— Эх старина, — сказал я. — Что же ты так?
Мужчина обиженно моргал красными веками. Проходя мимо юнцов, я, будто невзначай, задел одного локтем.
— Поосторожней, папаша!
— Что?!
Юнцы приняли вызывающие позы.
— Канай, канай, не задерживайся!
— Сопли подберите! Некрасиво с соплями, — сказал я с удовольствием, но тихо, чтобы Леночка не услышала. Если бы не ее присутствие, я бы с ними еще потолковал. У меня было такое желание. Ребята вроде рванулись за мной, но краем глаза я видел, что вроде они и рвутся и как–то один другого удерживают.
Понятное дело, их всего двое, кодла еще не сгруппировалась.
— Тот дядя твой знакомый? — поинтересовалась Леночка.
— Это знаменитый фокусник, — ответил я.
От «Октябрьской» благополучно доехали до «Беляева», по этой проклятой ветке, где и днем и вечером, и в будни и в праздник яблоку негде упасть. Я загородил девочку в углу от случайных толчков, она продолжала снизу что–то бормотать себе под нос. Чирикала, как птичка на ветке. И в автобусе она что–то кому–то рассказывала, уткнувшись носом в стекло. Иногда резко поворачивалась ко мне, и я ей одобрительно кивал: слышу, слышу, мол, очень любопытно.
К дому мы подошли уже в темноте. Фонари зажглись, окна вытянули свою точечную сказочную мозаику. Около подъезда никто нас не ждал, хотя я был почти уверен, что Наташа будет встречать.
— Мы к тебе идем? Не домой? — удивилась Леночка.
— Зайдем… Выпьем чайку с шоколадными конфетами.
— А мама?.. Ой, она так рассердится.
— Пока чаю напьемся — успокоится.
В квартире усадил Леночку на диван в маленькой комнате, принес ей груду безделушек и детских книжек. Она все воспринимала как должное. Навалила книги себе на колени и начала энергично перелистывать одну за другой.
Наташа сразу сняла трубку.
— Привет, дорогая. Ты не сердись. Леночка у меня. Мы сейчас будем пить чай. Давай, приходи быстрее…
— Знаешь, как это все называется?
Леночка вошла с открытой книжкой — детское издание сказок Толстого. На картинке — из омута вылезает водяной с топором. Симпатичное длинноносое чудище.
— Ужас! — сказала Леночка. — Посмотри, дядя Витя.
— Да, такому лучше не попадаться на зубок.
— Ты знаешь, как это называется? — повторила Наталья в трубке.
— Иди, иди в ту комнату, — подтолкнул я Леночку. — Сейчас я к тебе приду…
— Ты слушаешь?! — взвизгнула Наталья.
— Чего? А-а, да, я тебя слышу хорошо. Обычно шуршит что–то в аппарате, а сейчас хорошая слышимость.
— Это самая настоящая подлость!
— Я все–таки решил Леночку усыновить, — сказал я.
— Оказывается, я тебя плохо знала, — задушевно произнесла Наталья. — Ты же бандит, у тебя нет совести. Ты хоть понимаешь, что ты натворил?
— Чего? Нет, не понимаю.
После короткого молчания глухой, тягучий Наташин голос — такого я прежде не слышал: — Или ты сейчас же отпустишь девочку, или за ней придет милиция. Ты понял, негодяй?!
— Я не умею разговаривать в таком тоне! — гордо заявил я и аккуратно повесил трубку. Понимал, что мне недолго осталось куражиться, но ведь и жить оставалось, по всей видимости, не более двадцати–тридцати лет. Острое чувство, какое испытывает человек, долго падавший куда–то вниз и наконец узревший дно, — такое незабываемое чувство испытывал и я сейчас. Кончики пальцев покалывало, точно их подключили к батарейке.
На кухне я долил чайник и поставил на плиту.
Потом сел на диван рядышком с Леночкой, обнял ее за плечи, и мы стали вместе разглядывать иллюстрации. Иногда девочка спрашивала: кто это? что это? — и я подробно объяснял. Нам очень понравились «Приключения капитана Врунгеля». Там много смешных рисунков. Леночку особенно развеселил Врунгель, скачущий на лошади, а мне приглянулся негр–чистильщик, надраивающий кому–то башку сапожной щеткой. Но когда я сдавленно хмыкнул, Леночка взглянула на меня с укоризной. Ей было жалко человека, которому надраивают голову сапожной щеткой, и она не могла понять, что тут может быть смешного…
Тикали часы на стене, тикали с незапамятных времен; уютно светил торшер на страницы, Леночка устало отбрасывала прядь волос, соскальзывающую ей на лобик, в туалетном бачке свирепо взрыкивала вода; сосед сверху уже врубил свои бесконечные диски; на кухне шипел чайник. Множество привычных звуков создавали иллюзию внятной тишины. Потом — звонок в дверь.
— Это мама, мама! — крикнула Леночка и спрыгнула с дивана.
— Спрячься! — сказал я ей. — Пусть она тебя поищет.
Леночка обрадовалась и полезла под диван, юркнула туда как ящерица.
Да, это была Наталья. Бледная, встрепанная, некрасивая. Само возмездие.
