Василиса вздохнула. Она понимала, что рано или поздно Алексей женится, как женился Григорий; ее радовало, что девушка была похожа на ее сына, как сестра на. брата такая же чернявая, как и Алексей, — и что собой она славная. Тот, кто Дину не знал, легко мог бы принять ее за сестру Алексея. Только она еще очень худенькая и стеснительная. Сказала слово и убежала. А то, что она похожа на Алексея, хорошо! Говорят же старые люди, что счастливыми бывают лишь те, которые паруются, точно голуби, по любви, и которых роднит, сближает неуловимое внешнее сходство. Как он ее назвал? «Дина… из Дагестана…» Имя-то чудное и непривычное. В Журавлях таких имен нету. И еще Алексей сказал «Лезгинка».
Василиса опустила голову, задумалась. Что оно такое, лезгинка? Танец такой есть — это Василиса знает. И в Беломечетинской и в Журавлях его танцуют. А тут девушка — и лезгинка… Как она, бедняжка, застыдилась! Умчалась. «Диковатая девчушка», — решила Василиса. Мысленно она осуждала Алексея за то, что он, не спросясь у матери, привез в дом невесту — нерусскую девушку. Если пришло время полюбить, рассуждала она, так нужно было выбирать девушку свою, жу-равлинскую. Сколько их, выбор есть! «А почему свою? — спросила она, прислушиваясь к неумолкающему перезвону цикад. — Разве Дина чужая? Нерусская? Так что да того? А ежели приглядеться, то ничего в ней такого нерусского и нету. Разве что имя и чернявость. Так и Алеша чернявый. А имя ничего, красивое имя. — Василиса глубоко вздохнула и снова приложила сухие ладони к глазам. — Эх, да и какое дело нынешней молодежи до того, какой они нации! Влюбляются, паруются, а кто они такие, какая нация породила их, — об этом друг у друга не спрашивают. Были бы любовь да согласие…»
Плакуче заскрипела калитка. Василиса вздрогнула. Думала, что приехал Алексей. Подошел же не Алексей, а Иван Лукич. Устало опустился рядом с женой, спросил
— Одна? И чего не спишь? — Сына поджидаю.
— Какого?
— Алешу. Слушай, Лукич. Алеша вздумал жениться. Перед вечером прилетел на бегунке. — Василиса не могла сдержать слезы. — Как тот оперившийся коршуненок, заглянул в гнездо. И не один. Невесту привез матери напоказ.
— Влюбился, стервец?
— Похоже на то.
— Не плакать, мать, надо, а радоваться! В батька пошел, я тоже рано в тебя влюбился. — Иван Лукич закурил, осветил огоньком спички свои черные усы. — И кто она, эта радость сердца?
— Лезгинка. Какая-то Дина. Нерусская…
— Горянка? С такими черными косами?
— И с косами, и вся она, как галчонок…
— Знаю, это его однокурсница. — Иван Лукич раскурил папиросу. — В тот раз, когда я ездил к Алексею в институт, я ее видел. Ничего, славная девушка! Молодец сын, красивую выбрал женушку. Она тоже, как и Алексей, специалист по овцам. Ее направили домой. В Дагестане овец тоже много.
— Может, овец там и много, — всхлипывая, отвечала Василиса, — а вот таких дурней, как ты, нигде нет.
— Да ты что, мать?
— Зачем, скажи, подарил ему ту шумную птицу?
— Обещал и подарил. А что? Да в степи ему без тех быстрых колес все одно не обойтись.
— Вот он на тех твоих быстрых колесах и возит свою черноокую. И про мать забыл и про все на свете. Не дарил бы машину, ничего этого и не было бы.
— Думаешь, не влюбился бы? — Иван Лукич усмехнулся. — Эх ты, наседка! Бегаешь, воркуешь, а птенцы-то подросли и разлетелись. Так что мотоцикл тут ни при чем. Ну, не журись, не печалься.
— Молодой же Алексей, рано еще ему жениться.
— Ничего, ничего, мать. Природа, она свое знает. А мы с тобой какими семью начали? Тебе и восемнадцати не было. Пришло времечко, и тут никакие наши слезы… Ты вот что, покорми меня. Я поеду в ночь к Гнедому. Что-то плохо у него с силосом. Просто беда!
— Проголодался? — Василиса тяжело поднялась. — А вот Алексей позабыл и про обед. Говорила ему приезжай… Ить голодный же… Ну, пойдем, накормлю.
Борщ Василиса сварила еще днем. Наваристый, с курятиной и со свежими помидорами. Думала накормить сына. Нет, по всему видно, теперь-то Алексею не до борща и не до курятины. Умчался вдогонку за девушкой и позабыл не только о еде, но и о матери.
Василиса угощала борщом мужа, а сама частенько, с тревогой посматривала в темноту раскрытого окна. И вдруг ей почудилось, будто калитка неслышно отворилась и, крадучись, вошел Алексей. Выбежала за порог, остановилась. Никого нет. Тишина.
— Васюта, и чего мечешься? — вытирая замасленные усы, сказал Иван Лукич. — Приедет Алексей, ничего с ним не случится. Когда-то и я за тобой бегал, и еще как! Или позабыла? Всему свое.
