Боже, как я любил театр! Особенно — сидеть затаив дыхание в темном зале и ждать, когда подымется занавес. По ту сторону занавеса был скрыт незнакомый мир, которого я всегда ждал с тревогой… Я знал, что Зизи не довелось испытать этого трепетного ожидания, ведь она не видела не только сцены, но даже — здания театра.
Мне надоели ее бесконечные разговоры, и я, не церемонясь, заявил: «Что ты заладила — хочу быть актрисой, ты ведь и театра-то в глаза не видела!» «Хочу, и все!» — ответила она коротко и сердито. Я понял, что сказал бестактность, и попытался смягчить впечатление: «Знаешь, Зизи, вот поедем в Тбилиси… Там столько театров…»
— Знаю! — прервала меня Зизи и надулась.
— Давай вместе будем ходить в театр, смотреть спектакли… Может, они тебе и не понравятся!
— Понравятся! Мне давно нравится театр, и… ради бога, не рассуждай, как моя мать!
К этому времени мы наконец добрались до моего дома. Я решил быстренько распрощаться и, сославшись на головную боль и усталость, пойти домой. Но Зизи удержала меня и шепотом, как бы поверяя секрет, сказала: «Давай пообедаем у нас, мы ведь никогда не обедали вместе?» А потом завораживающим голосом добавила: «Разведем огонь, согреемся, чем плохо побыть немного вместе». Я взглянул на свой дом, он показался мне холодным и непривлекательным. К тому же я не особенно стремился увидеть Анано. Впрочем, то, что ее нет дома, было заметно с первого взгляда.
— Мать вернется поздно — сегодня педсовет, — снова шепотом сказала Зизи, но только еще многозначительнее. Этот шепот невольно растревожил меня и пронзил ожиданием. Шепот как будто сулил мне что-то, чего не только я, но, возможно, и она не знала. И для Зизи этот «секрет» был, похоже, туманным. Поэтому мы оба покорно, как пленники, следовали за трепещущим шепотом. Зизи молча шагала впереди. Так мы прошли всю дорогу, так открыли калитку и вошли в ее дом, не проронив ни звука.
В комнате было холодновато, но все же мы сняли пальто, и я без промедления выполнил приказ Зизи: «Разведи огонь!» (Единственное, чему я научился, живя в деревне, это разжигать огонь. Хотя, говорят, и мотыжил я неплохо. Летом мы, ученики, мотыжили кукурузу и регань.) Жестяная печка вскоре загудела, и вокруг разлилось приятное тепло. Тем временем Зизи хлопотала по хозяйству — каждой вещи она сразу нашла место, затем водрузила на печку тяжелую закопченную чугунную кастрюлю и накрыла стол на двоих на том конце, который был поближе к огню, принесла из кладовой хлеб и кислую капусту. После того как я развел огонь, делать мне стало нечего, и я, засунув руки в карманы, прошелся перед висевшими на стенах картинами и, наконец, бессмысленно уставился на великого предка Маро-учительницы. Вспомнил, как Зизи проникновенно читала «Родину хевсура»[19]…
— Вина выпьешь? — вдруг спросила Зизи непривычным тоном. Этот тон был не ее — только взрослые обращаются так друг к другу.
Она хорошо знала, что я не пью. Не раз она слышала, как ребята подшучивали надо мной из-за этого. Я и не счел нужным ответить, решил, что и так ясно. Но это было не главное. Зизи как будто играла во взрослую и вынуждала играть меня. За этой показной игрой скрывалось нечто очень важное и для меня, и для нее. И правда, почему она сказала, что мать вернется поздно, неужели для того, чтобы как следует наесться лобио и запить его стаканом-другим вина? Зачем было секретничать и шептаться? Мне не раз приходилось обедать с Зизи в этом доме, и всегда во главе трапезы была Маро-учительница, которая щедро угощала нас…
Зизи поставила на стол кувшин с вином. Я, чтобы печка не остыла, подбросил дров еще.
— Ты сядешь сюда! — распорядилась хозяйка.
Я молча повиновался и сел на отведенный мне стул. Сел прочно, основательно, опершись обоими локтями о стол… Прямо перед собой, в слегка приоткрытую дверь, я увидел часть Зизиной комнаты. Постель была не убрана, видно, утром она как встала с кровати, так ее и оставила. Там же, на стуле, висела небрежно брошенная ночная рубашка… Я отвел взгляд и мельком посмотрел на Зизи — уж не поймала ли она мой взгляд на постель. Зизи стояла у печки. Сняв крышку с кастрюли, она прилежно мешала большой деревянной ложкой лобио, чтобы не пригорело.
— Еще чуть-чуть, и я накормлю тебя, — сказала она.
— А ты сама есть не хочешь? — спросил я ее между прочим, ведь надо было сказать про обед.
— Очень хочу… Утром я плохо поела и после этого ни крошки не брала в рот… Это — лобио.
— Я уже понял. По запаху.