— Где дочь? — бросила через порог.
— Входи.
— Давай сюда девочку!
— Входи, Наташа, не кривляйся.
Помешкав, она все–таки вошла, демонстративно стараясь меня не коснуться.
— Ищи! Она спряталась… Мы играем в прятки.
Наталья смерила меня взглядом, в котором было не только ледяное равнодушие, но и отдаленная жалость. Так, вероятно, смотрит мясник на куренка перед тем, как открутить ему голову.
— Доченька, где ты? Выходи. Мне некогда. Выходи, слышишь, а то отшлепаю. Лена!
— Она спряталась, — сказал я. — Мы же в прятки играем.
Наталья быстро прошла на кухню, потом в гостиную, потом в ту комнату, где под диваном притихла девочка. Заглянула и в ванную, и в туалет. Я ходил за ней по пятам и уныло повторял: холодно, холодно.
Пощечину она влепила мне в коридоре, около вешалки с одеждой.
— Кого любишь, того бьешь. Это уж известно, — сказал я.
Наташа опустилась на кухне на стул и уставилась на меня в упор. Ее лицо было таким, как будто она выскочила из парилки. Под глазами глубокие тени, почти впадины.
— Я тебя ненавижу!
— Чего не бывает в семейной жизни, — сказал я. — Надо уметь прощать…
— Лена! — крикнула она. — Если ты сию минуту не выйдешь, я тебя так выпорю…
Я снял с плиты кипящий чайник.
— Ты какое варенье хочешь? У меня есть черничное и сливовое.
В дверях возникла улыбающаяся девочка. С волос ее свисали обрывки ниток, на личике серые разводы пыли.
— Мамочка, ты бы меня никогда не нашла… Дядя Витя…
Наташа схватила ее за руку, дернула, тряхнула и поволокла за собой, как куклу.
— Ой, ой, ой! — заверещал несчастный ребенок.
— А как же чай?! — вопросил я им вдогонку. — У меня цейлонский смешан с грузинским. Лена, Наташа, куда же вы?
Блеснул перепуганный Леночкин глаз, хлопнула дверь, и я остался один… Спустя некоторое время мне показалось, что тихонько скребутся в дверь. Открыл — никого.
29, 30 июля. Суббота. Воскресенье
Субботы, кажется, не было вовсе. Выпадают дни — как сны. В них живешь приглушенно, на ощупь, расплывчато. Организм дремлет наяву, сосредоточенный на полутонах подсознания. Что–то, конечно, происходит, но вроде и не с тобой. Желания беспредметны, движения бесцельны, мысли рассеяны — оглянешься и не знаешь, что ты делал час назад… Туманно всплывают какие–то обрывки: сковородка с подгоревшей колбасой на кухонном столе, раскрытый томик Чехова, зеленый до жути, жужжание мух под потолком, запах мастики, внезапный рев пожарной сирены, игральные карты на тумбочке, еще что–то такое…
Хорошо помню, вечером (или утром?) позвонил Миша Воронов и в приказном порядке велел мне собираться за грибами. Сказал, заедут за мной на машине часиков в шесть утра. Чтобы не вступать в нелепый разговор, я сразу дал согласие, уверенный, что никаких грибов на свете давно не существует…
Видение Леночки в комнате. Твердое решение никогда больше не звонить Наташе. Какие–то бодрячки на экране телевизора, говорящие все те слова, которые они говорят из вечера в вечер. Сон в летнюю ночь.
Стояние на лестничной площадке с заглядыванием в пролет. Обезумевший сосед, пытающийся пробиться через потолок с помощью электродрели. Горячая вода в ванне, ощущаемая как лейкопластырь. Терзания любви несчастной. Дрожание коленок и боль в крестце. Дважды два — четыре. Аты баты, шли солдаты, шли солдаты на базар. Пряталась не Леночка, а я. Это я забрался в стиральную машину. Попробуй, отыщи! Какой–то шутник включил машину, а я стал накручиваться на барабан. Это было не больно, но досадно. Я не собирался до такой степени простирываться. Шампунь разъедал глаза. Кто же этот баловник? Кто все шутит надо мной, никак не уймется? Мокрый и плоский, с разбухшей от воды головой, не видя спасения, заорал я: мама! мама! И проснулся.
Шум стиральной машины слился с дверным звонком. За шторами светало. Ругаясь, кряхтя, я пошел отпирать.
Приехал Миша Воронов. Ворвался в квартиру, как смерч:
— На кого ты похож? Ну, скотина! Ты что — проспал?
— Что тебе надо?
Он вгляделся, сбавил голос:
— Витя, пожалуйста, не дури. Мы и так опоздали.
— Куда опоздали?
— За грибами, куда. Проснись.
Я пошел под душ, и он за мной.
— Закрой дверь, дует же!
Он топтался в огромных кирзовых сапогах, в каком–то залатанном свитере. Я сказал ему, что никуда не еду, болен. Воронов только засмеялся. У меня не было воли сопротивляться, и через десять минут он выталкивал меня из квартиры. В руке я нес эмалированное ведро. Около подъезда — желтый «жигуленок». В стекле — смеющееся приветливое Гетино лицо. За рулем незнакомый парень, видимо хозяин машины.
