В один из перекуров заметил: Хлыстов вертится около самохинской Нельки. Весело подумалось: «Ай да Хлыстов!» И на этом вдруг успокоился.
Едва успели втянуться в работу, как срок завтрака подоспел. Галина Андреевна, разрумянившаяся у самодельного таганка и еще более похорошевшая, даже помолодевшая, бойко зазвенела, стуча ножом о крышку кастрюли, прямо-таки как на полевом стане, сзывая помочан к импровизированному столу.
Тут же положили на чурбачки несколько досок, расселись рядком. Иные, подстелив одежку, предпочли расположиться прямо на земле. Но еще были в запале, ели торопливо, и разговоры шли о работе.
Нелька каждому клала в миску (их, как и ложки, принесли женщины из дому) макароны и колбасу. А Галина Андреевна успела сделать всем бутерброды с маслом, а теперь разливала чай. Сахар она выставила прямо на середину в глубокой миске:
— Сладите, кто как любит.
Но, конечно, мужчины засекли центральное событие, когда Вася Самохин, вернувшись из магазина, вместе с другими продуктами выгружал ящик водки. Раздались реплики: «А чего же не выпить? Сухая ложка рот дерет! Сон да баба, кабак да баня — одна забава! Табачник к табаку, и пьяница к кабаку...» И все остальное в том же духе.
Дед Макар, беспомощный перед такими просьбами, сразу же спасовал:
— Уважаемые, все для вас, как скажете! Есть чай, но и чего покрепче.
Многоопытный Шохов оценил опасность и пресек разговор.
— С утра пораньше пьют одни алкоголики,— будто смехом произнес он.— А у нас таких не бывает, правда?
Не слишком-то дружно, но поддержали, особенно женщины.
— Это кому же не терпится выпить, а? Еще и бревна не положили, а водку им подавай! Не заработали еще! Кривую избу построите, если до начала станете пить!
Шохов смотрел на завтракающих и снова засек, что пронырливый Хлыстов сел поближе к Нельке, и та уже поводила глазами и вовсе была не против такого соседства. Но мыслями Григорий Афанасьевич был далеко. Он уже и на деда перестал злиться, только переживал, чтобы, боже упаси, Наташа не обиделась, когда не застанет дома.
Улучив минутку, он все-таки сходил, посмотрел. Дома у него было тихо, и палочка у входа, которой он для приметы перегораживал дверь, стояла на своем месте, и записка лежала на одеяле.
После завтрака дело пошло быстрей. Пока одни вкапывали стулья, другие подготовили обвязку. А двое парней, все, кстати, ярославские, на сколоченном верстаке затесывали и готовили горбылек для стен. Как только подняли стояки, с трех сторон одновременно начали набивать стены. А Самохин, прихватив для помощи двух женщин покрепче, съездил на «золотое дно» и привез гору опилок. Каждый раз, высовываясь из кабины, он отыскивал глазами суетливого деда Макара и кричал ему озоруя:
— Дед! Принимай груз под расписку! С тебя поллитра!
На что великодушно настроенный Макар Иванович чопорно приподнимал шляпу с бантиком и произносил:
— Мерси, Васенька! Вы сегодня летаете на тракторе, как космонавт в условиях невесомости!
Но при всей дедовской импозантности пользы от него, надо сказать, не было никакой. Он суетился, хватал носилки, пытался поддерживать стояк и конечно же всем мешал работать. Ему не выговаривали, но деликатно спроваживали к соседям или еще куда-нибудь. Помочь-то, в конечном итоге, оказывалась ему. Значит, он тут был и хозяин.
К обеду, уже частью обшитые тесом, возвышались стены. Это придало энергии другим. Солнце горячило лица, и многие разделись до пояса. Только дядя Федя, маленький, сухонький, вроде бы всегда недовольный, давал короткие приказания и даже курил, не прекращая работы и вроде бы не чувствуя жары.
Наблюдая за ним, Шохов подумал, что не мешало бы выяснить, в каком подразделении он устроился, чтобы при случае попробовать перетащить на свой водозабор. Вот и в таком деле, как избная помочь, он смог кое-что взять для себя.
Обед прошел шумно, потому что Шохов, поговорив с дядей Федей и посоветовавшись с Гавочкой, разрешил налить желающим по сто граммов водки. Сам же он, не присев, выскочил на улицу и направился к своему дому. Конечно, он уже понимал, что никого и не будет, но все-таки надеялся. Дай человек он был по натуре обязательный: раз пригласил, то надо караулить гостью.
Обратно возвращался не торопясь, удрученно раздумывая, по какой причине не смогла прийти Наташа. Мама ли не отпустила или не захотела сама? Молоденькая, кто их, нынешних, знает, какие они теперь...
