— Вы есть областной секретарь партийный?
Аким Морев улыбнулся, ответил:
— Ну, хотя бы областной партийный.
— Жалоба у нас, и в разрезе дня.
— На что же это ты, матушка? — даже с испугом спросила Анна.
— Этот самый Жук… Иннокентий Савельевич работы нам не дает. В какие-то годы сам под окна ходил, звал: «Идите, гражданочки». А теперь мы к нему. А он: «Работы нет!» Это как так? Да мы до самой что ни на есть партии центральной дойдем! — угрожающе вскрикнула шустрая колхозница.
Аким Морев проговорил:
— Впервые слышу такую жалобу. В чем дело? У вас какая специальность-то?
— Специальность наша — давай работу.
В эту минуту порог переступил Иннокентий Жук. Он вошел, громко стуча коваными каблуками сапог, шумно вздыхая и в то же время пряча глаза от секретаря обкома — ждал упрека: «Почему, Иннокентий Савельевич, слабо помог городу продуктами?» Нехорошо это, конечно, — получить такой упрек. Однако Иннокентий Савельевич как-нибудь выкрутится. А вот эти тут зачем? Остроглазые, горластые, шустрые. Проникли, как дым сквозь щели.
— Иннокентий Савельевич! Жалоба на вас: работу не даете, — проговорил Аким Морев, показывая на колхозниц.
— А! Все утрясется. Утрясется, красавицы наши. Идите в правление. Там Вяльцев изыщет вам работу. Идите, идите. — И, обняв колхозниц, выпроводил их, затем сел и опять шумно вздохнул.
— Что это, Иннокентий Савельевич? Набедокурили или лодыри? — спросил Аким Морев.
— Ни то и ни другое. Бухгалтер команду в свои руки взял.
— Не понимаю.
— Да ведь до сих пор мы за работу, как в других колхозах говорят, палочки писали. А теперь мы за труд платим рублик. Люди на работу еще ярей кинулись, а главбух наш завопил: «Ты, слышь, Савельевич, не больно размахивайся: не палочки пишем, а рубли. Палочек у нас сколько угодно, а рубли из банка доставать надо». — Жук радостно рассмеялся. — Вот. Бывало, трудодни писали примерно даже за то, что тетки кур чесали. А нынче нет, брат, шалишь!.. Пойдемте на собрание. Ты, Аннушка, как? — И, посмотрев на красивую в своей беременности Анну, невольно вспомнил, что произошло недавно в густо зеленеющих травах лимана.
Несколько дней назад, перед вечером, когда лучи солнца уже скользили по травам, Иннокентий Жук на Рыжике торопко объезжал Малый лиман, возвращаясь из МТС, где здорово «поцапался» с директором, пригрозив ему: «Купим все твои машины и заставим под нашу дудочку плясать. А то я тебе — одно, а ты мне — другое».
Удрученный такой перебранкой, да еще и тем, что нагрубил директору МТС, Иннокентий Савельевич на изгибе лимана, за которым уже стелилась ровная полынковая степь, вдруг увидел у стога сена вороного коня Марии Ивановны, а чуть в сторонке и ее.
Мария Ивановна стояла лицом к закату, и бронзовые, скользящие лучи золотили ее открытую голову. Синяя косынка лежала на сизом полынке, легкий ветер шевелил ее, отчего казалось, что под нею было что-то живое. А Мария Ивановна стояла, как бы застыв, только глаза ее были устремлены куда-то вдаль… Но вот она протянула руки, и губы ее зашевелились.
Может, этого и не было, но, кажется, она произнесла: «Иннокентий!»
А возможно, было и так. Возможно, и Иннокентий Жук сказал: «Маша!»
Разве все удержишь в памяти?
Но все последующее он хорошо помнит.
Мария Ивановна, теперь для него уже Маша, поднялась с примятых трав и так просто сказала:
— Нет ли соринок у меня в волосах? Убери. — И еще сказала: — Вот ты и пришел. Ждала я этого. Давно.
— Хорошо. Да. Хорошо, — ответил он. — Но теперь двойным взглядом в глаза народу смотреть придется.
— Кони только и видели, — смеясь, проговорила Маша, и они оба посмотрели на коней.
Те стояли у стога и крупными, желтыми зубами скребли друг другу шеи.
Сейчас, глянув на располневшую Анну, Иннокентий Жук подумал: «Да, теперь хочешь или не хочешь, а прячь от народа глаза… и особенно от Кати».
— До собрания еще минут сорок. Может, проедемся и посмотрим, какую «индустрию» вы в Разломе воздвигли? — полушутя предложил Аким Морев, памятуя, зачем приехал, и держа в уме письмо секретаря ЦК.
— Вы поезжайте, а мне надо подготовить собрание. Вяльцев сочинил доклад семиверстный. Надо его уговорить, чтобы покороче, — заявил Иннокентий Жук, собираясь уходить.