— Лук поджарен на свином сале, — тут же уточнила она. — Моя мать вообще хорошо готовит.
Я, конечно, стал искать портрет Варвары Джорджадзе, оглядел все стены. Мне почему-то показалось, что ее не было ни на одной из этих фотографий, и я с грустью подумал: или они не смогли достать ее фотографии, или сама княгиня не позаботилась оставить своим потомкам хотя бы один портрет.
— Давай тарелку.
Я протянул ей тарелку. Она наполнила ее до краев.
— Столько мне не съесть.
— Сможешь, — успокоила она.
Некоторое время мы молча ели лобио, заедая его кислой капустой, — все было очень вкусно. Зизи налила в граненые стаканы вино — прозрачное, темно-янтарного цвета. Я подумал: не умру же я от стакана, — и не противился, когда она наполняла мой стакан.
— Выпей, вкуснее будет есть.
— А ты?
— И я выпью… немного, — сказала она и чокнулась со мной. — За нас!
— За нас!.
Я отпил глоток. Сказать по правде, мне понравилось. Понравился и вкус, и особенно аромат, хотя, наверное, одно от другого отделить трудно.
Я отпил еще и еще — до половины стакана.
— Ну, как? — улыбнулась Зизи.
— По-моему, хорошее!
— Мы умеем делать вино, всем нравится.
— Да, прекрасное! — подтвердил я.
Вино дрожью разлилось по всему телу, приятно и легко опьяняя меня.
— Сколько захочешь, столько и выпей, — сказала Зизи и снова наполнила мой стакан, затем налила себе. Она оказалась права, я с большим удовольствием принялся за лобио, потихоньку отпивая глоток за глотком. Опорожнив второй стакан, я сам налил себе и Зизи третий. Я был по-прежнему слегка пьян, как после первого стакана. Зизи сидела справа от меня, совсем близко, нас разделял только угол стола. Придумала это Зизи, и места она сама распределила… Умница она, я бы не додумался: и сидит она рядом, и голову мне не надо поворачивать. Я смотрю на нее в упор: шея у нее белая, из-под блестящих волос виднеется маленькая мочка с дырочкой для сережек. Волосы у нее зачесаны гладко и на спине переходят в толстую косу…
Опорожнив еще стакан, я отчетливо увидел, как потемнели ее светло-голубые глаза, как они сузились и стали печальнее. Мне же было весело и легко, я не чувствовал усталости, и удрученное сегодняшними впечатлениями сердце билось теперь спокойнее… Под столом, совсем близко, я ощущал ее колени, и близость Зизи наполняла меня ощущением не испытанного ранее счастья и трепетом ожидания.
— Что ты собираешься делать, Озо? — спросила она неожиданно.
Как будто чья-то невидимая рука дернула меня за рубашку. Я не сразу понял, что имела в виду Зизи, и, кажется, даже покраснел, поскольку в тот момент смотрел на ее белую шею и бог знает что думал и что собирался делать…
— Куда собираешься поступать, когда кончишь школу? — уточнила она.
— А-а-а… — с облегчением улыбнулся я и, не думая, ответил: — Не знаю.
— Как это не знаешь?!
Я говорил правду: я пока не знал, где буду учиться после школы! А сейчас я был не в состоянии решать, да и настроения не было. Мы оба чувствовали, что не говорим о самом главном, а так — о том о сем.
— Тебе-то что, у тебя в Тбилиси дом… А мне как быть…
— Живи у нас, — искренне предложил я, ибо в эти минуты такая перспектива казалась мне реальной.
— У вас? — поразилась Зизи. Потом ее разобрал смех, и она долго от души смеялась.
— Какой же ты глупый, Озо!
— Почему я глупый?
— Не знаю, но глупый…
— Ну ладно, глупый так глупый! — согласился я безропотно.
В открытую дверь я вновь увидел неприбранную постель и снова отвернулся. Зизи внезапно перестала смеяться и загрустила. Отодвинула тарелку в сторону и, положив руки на стол, упрямо уставилась на стакан с вином. «А что будет, если я ее поцелую, — подумал я, — в щеку или в шею?! Осторожно… совсем слегка коснусь… или же расцелую ей руки». Но Зизи встала, сняла с печки кастрюлю, мол — подгорела, и вышла из комнаты. Я снова выпил до дна. Вино показалось мне не крепким и пилось с наслаждением, приводя меня в то хорошее настроение, когда все время хочется петь. На Зизи же оно, по-видимому, действовало иначе: она сникла и загрустила.
Зизи внесла дрова. Те, что были в комнате, когда мы пришли, огонь уже поглотил!
Я сижу и наблюдаю за действиями Зизи, за ее движениями. Подбросив дров в огонь, она повернула голову и слабо улыбнулась… То ли улыбнулась, то ли нет, но так чарующе на меня никто еще не смотрел. Действительно, она красавица! На свете, наверное, нет второй такой девочки.
