Всякий раз, когда в кованой железной двери металлически гремел ключ, обитатели камеры вздрагивали и замирали в тех положениях и позах, в которых их заставал этот знакомый, берущий за душу звук. Валерия этот замковый скрежет застал, когда он сидел на продавленном ребре скелета своей койки и наблюдал, как за узорчатой волнистой решеткой плыли в небе дымчатые облака.
Когда дверь, скрипя ржавыми металлическими петлями, раскрылась, на пороге вырос сержант-конвоир. Уже дважды он водил Валерия на допрос.
— Воронцов, на выход!..
Валерий встрепенулся, поспешно заправил рубашку в брюки и шагнул к двери.
Как и предписывает инструкция изолятора, впереди шел Валерий, за ним, шагах в трех сзади, печатал свой равномерный шаг уже немолодой конвоир в сапогах, подбитых железными подковами.
Знакомый лабиринт коридоров был пропитан застарелыми запахами хлорки, плесени и еще чем-то таким, что хранит в своих стенах старая российская тюрьма, через которую еще со времен прошлого века прошли сотни и тысячи надломленных судеб.
— Стой!.. Дверь направо, — прозвучал за спиной Валерия хрипловатый голос конвоира.
Валерий почувствовал упругие и частые толчки сердца. Эту дверь он запомнил, когда его водили на допрос к следователю и на очные ставки. На этой двери не было на уровне пояса окошечка, через которое раздатчики пищи подавали в камеру алюминиевые миски с едой. Левее двери, в толстой стене, не было глазка для наблюдения за камерой.
При виде Ладейникова, когда за Валерием закрылась дверь, сердце в груди его забилось учащенней.
Десять минут назад Ладейников провел очную ставку Темнова и Шамина. Показания обоих полностью совпадали с их первыми показаниями, данными на допросе следователем Сикорским, а также с показаниями Барыгина и Валерия Воронцова.
Постановление об изменении меры пресечения Валерию было подписано прокурором вчера во второй половине дня. Сегодня была пятница. Учитывая, что в следственный изолятор постановление может поступить не раньше, чем утром в понедельник, Ладейников решил подарить Валерию два дня свободы. А поэтому, выезжая на очную ставку Шамина и Темнова, он захватил с собой и постановление, которое сразу же по приезде в изолятор передал в спецчасть и попросил дежурного офицера, чтобы тот, оформив на Валерия пропуск на выход, прислал ему его с конвоиром в комнату следователя. И вот этот пропуск лежал перед Ладейниковым. Первый раз за десять лет работы в прокуратуре он сам, лично передаст в руки подследственного документ, в котором заключено столько светлых надежд.
— Здорово, Валера! — Ладейников встал и протянул руку Валерию, показав взглядом на табуретку.
— Здравствуйте. — Валерий слегка поклонился и сел.
— Как самочувствие? — Хотя вопрос прозвучал как дежурная фраза, с которой, как правило, начинается разговор если не дружеский, то, по крайней мере, не враждебный, все-таки Валерий уловил в нем товарищеское участие.
Валерий пожал плечами и, низко опустив голову, молчал. Потом робко проговорил:
— Почти совсем не сплю.
— Это бывает. — Ладейников закурил. — Но, думаю, сегодняшнюю ночь ты будешь спать нормально.
Валерий тревожно вскинул голову, взгляд его расширенных глаз впился в Ладейникова. С замиранием сердца он ждал: что скажет в следующую минуту следователь? И предчувствие добрых изменений в его судьбе его не обмануло.
— Я привез постановление прокурора об изменении тебе меры пресечения.
Что означает в уголовном процессе "мера пресечения", Валерий уже знал до заключения его в следственный изолятор, когда следователь Сикорский, допросив его и остальных соучастников совершенного преступления, возбудил против всех четверых уголовное дело.
— Где оно… это постановление? — борясь со спазмами, подступившими к горлу, с трудом проговорил Валерий.
— Я сдал его в спецчасть изолятора. И уже получил на тебя пропуск для выхода из этого невеселого дома. — Видя, как на глазах Валерия трепетали две крупные слезы, готовые вот-вот скатиться по щекам, он встал, подошел к Валерию и положил ему на плечо руку. — Будь мужественней, Валерий. Впереди у тебя целая жизнь. А жизнь, она штука коварная. Иногда делает над нами злую солдатскую шутку: три раза подбросит и все три раза нежно подхватит на руки, а на четвертый раз подбросит высоко-высоко, только на руки подхватывать не захочет. Вот так-то было и с тобой, вторая шпага Москвы среди юниоров.
— Где этот пропуск? — Валерий встал, взгляд его остановился на четвертушке бумаги, лежавшей на столе. Он его скорее почувствовал сердцем, чем узнал по круглой гербовой печати.
— Вот он. Держи его крепко. — Ладейников передал пропуск Валерию, которого от волнения бил нервный озноб. Он хотел что-то сказать, но нужные слова не подворачивались.
Жадно затягиваясь сигаретой, Ладейников прошелся из угла в угол комнаты.
