— Хочешь подсоблю? — услышал Семен позади голос Маши Степкиной.
Не дождавшись ответа, девушка принялась собирать болты. Она делала это стоя на коленях. Лицо ее было совсем близко от склоненной головы Семена. Временами Машенькины волосы, нагретые солнцем, солоновато пахнущие морем, касались его щек. Семену было хорошо и неспокойно от этого прикосновения.
— Ты настоящий молодец, Сенечка! — восторженно воскликнула Маша, управившись с подборкой. — Ты такое замечательное дело придумал, что даже и не представляешь. Мы всех комсомольцев обяжем собрать годные болты, гайки, заклепки.
— Опять шутки шутковать пришла? — сказал посмеиваясь Гришка.
— Никакие не шутки. Совершенно серьезно, — ответила Машенька.
— Не забудь Сеньке грамотку схлопотать, — продолжал язвить Гришка. — За усердие…
— А ну заткни поганую свою пасть! — гаркнул вдруг Федос, замахнувшись кулаком на Гришку. — Замолкни, покуда я тебя не прикончил, кулацкое отродье!
Шмякин соскочил с кильблока, отпрянул в сторону. Лицо его побледнело.
Семен и Маша с недоумением смотрели на расходившегося Федоса. А он, держа в дрожащей руке письмо, наступал на Гришку. И тогда между отцом и Шмякиным встал Семен.
— Не надо, батя. Еще отвечать из-за него придется, — сказал Семен, зная характер отца и боясь, как бы не вышло драки.
Федос успокоился, сел. Гришка тоже пришел в себя. Он с затаенной тревогой поглядел на конверт в руках Федоса.
— Якимку поранил, бандит проклятущий! — шумел Федос. — Харитон подстрелил его на дороге под сопкой. И дом свой спалил. А сам сбежал. За кордон, видать, подался, волчья душа…
— Я давно знал, что он бандит, потому я и ушел из дому, — сказал Шмякин так, словно речь шла не об отце, а о ком-то постороннем.
Федос с отвращением посмотрел на Шмякина, на его вымазанные салом губы.
Юрий внимательно наблюдал за происходившим… В душе он радовался за посрамление Гришки: в последнее время Шмякин стал изводить Дерябина своими обидными шуточками, точно так же, как делал это с Семеном.
Семен взял письмо. Оно было написано рукой Поли. «Яким не велел писать, пока ему не будет лучше. Он не хотел, чтобы вы волновалась. А сейчас уже дело пошло на поправку, и это письмо я пишу по его просьбе. Самому ему некогда, живет в поле. С рукой было плохо, пуля задела кость. Врачи хотели даже отрезать руку поначалу. Но Яким не дал. И все обошлось. А Шмякин Харитон, видимо, ушел за границу. Мои вещи все сгорели, и спасибо тете Евдокии, она перешила кое-что из своего на первый случай. В райисполкоме дали ордер на мануфактуру, сошью платьев. А за здоровье Якима не беспокойтесь, он уже окреп…»
Дальше шли бакарасевские новости. И в самом конце письма было несколько строчек, обращенных к Семену. Он перечитал их дважды и бережно вложил письмо в конверт.
Вдруг из шланга рвануло тугой воздушной струей: компрессорная заработала.
Машенька стремительно сорвалась с места, побежала к своему катеру. Семен прикрутил шланг к сверлильной машинке. Федос, угрюмо посматривая на Гришку, поднял с земли подбойку и взобрался на подмостки.
И здесь поджидала Федоса новая беда. Пока он читал письмо и воевал с Гришкой, на их катер пожаловал контрольный мастер и жестким росчерком мела забраковал всю последнюю работу — один из скуловых листов.
— Ты что же, елки-моталки! — шумел мастер. — На пожар спешил, что ли? Это разве ж работа? С такой клепкой все потечет!..
Шмякин стоял нахохлившись, с красным от злости лицом.
— Мы с Ченом соревновались, хотелось его обогнать, — оправдывался он.
— По-твоему, соцсоревнование — что бег наперегонки? — рассердился мастер. — Скорость без качества никому не нужна. У тебя брак. Давай переклепывай. Я еще в цехком сообщу, пусть тебя, елки-моталки, рогожным знаменем наградят.
И контрольный мастер ушел, оставив густо исчерканный мелом лист.
— Говорил тебе, не лезь в это соревнование, — сердито упрекал Гришку Федос. — Поспешишь — людей насмешишь.
Бригадир китайской бригады Чен слышал слова контрольного мастера, подошел к Шмякину:
— Скучай не надо. Наша помоги…
— Это чего же ради за нас станешь отдуваться? — спросил Федос. — Сами напартачили, сами и расхлебывать будем.
— Зачем так говори? Товарища выручай надо, — настаивал Чен.
Тут подоспела еще Машенька.
— Мы тоже подсобим, не горюйте, дядя Федос, — сказала она.
