— Верно, и об этом сказать следует.
Встретив Семена Гончаренко в кубанке, в сапогах и в галифе, туго подтянутого узким казачьим поясом, Кондратьев залюбовался молодцеватым видом директора ГЭС и сказал:
— Как живешь-поживаешь, новоявленный усть-невинский казак?
— Жизнь, Николай Петрович, такая, что пожаловаться не могу.
— Семен Афанасьевич, — серьезным голосом заговорил Кондратьев, — Виктор Грачев в своем докладе скажет о тех закупках, которые сделал Сергей, лишь вкратце, а ты, как директор станции, остановись на этом более подробно… А! Вот и главный наш электрификатор — Виктор Игнатьевич Грачев. Подходи, подходи, ты мне нужен. Ну как? Поправил тезисы? Твоим докладом актив особенно интересуется. Я тебя прошу, поподробнее изложи наши планы по техническому обучению руководителей колхозов.
— Один раздел отведен учебе.
— Вот и отлично! Кончим уборку и сейчас же приступим к организации курсов. Тут, Виктор Игнатьевич, важно, чтобы те, кому придется всерьез овладеть техникой, уже сейчас бы, на этом активе, поняли, что дело это весьма важное и к нему надо отнестись со всей серьезностью.
К ним подошли директор Усть-Невинской МТС Чурилов, Григорий Мостовой и Иван Шацкий. У Чурилова взволнованное, раскрасневшееся лицо, а оба бригадира были мрачные и злые.
— Николай Петрович, — сказал Чурилов, — посмотри ты на этих молодцов. Заспорили — не могу помирить.
— А о чем спор?
— Кому из них мы дадим те тракторы, которые идут к нам по нарядам.
— А как ты считаешь?
— Прямо затрудняюсь сказать. — Чурилов развел руками. — Оба они мне, канальи, нравятся… И вот они готовятся выступать на активе со своими итогами и требуют от меня…
— На активе распределять тракторы не будем, — сказал Кондратьев, посмотрев на бригадиров. — Решим особо… А вы не спорьте. Недалеко то время, когда новые тракторы будут во всех бригадах.
— Николай Петрович, а со мной почему не поздоровался? — говорил басом Хворостянкин, подходя к Кондратьеву и протягивая руку. — Пора бы уже и начинать наш съезд; солнышко, посмотри, куда поднялось!
— А вот и марьяновцы едут! — кто-то крикнул в толпе.
— А шумно, как на свадьбе.
Кондратьев молча посмотрел не на солнце, а сперва на пылившие и въезжавшие на площадь два грузовика с народом и с гармониками, а затем на свои карманные часы и попросил всех заходить в клуб.
В это время подошел Сергей, держа в руках листы заново переписанного доклада, и по оживленным глазам Сергея Кондратьев видел, что его совет не пропал даром.
— Ну как? — спросил он, когда они входили в клуб.
— Пришлось две ночи посидеть, — негромко ответил Сергей, — но зато теперь есть что сказать…
В клубе гремели стулья, слышалось шарканье ног о деревянный пол — делегаты все входили и входили, разговаривая и перекидываясь шутками. Когда уже все уселись и воцарилась тишина, со сцены, подойдя к длинному, любовно убранному столу, с краткой речью выступил Кондратьев и собрание началось.
Проходило оно оживленно; казалось, что все его участники… Э! Нет, нет, вижу, что тут уже слова бессильны, ими невозможно нарисовать картину живую, а главное — правдивую; невозможно показать во всех деталях не только весь ход собрания, но даже важные и волнующие моменты: например, избрание президиума, куда, с общего одобрения, вошли Тимофей Ильич Тутаринов, Варвара Сергеевна Аршинцева, Прохор Ненашев, а также руководитель марьяновской делегации; или выступления главных ораторов — сперва был заслушан доклад Виктора Грачева, а потом Сергея Тутаринова, — надо было видеть в это время лица и взгляды людей; или выступления по докладам, — список желающих высказаться рос и рос, и прения продолжались с перерывами более пяти часов (ради справедливости надо отметить: где-где, а в сельском районе умеют при случае поговорить и отвести душу); или речи Тимофея Ильича, Аршинцевой, Прохора Ненашева, Стефана Петровича Рагулина, Ефима Меркушева — бригадира марьяновского колхоза; или принятие социалистического договора, когда к столу первым подошел Кондратьев, поздравил собравшихся с началом соревнования и поставил подпись; следом за ним к столу подошел Сергей Тутаринов, затем подходили и расписывались представители от каждого колхоза…
Думаю, что будет, пожалуй, и легче, да и лучше показать не самое собрание (читатели, надо полагать, не обидятся), а те события, которые произошли уже после того, когда поздно ночью начался разъезд делегатов, а к рассвету станичная площадь совсем опустела и притихла.
