— Не более, чем вы, Андрей. — Мусатов сделал паузу, но так и не добавил отчества к имени Тарутина.' Впервые за время их совместной работы.
И Тарутин сделал вид, что не обратил на это внимания. Ему остро хотелось чем-нибудь отблагодарить Мусатова за его порыв — уход с совещания, поддержать Мусатова, выразить ему признательность. И эта фраза о женщинах была произнесена Тарутиным без особого осмысления, просто с тем, чтобы сказать что-нибудь приятное Мусатову. Но неожиданно она оказалась куда серьезней по смыслу вопреки намерению Тарутина…
— Я? Нет, Сергей. Это так кажется. Женщины быстро во мне разочаровываются. Одни говорят это прямо, другие ждут, когда я сам пойму это первым….
Почему он так говорит? Тарутин не мог сейчас проанализировать свое поведение… Только почти физической болью Тарутин вновь почувствовал свою вину перед Мусатовым. И смущение. Мусатов был ему сейчас ближе Вики. Странное дело — чувство мужской верности, чувство дружбы в данную минуту было для Тарутина значительно серьезней и нужней, чем те чувства, которыми его одарила Вика. Возможно, это происходило еще и потому, что у Тарутина давно не было настоящих друзей-мужчин. Возможно, он будет думать иначе, когда увидит Вику. Но сейчас…
— Послушайте, Сергей… Не отправиться ли нам ко мне? Посидим. Пропустим по маленькой воскресенья ради.
Мусатов откинул с ладони прозрачный ромбик и плюхнулся в кресло.
— Ну… Это было бы уж слишком, — пробормотал он.
И вновь тон его чем-то задел Тарутина.
— Не понял вас. Почему?
Мусатов поднял глаза и в упор посмотрел на Тарутина. Темные зрачки отражали густо-синий свет.
И Тарутин понял, что никогда им не быть друзьями. Что они сейчас еще более чужды друг другу, чем прежде. Что Мусатов никогда не простит, не забудет. И любое выяснение отношений лишь углубит пропасть между ними…
В это мгновение послышался глухой рокот далеких голосов. Закончилось селекторное совещание. Или объявили перерыв.
Тарутин поднялся с кресла.
— Пойду. Не хочется сейчас встречаться с начальством.
2
Эту улицу Максим Макарович Шкляр знал, точно коридор своей квартиры. Восемнадцать лет ходил по ней, после того как въехал в новый дом. Правда, иные люди ходят всю жизнь по своей улице, глаз не поднимая от тротуара, и со стороны кажутся озабоченными и печальными.
У Максима Макаровича до всего был интерес. И что улицу разрыли в то время, когда разрывать ее никак нельзя — дожди начались, осень. И что второй год асфальтируют участок дома № 6. (Максим Макарович жил в доме № 18.) И что в шесть утра приезжал мусоровоз и начинал грохотать бачками так, что штукатурка осыпалась на кухне…
После работы Максим Макарович садился за школьный секретер внука Алешки, извлекал «вечное перо» и лист линованной бумаги и писал. Не торопясь, обдумывая каждое слово. Без излишних эмоций, которые оставляют у адресата неважное впечатление. Он помянул постановление горсовета о борьбе с шумами. Помянул добрым словом тружеников-соседей, спящих после напряженного трудового дня. Проявил особую осведомленность в физиологии человека, согласно которой наиболее глубокий сон развивается к шести часам утра. Сослался на сложную международную обстановку, требующую от граждан крепких нервов и хорошего здоровья в результате спокойного сна, ибо враг только и рассчитывает на ослабление нации… Словом, разрабатывал экспозицию «боя» со знанием опытного военачальника, чтобы в нужный момент настигнуть главного своего противника — шофера мусоровоза Коськина Васю, длинного парня в замызганном ватнике и кепке, будто найденной в одном из крепких, стянутых обручем мусорных бачков.
В конце заявления Шкляр подписывался широко и ясно. С точным указанием обратного адреса, с номером домашнего и служебного телефона. Аккуратно заклеив конверт, он самолично отправлял письмо высокому адресату с непременным уведомлением о вручении. Чтобы было с кого спросить…
Отправив письмо, Максим Макарович спал спокойно, не реагируя на грохот, что устраивал Вася Коськин, — Шкляр свой долг выполнил. А результат скажется сам. И результат сказался. Через неделю Коськин особенно громыхал бачками. Можно сказать, бесчинствовал…
— А мне хоть куда пиши! — орал Коськин, задрав голову и придерживая ладонью зачуханный кепарь. — Ыш! Расписались! А что мне начальство?! Кто спать хочет, тот и так. А кто не хочет — Пусть спускается, поможет… Раз сна нет! Так нет, об мусор мараться не хочут.
