не молодой, конечно.
— Ты сам такой же, так что не радуйся моей старости.
— Чего сердишься? И тебе и мне только и осталось, что на печи лежать да дожидаться, когда на тот свет отправимся.
— Э-э, нет, хочу еще немного подышать сибирским воздухом, всего-то пять лет, как сюда приехали…
Между тем рыбаки ушли с берега, лишь пустые лодки, лениво покачивались на воде.
— Чего теперь родные места вспоминать? — снова заговорил сосед. — Все тебя там забыли, ты теперь, как говорится, отрезанный ломоть.
— Может, не забыли… Отцы и деды наши велели не забывать родню.
— Ну, отцы-деды чего только не говорили! Кто об этом нынче вспоминает?
— Это плохо, что не вспоминают. Они правильной жизни учили. Отцы-деды говорили:, чего себе желаешь, того же желай и другим. Говорили: не нужно мстить, потому что даже небольшая месть может привести к большой беде. Еще говорили: люди должны жить в согласии, помогать друг другу, заботиться как о друге, так и о недруге.
— Хе-хе, ничего себе! Что еще говорили эти старые дураки?
— Какие ж они дураки, очень даже, умные были люди. Правильно говорили. Еще велели держать в чистоте дом, двор и собственное тело, учили беречь и слушаться родителей.
— Вот это верная заповедь!
— Верная, конечно. А меня ни сын Эман, ни сноха Амина не почитают, не пускают никуда. Говорят: «Уйдешь, заблудишься, кто тебя искать станет?»
— Правильно говорят. В прошлом году уходил — и пропал.
— Э-э, разве это «пропал»? Просто я за дикими пчелами побежал, хотел найти их дупло.
— Дупла не нашел, самого тебя насилу нашли.
Кугубай Орванче пожалел, что начал этот разговор, по все-таки не мог допустить, чтобы не за ним осталось последнее слово.
— Да я хоть на целое лето в тайгу уйду травы собирать, все равно не пропаду, и когда захочу, дорогу домой отыщу, без дороги к деревне выйду.
Солнце поднимается все выше, греет сильнее. Старики надвинули на глаза свои войлочные шляпы, потом повернулись к солнцу спиной. Теперь Урюп-река сверкает справа от них.
С крутого берега вниз сбежал Сергей, у него из-под ног катились мелкие камушки…
— Зачем так спешишь? — спросил Кугубай Орванче.
— Мужа Салвики медведь задрал! Мама говорит, что он до вечера не проживет.
— Опять медведь начинает безобразничать, — проговорил Кугубай Орванче, но не стронулся с места.
— Дед, ты разве не пойдешь смотреть? — удивился Сергей.
— Не топчись здесь, беги, играй! Чего я пойду смотреть на чужое горе? Не гоже это, внучек!
— Да ну тебя, тебе все «не гоже».
— Мал еще деда оговаривать! Вот поймаю, спущу штаны…
Сергей запрыгал на одной ножке:
— Не поймаешь, не поймаешь!..
Сосед сказал, кивнув на мальчишку:
— Бойким растет, чалдом!
— Сам ты чалдон!.. Я не чалдон! Ты сам чалдон!
Кугубай Орванче поднял палку:
— Вот я тебя!
Сергей убежал.
Старики засмеялись ему вслед. Кугубай Орванче вздохнул:
— Сегодня смеемся, завтра, может, как муж Салвики, покойниками будем…
— Помрем так помрем. Мы пожили свое, пора к родителям отправляться…
Салвика с мужем были луйские и в Сибирь приехали вместе с Эманом. Они поселились в одной деревне. Земля тут оказалась хорошая, кругом леса, в лесу полно зверя, в реке — рыбы, скота можно держать без счета. Переселенцы зажили хорошо. Салвика и Амина сдружились. Иной раз, глядя на играющих Сергея и дочку Салвики Алику, Амина говорила:
— Пусть играют, пусть дружат. Подрастут, поженим их.
— Жди, когда они подрастут!
— Время бежит незаметно…
— Пока они подрастут, мы состаримся, может, и помрем, — сказала как-то Салвика.
И вот, дочка еще не подросла, а отца уже нет в живых. Только тело его пока еще дома лежит…
Кугубай Орванче приуныл. На другой день на похоронах ходил печальный и молчаливый.
Хотя Салвика знала поверье: если плакать, из слез образуется озеро, и покойник не пройдет, она не могла удержаться. Глаза у нее покраснели, веки опухли, на лице появились морщины.
Кугубай Орванче сказал ей:
— Не убивайся, дочка, от горя сама заболеешь.
Салвика взглянула на старика, вздохнула, утерла слезы концом платка, снова заплакала и вышла из избы.
Покойник лежал на лавке.
Кугубай Орванче подошел к нему.
— Сколько раз я тебе говорил: «Не ходи один, стрелять не умеешь». Вот, не послушался… Медведь— не шутка.
Пришли на похороны соседи. Из мужчин — одни старики (остальные на пахоте), — много женщин.
Кугубай Орванче с одним марийцем принесли из сарая две колоды, вычистили их, обтесали. В одной прорезали окно, в которое опустили пятьдесят две копейки.
Тем временем другие старики на лубяных носилках ногами вперед вынесли покойника во двор. Там был поставлен полог, под которым с телом остались одни мужчины. Один из них разорвал на покойнике рубаху и снял ее. Другой, трижды заходя в дом, вынес сначала мыло, потом веник и в третий раз ушат теплой воды. Обрызгали веник водой, этим веником провели по телу покойника с головы до ног, потом как следует обмыли. Надели ha него холщовые штаны и рубашку, обули в новые лапти, причем лапотные оборы замотали в левую сторону. Надели поддевку, на руки — варежки. на голову — шапку. После этого снова занесли в дом ногами вперед, положили на прежнее место.
У изголовья покойника поставили частое сито, в него насыпали ячмень, в ячмень поставили и зажгли свечи.
Между тем Амина испекла девять маленьких блинчиков. Салвика взяла три блинчика, подошла к ситу.
— Киямат тёра*, это тебе! — сказала она и — положила в сито один блинчик.
— Киямат саус [6], это тебе! — сказала она и положила другой блинчик..
— Муж мой Арслан, это тебе! — и она — положила третий.
Кугубай Орванче достал из-за пазухи Принесенцые из дому свечи и хлеб.
— Это все Арслану, Арслану, — приговаривал он, зажигая свечи и кроша в сито хлеб.
Когда свечи догорели, в колоду постелили старый войлок, в изголовье положили старые тряпки, все это покрыли мягким холстом. Только тогда положили в колоду покойника.
— Пусть твой дом будет теплым, — сказал Кугубай Орванче, и все повторили эти слова.
— Пусть будет у тебя семь тысяч копеек денег! — Кугубай Орванче достал десятикопеечную монету и положил ее в карман поддевки покойника.
С левого бока положили полотенце, с правого — палку, чтобы на том свете отпугивать собак и змей, за пазуху сунули три блинчика.
— Где у тебя холст, Салвика? — спросила одна из женщин.
Принесли длинный кусок холста, им накрыли покойника.
— Пусть будут у тебя шелковые качели! — сказала женщина и положила вдоль холста три нитки — красную, черную и зеленую.
Другая женщина оторвала от длинного холста кусок,