Последним покинул Рощенскую Игнат Савельевич Хворостянкин. Он задержался у Сергея в кабинете, — разговор шел о том, чтобы завтра выслать на станцию подводы и получить аппаратуру для механизации молочной фермы. Случилось так, что вместе с ним ехала и Татьяна Нецветова, — она думала заночевать у своих знакомых и поэтому отпустила машину с людьми; поговорив же с Кондратьевым, решила выехать сегодня и была рада, когда увидела еще стоявшую на площади хворостянкинскую тачанку.
Предоставив Татьяне место рядом с собой, Хворостянкин был любезен, даже ласков: то улыбался, то подпушивал усы, то говорил, что всегда рад бы ездить на тачанке вдвоем с секретарем партбюро… Дорогой же был грустный, разговаривал мало.
«Должно быть, нарочно ко мне присоединилась, — думал он, ощущая рукой мягкий женский локоть. — То никогда и не садилась рядом, а теперь бросила машину и пересела на мою тачанку, — а какая в этом цель? Может, решила пилить меня всю дорогу? Мало меня еще пилили и терзали на активе!.. Что ни оратор, то и на языке у него Хворостянкин… Одна языкастая Аршинцева поиздевалась надо мной вволю…»
Ему не хотелось вспоминать о собрании актива, а перед глазами так и вставали то взволнованные лица в зале, то злые, горящие глаза Аршинцевой; ему даже слышался гул голосов, насмешливые реплики, слова Ефима Меркушева, говорившего на трибуне: «Мы вступаем с вами в соревнование и хорошо знаем: люди вы передовые, с вами идти рядом трудновато, но если у вас еще есть такие председатели, как Хворостянкин, о проделках которого мы сегодня наслушались…»
Тачанка покачивалась, гремела ступицами колес, а Хворостянкин хмурился и думал:
«Наслушался! А кто тебя заставлял наслушиваться… и какое тебе до всего этого дело? Приехал в гости — будь гостем… Ну, пусть критикует Аршинцева или докладчики, — люди свои, они по обязанности… А Меркушев чего туда же лезет?.. «Если у вас есть такие председатели…» Ишь куда загибает, какие словечки выкидывает… А ты сперва приезжай да посмотри мой колхоз, а тогда и критикуй…»
И опять он видел по всему длинному клубу возбужденные лица мужчин, женщин, слышал шум и веселый смех всего зала в тот момент, когда Виктор Грачев с насмешкой говорил об устройстве кабинетной сигнализации.
«Придется эти кнопки повыкидывать, — думал он, а перед глазами стоял широколицый, усмехающийся Ефим Меркушев. — Теперь стыда не оберешься… Да и марьяновцы скоро к нам нагрянут… А тут и свое собрание готовится… Надо посоветоваться с Татьяной… Что она на это скажет? Хоть и не по нутру мне это советование, а придется на этот раз ей покориться…»
— Татьяна Николаевна, — покашливая, заговорил он, когда тачанка с грохотом проехала мост и неслышно покатилась по мягкой, пыльной дороге, — а жарко было на собрании…
— Не жарко, а стыдно, — сказала Татьяна и повернулась к Хворостянкину так, что ее хоть и злое, но по-прежнему красивое лицо было залито лунным светом. — Стыдно и обидно, до слез обидно… Во всем же отстаем, а хвастовства и глупых затей, вроде твоей сигнализации, хоть отбавляй.
— Не спорю, не спорю, — поспешно, как бы желая успокоить Татьяну, заговорил Хворостянкин и, встретившись с нею взглядом, подумал: «А глаза так и горят. Не доведи, господи, иметь жену с таким характером!» — Я говорю, что спорить тут нечего, есть у нас недостатки: с хлебовывозом затянули, по механизации, допустим, имеются у нас и пустяковые затеи… А почему, скажи, наш «Красный кавалерист» у всех на языке? Это же наши недочеты, так почему о них должны говорить посторонние люди? Докладчики начали, Кнышев подхватил, Гончаренко продолжил, а Аршинцева завершила, да еще туда же полез и марьяновский бригадир… Ему-то какое дело?
— Какое дело? — усмехнулась Татьяна. — Значит, люди хотят, чтобы «Красный кавалерист» занимал в районе первое место. — Она задумчиво посмотрела на согнутую спину кучера. — А тебя, Игнат Савельевич, хотят видеть не посмешищем, а деловым и умным председателем… Как ты этого не можешь понять?
— Этого только и хотят?
— Да, только этого.
— И Аршинцева того желает?
— И Аршинцева.
— Ага, значит так! — Хворостянкин снял картуз, ударил им о колено, затем пригладил усы, привстал и снова сел. — Значит, этого хотят! А я возьмусь и докажу, кто я есть такой! Посмешище или еще что… С завтрашнего дня берусь! Все пойдет по-новому. Сигнализацию долой, к чертовой матери! Э! Те, кто обо мне плохо думают, еще не знают, кто такой Игнат Хворостянкин!
