— Вдвоем не поместимся.
— Одну прокачу, потом другую. У меня уже все готово. Кто первый?
Бородин смотрел на ту, которая отчего-то смутилась и стояла в нерешительности. Пригляделся: да никак Елена! Вот так встреча! Елена тоже узнала секретаря, хотела улизнуть, но было уже поздно.
— Давай-ка отчет, почему сбежала из колхоза? — подступил к девушке Бородин шутливо-грозно.
— А вы сами не догадываетесь, Василий Никандрович? — сухо сказала Елена и нахмурилась. Подружка ее ушла к фонтану. Заиграл баянист. Девчата пустились в пляс с припевками, притоптывая каблуками и вытанцовывая одна перед другой. Частушками они были начинены, как лоток гадалки предсказаниями.
Парни жгли спички, и кто-то время от времени включал карманный фонарик. По лицу Елены полосонул белый луч. Она загородилась рукой, но Бородин успел заметить: пряди волос спереди выгорели, обветренный лоб шелушился, сразу видно, не на конторской должности.
— Кем же ты здесь работаешь, Елена? — спросил Бородин, хотя и так было ясно. Девушка не пожалела одеколона, собираясь на гулянье, но перебить въедливый запах свинарника не хватило бы, наверное, и целого флакона. Недавно Бородин пробыл день на ферме, и потом от него все шарахались, пока он не сменил одежду и тщательно не вымылся.
— Лето в животноводстве работала, а на зиму уеду к родственникам, — сказала Елена.
— Далеко?
Девушка замялась, ответила не сразу:
— В Рязанскую область. Нашлись мои двоюродные сестры.
— Много?
— Пятеро. Сироты. Мать два года, как умерла.
— Вон оно что! — Бородин присвистнул. — Как же вы там одни живете? Большие девчата?
— Нет. Я самая старшая.
— А кто дома сейчас?
— Света.
— Сколько ей?
— Пятнадцать. Да с нею две меньших, еще в школу ходят.
— А остальные?
— Одна в Рязани в техникуме учится, другая в Москве на трикотажной фабрике работает.
— Она-то помогает сестрам?
— Да помогает, — сказала Елена не совсем определенно. — Трудно, конечно, но что поделаешь! Иной раз соберемся все вместе, изба просторная, затянем голосистую песню, точно сестры Федоровы, и так хорошо, так легко станет на душе. Что бы я одна — былинка в степи?
Бородин взял девушку под руку и повел по аллее. Вспомнился отдых на полевом стане, повариха Семеновна, ее щедрые угощения, расплетенные косы Елены, как лисьи хвосты, и стог соломы посреди степи, и поцелуй… Нет, еще не погасло нежное чувство к Елене, напротив, Бородин страшно обрадовался этой встрече.
— А тут где живешь? — спросил он, пытливо заглядывая девушке в глаза: вспомни, вспомни и ты, Елена, как вместе нам было тогда хорошо!
— В общежитии, — сказала она, отводя глаза в сторону.
— И много там сезонниц?
— Хватает. Я их не считала. — Елена почему-то засмеялась. — Вон тоже наши. Тут почти все из общежития.
Мимо прошли две девушки. Одна, уже знакомая Бородину, Фрося, вдруг крикнула через плечо:
— А, рязаночка, подцепила-таки кавалера!
Бородин смущенно крякнул, но Елена не растерялась:
— Завидно стало? Проваливайте!
Развязность ей никак не шла, и, понимая это, она стыдливо сказала:
— Ох и девки у нас, палец не показывай…
Вскоре они снова встретились со злоязычными подружками, и снова Бородина словно окатили ушатом воды:
— Наша-то рязаночка рада до смерти! Его небось дома жена ждет не дождется.
— А вам какое дело? Вы бы рады-радешеньки кривому, да кому нужны такие вертихвостки.
— Глянь, как прицепилась! Для чего он тебе?
— Не для чего, чего иного, кроме прочего другого.
— Ясно! — подхватили, смеясь, девчата. — Любовь зла, полюбишь и козла!
Бородин не мог в свою защиту вставить слово, так как обращались к одной его спутнице, соблюдая в этом какое-то приличие к незнакомому человеку, хотя склоняли его на все лады.
— И не стыдно тебе сразу под руку гулять?
— А я вот возьму еще и поцелую, чтобы у вас слюньки потекли.
Сезонницы в ответ лишь захохотали и скрылись за поворотом аллеи.
Бородин шутя напомнил Елене об ее обещании, она улыбнулась, покачала головой.
А сезонницы вдруг хрипло, безголосо запели на весь сад:
Две березки расцвели,
Третья раскудрявилась.
Я сама себе дивлюсь,
Чем ему понравилась!
