— От жены, — говорит Береснев, угадав невысказанный вопрос.
— Что ж не читаешь?
— Не хочу.
У Озолиня на лбу собираются складочки.
— Ты хороший парень, Виктор, — говорит он негромко. — Отчаянный, правда. В тебе много живности.
— Живости, — поправляет Береснев.
— Да, — Озолинь кивает. — Но все равно мы будем тебя разбирать на бюро.
* * *
«Лиля!
У меня было время еще раз подумать обо всем. Про чувства я писать не умею, да и не надо. Ты хорошо знаешь, что я ушел не вследствие чувства, а по абсолютно другой причине. Когда после техникума нас вместе назначили в экспедицию, ты знаешь, как я радовался. Но ты предпочла сидеть возле вашего буфета из красного дерева. Ты и меня пробовала отговорить, но я поехал. Потом меня оставили работать в том поселке. Сколько я тебя звал? Больше года. Ты не приехала жить и работать вместе. Папа-мама не пустили. Тогда я понял, что мы абсолютно разные. Ты дорожишь тем, что для меня абсолютно никакой цены не имеет. Теперь, как ты знаешь, я служу на флоте. Я решил остаться здесь на всю жизнь и подал заявление в военно-морское училище. Может быть, примут. Лиля, теперь решай: или ты приедешь ко мне насовсем, или оформим развод. Выбирай между мной и вашими буфетами. Все.
Виктор».
Лес подступил к пристани. Чуть ветер — и осенние листья рыжим дождем падают на новенькие пирсы, на бесчисленные штабеля бревен, кружат над пестрой от мазута водой.
Только что к пристани подошел крутобокий морской буксир, и лесное эхо гулко отозвалось на хрипловатый вскрик его гудка.
В числе сошедших с буксира пассажиров высокий лейтенант в новой черной шинели. У лейтенанта скуластое лицо, тупой короткий нос, над левым глазом розовеет широкий шрам. В руках по чемодану. Его спутница с любопытством оглядывается, глубоко вдыхает прохладный лесной смолистый воздух. Лейтенант что-то говорит ей, указывая на желтую дорогу, огибающую широкую бухту, потом опускает чемоданы на землю и быстро идет к грузовичку, стоящему возле приземистого склада. Под ногами шуршит золотая стружка.
Пожилой небритый шофер сидит на подножке кабины, покуривает.
— Чья машина? — спрашивает лейтенант.
— С судоремонтных мастерских, — нехотя говорит шофер, глядя на сверкающие пуговицы лейтенанта.
— К подплаву не подбросите?
— А я не хозяин. Мастера спросите.
— Где мастер?
Шофер кивает на распахнутую дверь склада. Лейтенант направляется к складу, но тут из двери выходит коротконогий человек в шапке и бушлате.
— Грузи, Алексей, — говорит он шоферу и недоуменно мигает белыми ресницами, потому что прямо на него идет лейтенант, широко расставив руки.
— Пашка, черт! — Лейтенант обнимает мастера, хлопает по плечу. — Ну и встреча!
— Постой… Береснев, никак? — Воронков, просияв, хватает лейтенанта за руку и уже не выпускает. — Ты зачем усы сбрил? А я, понимаешь, за присадочным материалом приехал. Для автогена…
— Сам ты присадочный материал! — смеется Береснев. — Да ты как сюда попал? Хотя, это же твои родные места… Ну, чего ты уставился?
Воронков во все глаза смотрит на молодую женщину. Потом переводит взгляд на Береснева.
— Она самая, — отвечает Береснев, не дожидаясь вопроса, и ведет Воронкова к жене. — Лиля, познакомься. Это Паша Воронков, мой старый друг.
Воронков осторожно пожимает узкую руку и говорит, глядя на улыбающееся лицо Лили:
— В наши края, значит?
— Да, — говорит Лиля. — Какой тут у вас воздух чудесный!
— Лесной, — говорит Воронков.
И вот она в кабине, рядом с шофером, а Береснев и Воронков в кузове. Машина прыгает по ухабам лесной дороги, лес сыплет в кузов рыжие листья.
— Штурманом, значит, будешь плавать? — говорит Воронков. — А я о тебе, знаешь, как часто вспоминал?..
Тут машина спотыкается об узловатый, вытянувшийся поперек дороги корень, и Береснева швыряет на Воронкова.
— Фу, черт! — ворчит Береснев, усаживаясь на чемодан. — Хуже, чем в океане…
Они смотрят друг на друга и смеются.
Море замерзало. Его будто выложили паркетом из кружков тонкого льда, аккуратно пригнанных друг к другу. Такой лед называется блинчатым. «Блинчики» постепенно смерзаются в льдины, а потом в ледяные поля.