Машенька терпеть не могла Гришку и уж, конечно, не ради него вызвалась помочь соседям. Ей было жаль Федоса: он работал добросовестно и не знал, что Шмякин халтурит в надежде на слабый контроль.
— Мы с Ченом берем вас на буксир, — улыбаясь сказала Маша.
Федос отстранил рукой Шмякина и сказал Чену и Маше:
— Спасибо, конечно, за заботу, а только мы сами разберемся.
— Ты чего здесь командуешь? — огрызнулся Шмякин. — Ишь, хозяин выискался. Ты у меня подручный и помалкивай.
— А может, я и есть здесь хозяин! — прикрикнул на Гришку Федос.
Но Шмякин сделал вид, что слова эти относятся не к нему. Он уже взвесил все выгоды предложения соседей и, в душе смеясь над их бескорыстием, сказал:
— Буксир так буксир. Тяни, вытягивай, где наша не пропадала!
Федосу стало тягостно и гадко. Он не привык работать кое-как. И ему было стыдно. Хотя в допущенном браке был виноват не он, а Гришка, Федос считал, что Гришкина вина ложилась и на него. А раз так, надо самим свою вину исправлять.
— Не позволю, чтобы за нас другие работали! — решительно заявил Федос. — Помогают слабосильным. Разговор конченый.
И Федос так глянул на Гришку, что тот опустил глаза.
— Вот это сознательность! — весело сказал подошедший председатель цехкома. Контрольный мастер уже сообщил ему о случившемся. — Правильно, отец! Помогать надо не тем, кто государство обманывает…
Федосу слова председателя не понравились. Он недовольным голосом пробасил:
— А мы и сами знаем, что к чему.
После работы было назначено профсоюзное собрание. «Больно часто заседаем, отдохнуть некогда», — рассердился Федос.
Но на собрание остался.
В профсоюз принимали двоих: Чена и Шмякина. Китаец когда-то работал клепальщиком в Харбине. Спасаясь от безработицы, приехал с целой компанией во Владивосток. Поселились на Миллионке. Хозяин квартиры Шао являлся старшинкой артели, в которую вошел и Чен со своими ребятами. Старшинка покупал на всю артель хлеб, продукты, обсчитывал артельщиков и обманывал. Особенно ополчился он на Чена, когда узнал, что тот на Дальзаводе организовал ударную бригаду и собирается вступить в профсоюз. Старшинка стал запугивать рабочих тем, что всем ударникам, когда они вернутся домой, Чан Кай-ши отрубит головы. Чен первым из бригады вступает в профсоюз — для примера. Он сагитировал уже нескольких своих друзей, и они тоже скоро подадут заявления.
— А ты бы ушел от этого Шао, — посоветовал Федос.
— Зачем уходить? Надо старшинка разоблачай. Надо рабочих от него отбирай, — сказал Чен.
Чена приняли в профсоюз.
Следующим рассматривалось заявление Шмякина. Он подавал заявление вторично: в первый раз ему отказали в приеме, так как не все было ясно с его бакарасевскими связями.
— У кого есть отводы? — спросил предцехкома. — Кстати, здесь имеются товарищи из того же села. Может, они выскажутся?..
Федос сидел и думал о том, что волновало душу: о пожаре в Бакарасевке, о выстреле в Якима, о сегодняшнем браке, о Гришке, который притворно ругал отца.
Шмякин стоял перед всеми в замазанной спецовке, ничем не отличимый от других рабочих. Он напряженно ждал, искоса посматривая в сторону Федоса.
— Отводов не будет? — повторил свой вопрос предцехкома.
«Может, взять, да и рассказать обо всем?.. — думал Федос. — Но разве Гришка ответчик за отца? Не о Харитоне ведь речь…»
И, прокашлявшись, Федос сказал:
— У меня отводов нет.
Гришка сидел с пылающими ушами, пока считали поднятые руки. Он тоже был принят.
Затем председатель огласил решение цехкома о вручении рогожного знамени Шмякину и Лободе за допущенный в работе брак.
— Учти, Шмякин, — предупредил он. — В союз мы тебя, конечно, приняли. А за брак ты ответишь особо. Получай знамя. Исправишься — заберем обратно…
Федос низко опустил голову. Гришка, глупо и угодливо улыбаясь, прошел к столу и под смех и свист взял из рук председателя шершавое, занозистое древко с куском обтрепанной грязной рожоги с черной надписью: «Позор бракоделам!»
Вернувшись на свое место, Гришка, все так же глуповато улыбаясь, сунул знамя Федосу:
— Возьми, прицепи на катер эту красульку.
Федос резко поднялся. Глаза его пылали гневом. Он двинул кулаком по Гришкиной руке с рогожей и, не глядя ни на кого, вышел из цеха.
— Ишь ты! Мы обиделись, гордые очень, — шутовски воскликнул Гришка.