Василиса не ответила. Она слышала его голос, но не понимала слова. Подсела к столу, подперла щеку ладонью. Смотрела на мужа, не видя ни его усатого лица, ни того, как он смачно, с хрустом крошил крепкими зубами куриную ножку. И опять невольно подумала, о том, как ей жить дальше с мужем. Он почти не бывает дома все занят своим «Гвардейцем». Идти к Григорию нянчить внуков? Не уживется с Галиной. На Ивана тоже плохая надежда. Поживет до осени и уедет в Москву. И снова пришла к тому же — доживать век с младшим. Четыре года ждала его с учебы. Вернулся. Лаская Алексея, она называла его самыми нежными словами «Ты у меня, Алеша, мизинчик. Большие пальцы — это старшие, а ты вот этот, самый маленький…» И не думала и не гадала Василиса, что этот ее «мизинчик» уедет с девушкой и не вернется.
Посмотрела на мужа горестно, просяще.
— Лукич, — сказала она, и слезы — навернулись на ее грустные глаза, — я поеду с Алексеем.
— Куда? — удивился Иван Лукич.
— К овцам… Что мне тут, в этом домине, делать? Опустело гнездо, кому оно нужно? Определи меня арбичкой в той отаре, где будет Алексей. Я сумею и кухарить и хозяйствовать.
— И придумала, Василиса! — Лицо Ивана Лукича помрачнело. — Жена председателя — арбичка! Это же смех на весь район!
— Как же мне жить без Алексея?
— Без Григория живешь — и ничего. Без Ивана тоже живешь. Привыкнешь и без Алексея…
— Нет, не привыкну…
— И за ним не угонишься. Молодой, жизнь у него только начинается.
— Знаю… А все-таки буду к нему поближе. — Выбрось, Василиса, все это из головы… Не
позорь меня, не срами. — Иван Лукич встал, закурил, собираясь уходить. — Да и что тут такого печального? Чего слезы льешь? Дети выросли и разлетелись? Закон! У птиц то же самое…
Ушел Иван. Лукич. И снова Василиса, погасив свет, горбилась на пороге, и снова тяжким грузом навалились на ее согнутые плечи думки о сыне, и снова окружили ее цикады и звенели, звенели. Мысленно она была на Черных землях… Ей думалось, не цикады, а степь так сильно звенит в ушах. Василиса разводит костер. Ей весело, она кухарит в отаре и поджидает Алексея. И вот он приехал на мотоцикле, и не один. Та девушка, Дина, обняла Василису, поцеловала в мокрую щеку и сказала
— Мамо, не плачьте, у нас с Алешей сынок есть.
— Да где же он?
— Есть! Только мы его вам не покажем… Он далеко, далеко, аж в ауле…
На сердце у нее потеплело. Она подняла голову и вдруг со стоном крикнула: — Едет!
Одноглазый луч прожектора рассек улицу, пробежал по забору, взметнулся на крышу и там исчез. Треск мотоцикла смолк у ворот. Погас и свет. Василиса выбежала за калитку, крикнула
— Алеша! Сынок!
Из темноты послышался глухой голос
— Тетя Василиса, это я, Яша!
— Один? А где Алеша?
— Тут, тетя Василиса, такое получилось дело… Уехал Алексей…
— Как уехал? Куда?
— А так и уехал. Ну, на поезде… С той девушкой, Диной. Вскочил на подножку вагона… Мне крикнул, чтобы уезжал на мотоцикле… А я смотрел на него и думал и зачем ему надо было уезжать? — Яша вкатил во двор мотоцикл, поставил его к стене. — Не могу, тетя Василиса, понять Алексея. Друзья мы, учились вместе, а понять его не могу. Или он за последнее время сдурел, или ещё что… Да вы, тетя Василиса, не печальтесь. Он вернется. Меня он тоже, честное слово, и злит и удивляет. Могла бы та Дина одна уехать? Как вы думаете, тетя Василиса, могла бы?
Василиса ничего не слыхала. Шатаясь и робко переступая ослабевшими ногами, как слепая, поплелась в дом. Жизнь отняла у матери детей — что тут скажешь? Те ее милые существа, которых она носила под своим сердцем и которые, явившись на свет, приносили ей столько счастья и надежд, выросли и оставили ее одну в этом опустевшем и никому не нужном доме. В такую минуту горе матери безутешно, и детям оно часто бывает и неведомым и непонятным. Они не знают того, как же горько и тяжко матери в час одиночества, когда даже последний ее росточек, еще вчера льнувший к ней и ласкавший ее, вдруг отвернулся от нее и потянулся к другой…
Только на восьмой день пришла весточка от Алексея. И откуда бы вы думали? Из Дагестана, а точнее — из города Буйнакска. Сын возвращался домой и просил отца прислать на станцию машину. Было раннее утро. Иван Лукич собрался в Грушовку на совещание. Задержался в кабинете, стоял у стола, читал телеграмму со словами «обязательно транспорт», усмехался и думал «Ишь какой строгий приказ! А ежели твое обязательно для меня не обязательно?.. Нет, по всему вижу, это не Иван. Алексей не стесняется утруждать батька депешами…»