И в третий раз попались им навстречу острые на язык сезонницы. Завидев их издали, Елена уже не без робости сказала:
— Сейчас снова отпустят пару словечек, только держись.
Действительно, и на этот раз Бородин оказался в центре внимания, хотя по-прежнему сезонницы обращались только к его спутнице:
— Ну как — понравилась наша частушка?
— Орите, если глотки у вас луженые.
— Ага, задело, так мы еще споем.
Неужели ты повянешь,
Травушка шелковая?
Неужели замуж выйдешь,
Девка бестолковая?
Бородин свернул с аллеи в глубь сада. Разговор не клеился. По всему видно, уже нельзя будет вернуть прежнего хорошего настроения. И это всего-навсего из-за дурацкой выходки двух развязных сезонниц. Как глупо!
— Эй вы, девчата, чего пристали к людям? — крикнул откуда-то вывернувшийся шустрый паренек с белой бумажной розой в петлице накинутого на плечи пиджака. Но подружки только повели носами, как зверьки по ветру. А Фрося, приглядываясь к пареньку в сумерках, сказала:
— Это ты, Костя?
— Я. Чего это вы так разошлись?
— Елену высмеиваем. Изменила она тебе, какого-то приезжего дядю подцепила.
— Так-таки сразу изменила?
— Может, это ее родственник, — предположила подруга Фроси.
— Вы не обращайте внимания, — сказала Елена, словно извиняясь, и повела Бородина к выходу из сада. — Оскорбить человека им ничего не стоит. Легкомысленные. В общежитии с ними никто не дружит и все сторонятся.
— Ничего не скажешь — бойкие!
— В парке. А вот на ферме совсем другие…
— А ты что на ферме — бригадир?
Елена промолчала. Бородин посоветовал ей вернуться в Таврический, обещая поддержку. Теперь ей, несомненно, будет легче работать с таким производственным опытом. Бородин понимал, что затронул самое больное место, что с кондачка тут ничего не решишь, но продолжал твердить одно и то же.
Елена вдруг пожала ему руку, останавливая:
— Ну, я пойду в общежитие. Уже поздно.
— Я тебя провожу.
— Не надо. Тут недалеко. А вы еще погуляйте, послушайте песни наших девчат.
— Не будь такой строгой, Елена. У меня самые хорошие намерения!
Он все-таки проводил ее до калитки, которая перед ним тотчас же наглухо захлопнулась. Елена убежала, бросив скупо: «Прощайте!» Сквозь ветки деревьев вспыхнул светлый квадрат и потух.
Под ногами похрустывали ветки и шуршали опавшие листья. Было тихо, лишь в саду еще что-то пиликал гармонист и надсадно тянула частушку безголосая Фрося.
А зимой Бородину по почте пришел пригласительный билет из того самого колхоза, где работала Елена: приглашали на какой-то юбилей. Бородин не очень надеялся на встречу: сезонницы наверняка давно разъехались по домам.
Вот и садик, стынущий на морозе. Бородин подошел к памятной скамейке, перечеркнул пальцем затвердевшую шапку снега и ясно представил тот вечер. Где теперь Елена? Что делает? Уехала в рязанскую деревню, как все сезонницы, или, может быть, еще в колхозе? Он завернул к общежитию — заколоченные двери, наглухо закрытые ставни, точно тут уже многие годы не жили люди. На улице неожиданно столкнулся лицом к лицу с Фросей. Она хотела прошмыгнуть мимо, но Бородин поймал ее за руку:
— Здравствуй.
— Здравствуйте, если не шутите.
— Как жизнь молодая?
— Да вам-то что? — Видно, Фрося хорошо помнила тот вечер в садике и до сих пор сердилась на Бородина.
— Просто интересуюсь.
— Что-то вы все молодыми интересуетесь?
— Да я и сам нестарый. Ты приглядись лучше.
Фрося засмеялась:
— Может, для кого и нестарый, я знаю. Вы об этом Ленку попытайте.
— А где она?
— Да вон, легкая на помине! — Фрося махнула рукой и быстро пошла прочь, словно боялась встречи с Еленой. Бородин увидел знакомое милое лицо. Синие глаза лукаво щурились, из-под платка выбивался выгоревший на солнце локон.
— Елена, ты? А я думал, уехала в Рязань. Рад нашей встрече.
— А я вас видела. В садике.
— Почему не подошла?
— Не хотела. Зачем?
— Вот тебе на! Как «зачем»! Старые знакомые. Может, еще придется за одним столом сидеть. Говорят, у вас юбилей?
— Да вроде. Только не сидеть нам за одним столом.
— Ну вот. Странный ты человек. Где живешь? Общежитие заколочено, я смотрел. У кого-нибудь на квартире?
— Какое это имеет значение?