Коськина вскоре перевели на другой участок. Вместо расхристанного Васи на участке появился аккуратный пожилой мужчина. Он придерживал бачки, не давал им стукаться друг о друга…
Жильцы уважали Максима Макаровича как признанного правозащитного лидера. И не только в своем доме — его знали и в соседних домах..
Словом, шел Максим Макарович сейчас по своей улице не как случайный пешеход, а как хозяин, как необходимый всем человек…
Шкляр направлялся к приятелю посмотреть купленный недавно автомобиль. Конечно, занятие это пустое — новый автомобиль и есть новый автомобиль, что его осматривать? Как подогнаны двери? Нет ли вмятин кузова? Без толку все это — автомобиль уже куплен. Смотреть надо было, когда автомобиль находился в магазине. А что касается двигателя или ходовой части, так это сразу и не выявишь — побегать надо по дорогам, потрястись. А пока на спидометре двузначные цифры, то, сколько глаза ни таращи да вид ученый ни делай, дефект не проявится. Максим Макарович так и сказал приятелю по телефону, да, видно, приятель неправильно его понял, обиделся. Даже трубку хотел повесить: в кои веки раз обращается с просьбой и то… Вот Шкляр и решил пройтись воскресным вечером прогуляться.
Воздух был сырой, холодный. Пахло близким снегом.
Он шел суетливой походкой, в такт поводя плечами и широко откидывая руки; зыркал взглядом по сторонам, выискивая, к чему стоит приложить свою кипучую энергию. Все вроде было в порядке — ров через улицу закопан, собак выгуливают на специально отведенном для этого пустыре… Так он добрался до дома № 16, где в глубине двора притулилось несколько металлических гаражей, один из которых занимал приятель Шкляра заведующий аптекой Сагателов, человек легкомысленный, позволивший себе на старости лет такую канительную покупку, как автомобиль…
Издали заметив Шкляра, Сагателов переступил порог гаража.
— Понимаешь, все было в порядке… А тут сам не знаю. Забастовка, понимаешь, — произнес он навстречу гостю.
— Что там может случиться? — отмахнулся Шкляр, проникая под ребристую жестяную крышу.
— Не заводится, понимаешь. Пригнал — все было в порядке. Час целый завожу — не заводится.
Голубой «Жигули» покосился белесыми фарами на незнакомого мужчину в потрепанном демисезонном пальто и в шляпе — новый мучитель явился. В салоне остро пахло кожей. Упруго и нехотя проминались сиденья. Ручки управления, датчики, нули на спидометре — все это смотрелось нетронутым и свежим. Шкляр провел ладонью по тихо струившейся голубой двери.
— Раньше парафином покрывали, — неопределенно произнес он.
— Раньше, раньше, — подхватил Сагателов. — Раньше он заводился, а теперь не заводится. Аккумулятор, наверно, уже сел.
— Куда он денется? Никуда ему от нас не деться, Сагателов. — Шкляр включил зажигание.
Заворчал стартер. Никакого результата — двигатель не схватывал.
— Может, со сцеплением что? — проговорил Сагателов.
— Когда ты свою химию в аптеке взвешиваешь, кто тебе советует? Помолчи, сам разберусь.
— А я и не думал, что ты придешь, — еще кое-кого позвал на помощь. Своего клиента. Большой специалист.
Несколько минут Шкляр молча возился с двигателем и лишь сопел, не скрывая обиды.
— Хорошо работать в аптеке, — не выдержал он.
— В таксопарке тоже неплохо, — подхватил Сагателов. — Неизвестно, где и лучше.
— В аптеке лучше.
Сагателов не стал спорить. Он наблюдал, как Шкляр выкручивает из сизого туловища двигателя свечи. Просматривает их внимательно, продувает, смешно складывая губы.
— Интересно, откуда ты такие деньги набрал? На машину, — не унимался Шкляр.
— Твое дело! Дом продал в деревне.
— А дом откуда?
— Жены дом… Слушай, ты «обэхээс», да? Я тебя для чего позвал?
— Ладно, ладно. Не пугайся. Я знаю — ты человек честный, хоть и аптекарь…
Сагателов проворно выкинул вперед руку и вырвал у Шкляра свечу.
— Иди отсюда! И не звони мне по телефону. Всем дома скажу, чтобы трубку вешали, если ты позвонишь. — Сагателов выругался по-армянски.
Шкляр оторопело посмотрел в возмущенное лицо приятеля.
— Пошутил я, пошутил! — закричал он, пытаясь отнять у Сагателова свечу. — Надышался в своей аптеке всяких паров, шуток не понимаешь. Отдай свечу!