— Иннокентий Савельевич, одно только скажите: что это вы в письме-то накрутили: «Купим МТС со всеми потрохами»?
Иннокентий Жук завел глаза к потолку, взвешивая, как относится к его предложению секретарь обкома. Слыхали, сказал: «Накрутил». Если бы другое слово произнес, ну, хотя бы «написал», тогда можно пойти на малую откровенность. А тут: «Накрутил»… И Иннокентий Жук завихлял:
— Да что? Упустили мы вожжи в этом случае. Ох, упустили! И бить не перебить нас за такое.
— За что же? — смеясь, видя, что председатель колхоза хитрит, проговорил Аким Морев.
— Как-то в сторону отошел трудодень… Ну, вроде потерпевший неудачу борец: рублик по головушке трудодню стукнул. А как? Мы и недосмотрели.
— И это во вред колхозникам?
— Ну, куда там! Только ситуация повреждена. — И Иннокентий заспешил, опять-таки пряча глаза, ожидая, что вот сию минуту секретарь обкома со всей суровостью в голосе скажет: «Отчего же и почему не откликнулся на мой призыв? Растолстели тут. Заелись. А город — зубы на полку?»
6
Аким Морев, Иван Евдокимович и Анна сели в машину, и Иван Петрович повез их сначала к галетной фабрике, затем на кирпичный завод, а вскоре завернул на мойку, к мастерской костяных изделий. И оттуда — на строительство коровьего городка.
Все, что было не только крепко сколочено в хозяйстве Иннокентия Жука, но и организовано на строительстве коровьего городка, прямо-таки поразило секретаря обкома. Войдя в один, уже отстроенный и готовый к сдаче коровник, Аким Морев задержался, осматривая помещение. Здесь, по выражению Ларина, действительно все создано на века: кирпичные стены, забетонированные площадки — стойки для коров, стоки-канавы, а остальное — сплошь железо: железо — кормушки, железо — перекладина, на которой указаны имена коров, железо — потолочные балки (старые рельсы). И все электрифицировано: дойка, автоматические весы, подача корма, воды и даже чистка коров, душевая для доярок и обслуживающего персонала. От коровника тянулись кирпичные дорожки к силосным башням, к маслозаводу, к столовой и жилому поселку. А поселок тоже из кирпича. Тут домики на две-три комнаты, с кухоньками, с паровым отоплением и даже с санитарными узлами. Перед домиками палисадники: хочешь — сади цветы, хочешь — яблони.
— Здорово, а! — воскликнул академик.
— Еще бы! — ответил секретарь обкома и подумал: «Развернулся Иннокентий Савельевич. И откуда он натаскал столько железа? И почему так скупо помог городу: «Мое! Не дам, хоть с голоду помирай»? В самом деле, не новоявленный ли кулак народился? Растет, пухнет, и на все остальное ему наплевать. Как бы тебе не проплеваться, Иннокентий Савельевич!» — с чувством неприязни отметил про себя Аким Морев и, желая все это проверить, обратился к академику:
— Иван Евдокимович! С чего бы это Жук замахнулся на МТС? Купить хочет.
— В этом я туп, — откровенно признался Иван Евдокимович.
— Все еще высоко витаете над грешной землей? — заметил Аким Морев и повернулся к Анне: — А вы тоже витаете?
— Рада бы так витать, как Иван Евдокимович, да крыльев не хватает, — задиристо проговорила Анна.
— Тоже стараетесь оторваться от земли?
— Куда нам! В земле ковыряемся и видим: два хозяина на колхозном поле. Один — директор МТС — требует: «Колхознички! Делайте то-то и то-то. У меня план». Второй — председатель колхоза — требует: «Колхознички! Делайте то-то и то-то. У меня план». А мы и туда и сюда, а порою никуда. Два плана нас раздирают, два аппарата объедают. Представьте себе, Аким Петрович, двух директоров на заводе.
— Ну, завод и колхоз — хозяйства несравнимые. Там государственная собственность, тут колхозная. — И, сказав это, секретарь обкома спохватился: «Рассуждаю, как чинуша».
— Все мы государственные, — чуть погодя, почему-то сердясь, заговорила Анна. — Только не знаю, к какой собственности беспорядки отнести. Вскоре после колхозного Пленума Мороженый бык — инструктора так зовем — заявился на наше собрание и как понес, как понес… «Собственность социалистическая, собственность индивидуальная, собственность кооперативная». Пер, пер, аж в ушах зазвенело.
— Ну, а как колхозники у вас в колхозе себя чувствуют? — спросил Аким Морев.
— Так же, как и рабочие, когда получают зарплату.
«Не красуется ли она? — подумал секретарь обкома и еще подумал: — Надо бы заглянуть в дома колхозников. Впрочем, я их всех сейчас увижу на собрании. Присмотрюсь».
…Собрание было необычайное.
