, взял ящик с инструментами и давай работать. Измазался весь, а станок наладил. Хороший хозяин, разбирающийся,— жаль, что работать любит в одиночку.
— А на кого ему опереться? На Морозову, что ли? На Баранова? Механик тоже хорош, тени своей боится,— махнул рукой Ненашев.
— А мы-то с тобой? Или за производство не болеем? Обратись он к рабочим — дело пошло бы веселей. Ты бы поговорил с ним, Матвей Григорьевич, по душам, по-дружески. Поймет.
— Что же, поговорить можно... Пошли, что ли?
Они вернулись на завод. Там, под навесом, стояли
запакованные в ящики, готовые к отправке станки.
Антохин с сердцем пихнул ящик ногой.
— От безделья больше, чем от работы, устаешь!— Он достал из кармана пачку папирос и закурил.
— Не говори! На фронте руки тосковали по работе. Бывало, лежишь в землянке и все фабрику вспоминаешь. Поверишь, даже во сне станки ремонтировал.
К ним подошел пожилой диспетчер транспортного отдела завода.
— Отдыхаете?
— Факт, отдыхаем. Говорят, от работы лошади дохнут,— огрызнулся Антохин.
— Оно, конечно, так, но, похоже, вашему безделью конец приходит. Завтра к восьми автомашину запланировали. Погрузите — и с богом, — сказал диспетчер.
— Завтраками кормить вы мастера. Вчера то же самое говорили.
— Нет, на этот раз в самом деле, всерьез. Сам директор приказал: «Подайте, говорит, им машину, и пусть убираются. А то эти текстильщики много воображать начали, скандалят и всем работать мешают».
— Ладно, мы с вашим директором еще встретимся, тогда и разберемся, кто из нас воображает!
Диспетчер покачал головой.
— Не проспите! Завтра в восемь,— повторил он.
К одиннадцати часам следующего дня Ненашев с Антохиным вошли в кабинет директора комбината.
Власов поднялся им навстречу.
— Наконец-то! Я ©ас еще вчера ждал...
— Не вышло, автомашину не дали. Зато теперь все в порядке, станки разгрузили. Куда их ставить будем?— спросил Ненашев.
— Мы уже приготовили им место в первом этаже. Садитесь, рассказывайте.