Надо сказать, что Григорий Афанасьевич Шохов, кроме своей Тамары Ивановны, других женщин не знал да и уж, честно говоря, забыл, как за ними нужно ухаживать. Возраст его, за тридцать, на стройке в Новом городе числился далеко не молодым. В таком возрасте человек вне семьи особого доверия не внушает. Об этом говорилось и прежде, когда он поступал на работу. Но теперь-то разговор шел о любви... Да, да, Григорий Афанасьевич, кажется, влюбился, да не на шутку, сам удивлялся невесть откуда взявшейся прыти, что гоняет каждую свободную минуту от новостройки к дому и обратно из-за какой-то маленькой медсестренки с детским чистым лицом и строгими глазами.
Как ни медлил, а вернулся Шохов рано, обед был в самом разгаре. Люди ели суп, приспособившись кто где мог, а появление Григория Афанасьевича встретили призывными криками. Каждая группа приглашала его к себе.
— Афанасьич, ходи к нам! — приглашали ярославские.
— Гришенька, с нами поешь,— ласково зазывали женщины.
Шохов подумал, что давненько его так никто уже не звал.
А Вася Самохин, развеселый уже (уж очень подозрительно был он весел всего от ста граммов водки!), кричал на всю площадку:
— Гражданин начальник, разреши еще по ста людям, а? Чего тебе, жалко?
Но тут вскинулся маленький цыпучий дядя Федя и обрезал Самохина:
— Тебе, Василий, если жаждешь, мы отдельно ото всех нальем. Ты у нас ведь самый выдающий среди всех, да?
И Вася не нашелся с ответом. Да и Нелька, которая, судя по всему, побаивалась своего бойкого мужа, на этот раз подала голос:
— Вась, ну потерпи до вечера. Жарко сейчас пить!
— Всю жисть только и терпишь! — крикнул Самохин, сыграв в обиженного, и ушел от всех в сторону.
Остальные, отобедав, тут же, кто где был, прикорнули, подремывая на солнышке. Многие женщины, помыв посуду, воспользовались отдыхом, чтобы сбегать домой. Шохов прикинул, что рабочий день выходит длинный (а еще вечер придется прихватить!), и надо дать всем немного передохнуть. Он быстро поел супу и пошел искать дядю Федю, который конечно же суетился около сруба. Не вынимая потухшей папироски изо рта, что-то вымерял, прикидывал.
— Стекла нет,— сказал озабоченно, не глядя на Шохова.— И кирпича нет.
— Так их нигде нет,— ответил Шохов.
— Вот и говорю. Может, у кого завалялось? Не знаешь?
— Не знаю,— произнес Шохов, усмехнувшись.
Во дворе у самого Шохова лежал кирпич и стекло лежало. Он понимал, что цепкий на глазок дядя Федя не мог не видеть всего этого добра. И, конечно, не зазря он завел именно с Шоховым подобный разговор. «Так пусть и говорит прямо, нечего тут намеки-то строить»,— подумал Шохов и снова усмехнулся. Но дядя Федя никак не отреагировал на его усмешки и больше намекать не стал. Выбросил потухшую папироску и молча стал что-то высчитывать, чертя цифры карандашом на стене.
А Шохов стоял рядом и раздумывал. Было ему жалко, конечно, отдавать кирпич, да и стекло, добытые с таким трудом. Но ведь нужно же. И потом, у него, как всегда, этого кирпича с запасом. А люди — народ такой: не скажут, но при случае напомнят и носом ткнут в собственную жадность.
— Кирпича я смогу найти,— наконец выдавил он, глядя в спину дяде Феде.— А вот стекло у меня только бой...
— И бой сойдет, — согласился сразу дядя Федя, опять же не оборачиваясь, сосредоточенно занимаясь работой.
Шохов понял, что на такое решение тот и рассчитывал. И даже, наверное, не сомневался и не догадывался, как перемогал себя Шохов.
— Я рамы свои принесу,— говорил между тем дядя Федя.— Зимние, они все равно не нужны сейчас. А когда время будет, два комплекта изготовлю. Себе, значит, и деду. И дверь мы найдем. И плиту чугунную двухконфорную. А тебе, Афанасьич, печку ложить придется.— Дядя Федя вприщур, снизу вверх посмотрел на Шохова вопросительно. — Лучше тебя здесь никто не сложит, ты знаешь.
Шохов кивнул. Он и не предполагал иного разговора.
— А то смотри, может, завтра? Если самочувствие позволит...
— Да я и сегодня ничего.
— Не перегружайся, — предупредил дядя Федя и тут же решил, что, пожалуй, пора поднимать народ.— Время идет, а делов много.
После обеда стройка замедлилась. Разворачивались не спеша, кое-как, всех разморили отдых и жара. А тут еще молоденький гармонист полез по шаткой лесенке на стену, поскользнулся и грохнулся наземь. Все обошлось вроде бы без ушибов, но вдруг выяснилось, что парень прикусил себе язык. Да так сильно прикусил, что хлынула ртом кровь.