— Тебя берут на поруки дирекция школы и главный тренер юношеской секции фехтования общества "Динамо".
— А как… как они обо всем узнали?
— Вот за это узнавание ты должен всю жизнь быть благодарным капитану милиции Калерии Александровне Веригиной. Знаешь такую?
— Знаю…
— А Эльвиру Былинкину знаешь?
— Знаю, — еле слышно проговорил Валерий, и кровь прихлынула к его щекам.
— В твою защиту она подняла целое движение. Эльвира твой преданный друг.
— Я докажу им, что я их не подведу!.. — глухо проговорил Валерий. Горло его перехватывали судорожные спазмы. Он смотрел на пропуск, буквы в нем прыгали, сливались в темные полоски. Из всего, что было написано в документе, он разобрал только свою фамилию, имя, отчество и круглую гербовую печать. В глазах у него рябило. — А когда меня отсюда выпустят? — не веря своему счастью, спросил Валерий. Его знобило как в лихорадке.
— Сейчас. Заберешь в камере свои вещички, и вместе пойдем на выход.
Валерий испуганно закачал головой.
— Нет, нет… У меня там нет никаких вещей… Если можно, то пойдемте отсюда сейчас же!.. Пожалуйста… Я прошу вас. — В голосе Валерия звучали мольба и страх, что он снова должен вернуться в камеру.
Как во сне шел Валерий за Ладейниковым. Коридоры были бесконечно длинными, казалось, не было конца поворотам и лестничным ступеням. Ох, как медленно идет следователь. Слишком медленно… Потом они шли по ярко освещенному полуденным солнцем двору, по которому в грубых робах с нашивками над карманами (на них были написаны масляной краской фамилии) лениво передвигались остриженные под машинку заключенные из хозяйственного отделения, отбывающие свой срок не в колониях, а в изоляторе. В проходной дежурный офицер долго рассматривал пропуск Валерия, который ему предъявил Ладейников. Валерий почувствовал, что ладони его стали мокрыми от пота. Он дрожал при мысли — а что, если в документах о его освобождении что-нибудь не так написано или чего-нибудь не хватает.
…Но вот она, свобода!.. Улица Матросская тишина утопала в зелени деревьев и кустарников. Даже трамвай Валерию показался каким-то торжественно-праздничным. И люди!.. Какие у них у всех милые и добрые лица!..
Когда они перешли на другую сторону улицы, чтобы первым же переулком свернуть на Стромынку, Валерий оглянулся. Он даже поразился и в первую минуту не поверил, что это красивое здание с окнами, напоминавшими окна в старинных дворцовых зданиях, было тюрьмой, в которой он провел столько мучительных дней и бессонных ночей. Тогда, ночью, когда Валерия подвезли к этому длинному четырехэтажному зданию, он его не видел, находясь в машине, а когда очутился на территории изолятора, то оно изнутри двора показалось ему другим.
Свобода!.. Сколько гимнов и песен сложено по адресу этого короткого и святого слова! Сколько человеческих жизней отдано, чтобы обрести это состояние, дарованное человеку самой природой. И как она бывает сладка и бесценно дорога, когда она принимает в свои объятия человека, только что вырвавшегося из неволи.
Ласточка, вырвавшись из чердачного плена, молнией взвивается в небо. Сбросив с себя бремя физической неволи, руководимая инстинктом свободы, она попадает в свою стихию. Человек же, покинув затворы тюрьмы, бывает дважды счастлив: физически и нравственно. Еще неизвестно, какая из этих двух неволь — физическая или нравственная — переживается человеком острее и глубже. Валерию хотелось бежать скорее, подальше от этих толстых стен с узорчатыми решетками в окнах. Он уже хотел об этом попросить следователя, но тот, поняв душевный переполох Валерия и его желание скорее метнуться подальше от тюрьмы, сказал, кивнув на маленький зеленый дворик, где было несколько свободных скамеек.
— Давай, Валера, присядем. Нам нужно поговорить. Это очень важно.
Они присели. Валерий не спускал глаз с Ладейникова.
— Валера, я не стал тебе говорить об этом там. — Он кивнул в сторону, где за поворотом осталось здание тюрьмы. — Дело в том, что твоя мать сейчас находится в больнице. После такого потрясения у нее сдало сердце. Сейчас она лежит в пятидесятой больнице. Это на улице Вучетича. Больница хорошая, мать сейчас уже пошла на поправку. Калерия Александровна попросила меня передать тебе записку. — Ладейников достал из кармана вчетверо сложенный листок, на котором было написано: "Валера! Навести поскорее маму. Она находится в пятидесятой больнице во втором терапевтическом отделении в восьмой палате. Время посещения с трех часов до шести. С лечащим врачом я уже договорилась. Тебя пустят к маме в любой день. Если не будут пускать — позвони в ординаторскую врачу. Ее зовут Ольга Михайловна. Сошлись на меня. Желаю удачи. Ехать в больницу до метро "Динамо", а дальше на маршрутном такси до конца. А там тебе больницу покажет каждый прохожий. К. А."
