Теперь Назимов громко расхохотался. Отто погрозил пальцем:
— Эх ты, чуть не попался на удочку! Когда с картами было покончено, Назимов роздал их командирам батальонов своей бригады. Комбаты обрадовались этому подарку. Правда, у них уже были кое-какие свои чертежи. Но на картах Назимова значилось очень много такого, чего не было на их схемах, в частности — окрестностей Бухенвальда.
Только Назимов вернулся в свой барак, как Отто передал, что к нему заходил Кимов. Назимов встревожился: уж не случилось ли опять что-нибудь недоброе? Бывало и раньше, что Кимов не заставал Баки, но если не было ничего срочного, он просто уходил и в этих случаях никогда не наказывая Отто, чтобы тот передал Назимову о его приходе. Значит, на этот раз была необходимость отступить от правила.
Через какой-нибудь час Кимов опять зашел. На „нем лица не было.
— Борис, пойдем, надо потолковать.
Когда они остались наедине, Николай вплотную придвинулся к Назимову, шепотом произнес всего только два слова:
— Рыкалов — власовец!
Рыкалов — новый командир «Каменной» бригады, поставленный вместо Смердова, и вдруг — власовец? Возможно ли это!
— Не говори глупостей! — сердито прошептал Баки.
— Вот смотри… — Кимов достал из внутреннего кармана куртки фотографию и протянул ее Назимову. На снимке был изображен сам Власов в окружении группы своих приближенных, таких же изменников, как он сам. Чье-то лицо было старательно вырезано из снимка.
— Эту фотографию ребята обнаружили на складе, среди личных вещей Рыкалова, — объяснил Кимов.
По прибытии в лагерь узники обязаны были сдавать свое некоторое имущество и документы на вещевой склад, где все хранилось в мешках, подвешенных к специальным крючкам; на каждом мешке был проставлен тот же номер, что носил и сам заключенный. Подпольщики, работавшие на складе, всегда могли просмотреть личные вещи любого заключенного, так как не хитро было узнать его нагрудный номер. Поскольку Рыкалов получил от организации ответственное назначение, подпольщики сочли не лишним проверить веши нового комбрига. И вот результат.
— А ты убежден, что тут вырезан именно Рыкалов? — Назимову все еще не хотелось поверить в страшную новость.
— Зачем же ему было вырезать чужое лицо? — в свою очередь спросил Кимов.
— В таком случае, почему он не уничтожил карточку целиком? Это было бы лучше, — не сдавался Назимов.
— Мало ли для чего может быть нужно ему фото. Вдруг придется где-то предъявить как вещественное доказательство.
И тут Назимов ничего не мог возразить. Кровь бросилась ему в голову. Что же теперь?.. Ведь Рыка лову известна вся Система военной организации. Он знает в лицо многих членов «Военно-политического центра».
— Нужно, не медля ни минуты, изолировать Рыкалов а, — настаивал Кимов.
Назимов колебался… Командир бригады подчиняется непосредственно «Военно-политическому центру. Без решения центра к нему нельзя применить; никаких репрессий.
— Санкции центра уже есть, — объяснил Кимов, слоено прочитав мысли Назимова. — Я все сделаю без шума. Главное — всем быть начеку.
Кимов заторопился, ушел. Не успел Назимов собраться с мыслями после этой ошеломляющей новости, как его срочно вызвали к Смердову.
Баки так спешил в тридцать шестой блок, что от быстрой ходьбы задохнулся. В коридоре барака он обессиленно прислонился к стене, немного передохнул. Лишь после этого вошел к Смердову.
Назимов ожидал увидеть Ивана Ивановича глубоко встревоженным, но, к немалому своему удивлению, убедился, что Смердов был совершенно спокоен.
— Рыкалов изолирован, — сообщил он Назимову. — Но мне необходимо знать ваше мнение о нем. Вызывает ли Рыкалов у вас хоть малейшее сомнение?
— Человек, скрывающий от товарищей какие-то подозрительные факты, в условиях конспирации не может пользоваться полным доверием, — не совсем твердо ответил Назимов.
— Это верно. Однако прошло уже довольно много времени с тех пор, как Рыкалов был назначен командиром бригады. Почему он до сего времени не выдал никого из нас?
— Он-то, может быть, давно уже выдал. Да Кампе не торопится, выжидает наиболее удобный момент, чтобы «нанести удар. У меня есть сведения, что вокруг лагеря концентрируются новые эсэсовские части. Если бы Кампе был уверен, что в лагере все спокойно, зачем ему вызывать дополнительные подкрепления?