Подводная лодка взрезала форштевнем тонкий лед, словно вспарывала гигантскую рыбью чешую. При этом куски обломанных «блинчиков» катились прочь по гладкому паркету. Вдали сидели на льду белогрудые чайки, повернув длинные клювы к невысокому заходящему солнцу.
От взламывания льда корпус лодки трясло мелкой дрожью как в лихорадке.
— Черт те что! — сказал Фролов. — Как будто на телеге едешь по паршивому проселку.
Остудин не ответил. Привалившись плечом к ограждению мостика, он смотрел вдаль, туда, где горизонт расплывался в сумеречных вечерних тенях. Морозные облачка пара равномерно возникали у его ноздрей.
— Ни одной собаки в море не видно, — сказал Фролов. — Все люди как люди, к Новому году готовятся. Одни мы дребезжим тут… — И, помолчав, добавил: — Если б не эта проклятая задержка, я был бы уже дома. В Ленинграде.
Он уже в третий раз говорил об этом, и Остудин снова промолчал.
Да и что он мог сказать? Задержка произошла не по его вине. Позавчера утром Остудин получил приказ выйти в море и встретиться в условленной точке с противолодочным кораблем, на котором будет испытываться новый прибор. Весь день Остудин прождал в море, а к вечеру получил радиограмму о том, что испытания переносятся на сутки. Лишь в пятнадцать часов с минутами следующего дня пришел противолодочный корабль с государственной комиссией на борту. С корабля передали семафор: «Прибыл работать с вами. Председатель госкомиссии». Кто-то на мостике вполголоса пошутил:
— Надо ответить: «Очень приятно, товарищ председатель…»
Остудин велел ответить: «Жду ваших указаний».
Корабль на малых оборотах подошел вплотную к лодке. Сцепились отпорными крюками. Матросы Остудина, спустившиеся в кормовую надстройку, приняли с корабля тяжелый чемоданчик, а потом схватили в объятия высокого сутуловатого капитана третьего ранга, перемахнувшего с корабля на узкую лодочную палубу. Капитан третьего ранга поднялся на мостик и представился Остудину:
— Член госкомиссии Фролов.
— Вижу, что Фролов, — сказал Остудин, улыбаясь замерзшими губами.
— Черт, Сергей, ты? — изумленно крикнул Фролов и, коротко хохотнув, похлопал его по кожаной спине. — Откуда ты, прелестное дитя?
Падал ленивый мохнатый снежок. Корабли разошлись. Лодка Остудина погрузилась и стала выполнять маневры, нужные для испытания прибора. Фролов сидел в центральном посту, сгорбившись над своим раскрытым чемоданчиком и время от времени что-то записывая в блокнот. Однажды он повернул голову к Остудину, стоявшему у перископа, и сказал, улыбнувшись:
— Извини, Сергей, что ничего не объясняю. Не могу. Даже тебе.
Остудин поглядел на его бледные губы под тугими желтыми усиками и ответил:
— Понимаю.
За обедом, когда Остудин сбросил кожанку, Фролов быстро взглянул на его плотную фигуру, обтянутую кителем поверх теплого свитера, и сказал:
— Толстеешь, старина. И седеешь.
— Есть немного. — Остудин налил себе полную тарелку борща. — Почему первое не ешь?
— Воздерживаюсь. Врачи не велят.
— Уже болячками обзавелся?
— Есть немного, — сказал Фролов и засмеялся.
Остудин велел вестовому принести члену госкомиссии второе.
— Быстро растете вы, подводники, — сказал Фролов, энергично расправляясь с котлетой и рисовой кашей. — Давно в капитанах второго ранга ходишь?
— Год с лишним.
— Как-то читал о тебе в газете. Хвалили. Порадовался за тебя. Даже написать хотел.
— Чего ж не написал?
— Завертелся. То-се… Да и адреса не знал. Ну-ка, молодец, — обернулся Фролов к вестовому, — подсыпь немного рису.
— Не плаваешь больше? — спросил Остудин. — В науку ударился?
— Работаю в научно-исследовательском.
Когда Фролов ел, кадык на его худой шее ходил вверх-вниз, как поршень в цилиндре. Фролов был в добротной тужурке, при галстуке.
— Беспокойная жизнь, — продолжал он, большими глотками отпивая компот. — Командировки, то-се… Зато Ленинград. Так сказать, блага цивилизации…
Испытания прибора закончились под утро. Помигав прожектором и поблагодарив за четкую работу, противолодочный корабль ушел. Фролов остался на лодке. Он заглянул через плечо штурмана на путевую карту и помрачнел. Было ясно, что вылететь в Ленинград он сегодня не успеет, — дай бог до базы добраться к Новому году. Солнце зашло. Остудин приказал включить ходовые и отличительные огни. С правого борта скользнул на лед зеленый отсвет, с левого — красный. И ледышки, катящиеся прочь от форштевня, тоже вспыхивали то красными, то зелеными искрами.