Оба задумались. Раз возникло такое подозрение, Рыкалова нельзя оставлять во главе бригады, если даже он и оправдается в будущем. Подпольная организация не имела возможности досконально разбираться в его благонадежности. Опрос самого Рыкалова вряд ли что-нибудь даст, он, конечно, будет все отрицать.
— Хорошо, — сказал Смердов после тягостного раздумья. — Скоро я сообщу вам окончательное решение подпольной организации. Сейчас я должен повидать Николая Семеновича. Вы не отлучайтесь из своего блока, можете срочно понадобиться. Прежде всего мы постараемся уточнить, с какой целью эсэсовцы подбрасывают подкрепления. Пусть комбаты тоже находятся на своих местах. Мы дадим знать — надо ли немедленно извещать их о случившемся.
Назимов пошел к себе. Сердце у него бешено колотилось. Если Рыкалов скрыл свою связь с власовцами, он подписал себе смертный приговор! Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Чем суровее борьба, тем беспощаднее средства, применяемые в ней.
Уже после отбоя Кимов еще раз заявился в сорок второй барак. Он сообщил Назимову, что «Военно-политический центр» сместил Рыкалова с должности командира бригады и объявил боевую тревогу.
— Пока подозрения не отпадут или не подтвердятся, будем держать Рыкалова под неотступным наблюдением. С завтрашнего дня он переводится на работу в прачечную. Там легче наблюдать за каждым его шагом. Своих людей я приставил к нему и в бараке. Если подтвердится, что он предатель, нетрудно привести приговор в исполнение, — глаза Кимова холодно блеснули. — Но центр хочет собрать по возможности исчерпывающие доказательства. Поэтому решили не торопиться.
Ко всем несчастьям последних дней прибавилось еще одно: в лазарете умер от воспаления легких один из старейших и опытных подпольщиков — Черкасов.
Есть люди, прожившие более ста лет. Но для всех сутки человеческой жизни измеряются всё теми же двадцатью четырьмя часами. Однако по насыщенности событиями, по напряженности часы далеко не одинаковы. В некоторых случаях и один год может быть приравнен к сотне лет. Казалось, подпольщики испытали и пережили всё самое страшное, что существует на свете. Но нет, судьба посылала им новые и новые испытания, требуя от них все большего напряжения духовных, и физических сил. Неужели Кампе удалось вонзить нож в самое сердце организации? Ведь Рыкалов знает еще больше, чем Ефимов. Да и можно ли сравнивать их: один проверенный патриот, готовый молча умереть, но не выдать товарищей, а другого — еще мало знают, есть подозрения самые худшие… Постоянное ожидание налета эсэсовцев: днем и ночью, каждый час, каждую минуту — страх за себя и за товарищей, за организацию… не найти слов, чтобы рассказать, какие волнения и тревоги переживали руководители центра.
Сам Рыкалов, тщательно допрошенный, показал, что он никогда не был власовцем. Снимок носил с собой якобы для того, чтобы, когда настанет час, уличить своих истязателей, — он уверял, что на карточке сняты палачи, мучившие его. С другой стороны, снимок мог понадобиться ему для того, чтобы запутать гитлеровцев, сбить их со следа, если они попытаются в чем-то обвинить его. Что касается вырезанного из снимка чьего-то лица, Рыкалов уверял, что карточка попала к нему уже испорченной. На вопрос: как же она очутилась в его руках? — он давал путаные ответы.
Разумеется, центр ни в коей мере не удовлетворился этими показаниями. Но и полной уверенности в виновности Рыкалова не было.
Прошло больше недели в величайшем напряжении. Организация как бы замерла, притаилась. Ни в одном подразделении не проводилась боевая учеба. А это могло оказаться пагубным. Чего доброго, люди потеряют веру в успех деда, и когда настанет время действовать, они окажутся неготовыми.
В конце концов «Военно-политический центр» все же распорядился возобновить боевую учебу в подразделениях. К этому времени удалось уточнить, что гитлеровцы не подбрасывали и лагерю специальные под крепления только производили замену частей. Это несколько ободрило организацию.
Как правило, занятия проводились ночью, после отбоя. Но это было слишком изнурительно. Без достаточной пищи, отдыха и сна люди быстро переутомились, могли и совсем выйти из строя. Желая дать возможность байты хоть немного отдохнуть, Назимов решил перенести часть занятий на дневное время. Но для этого требовалось, чтобы подпольщики, яро-ходившие учебу, и днем оставались в лагере. Добиться этого нелегко, нужно привести в движение весь сложный механизм подпольной организации, привлечь к делу и агентуру «Интернационального центра».
