— Каждому свое, Васенька,— произнес дед Макар не без грусти.
Но Самохин уже прицепился к деду как клещ, не отодрать.
— Ах, теперь свое? А где же, дед, твои слова о нашем общем счастье, а? Нет, ты расскажи мне, какое счастье ты для меня придумал, чтобы у меня было не свое? Ну, ну?
Молчавший до поры дядя Федя, решив, что назревает скандал, будто спросонья буркнул, что пора и совесть знать: посидели, надо и расходиться.
Все зашевелились:
— Гости, не надоели ли вам хозяева?
— Не пора ли нам пора?
— Гость — как дыхание необходим, но ведь воздух иногда нужно и выдыхать!
Под общий гул вдруг подал свой голос Шохов. Он сидел так, будто никуда уходить не собирался. Наоборот, как и Вася, нацелился на деда, глядя на него в упор.
— Макар Иваныч,— совсем негромко, но с подчеркнутым уважением произнес он.— А ведь вы не ответили Самохину, про счастье-то?
Все посмотрели на Шохова, и молчаливый сегодня Петруха посмотрел. Пожалуй, он один мог бы предположить, что Григорий Афанасьевич нашел момент отыграться на старике, за тот самый допрос с пристрастием, который некогда учинил дед Макар, придя к шоховскому дому.
Но в действительности Шохов о том разговоре не помнил и далек был от мысли как-то унизить человека. Наоборот, он хотел старику поверить и готов был ему поверить, если он скажет правду и убедит Шохова.
— Я могу пояснить,— горячо сказал Шохов, не спуская с деда глаз.— Вот вы говорите, что он мерил, мерил, а потом станция. То есть он, как я понимаю, для меня, и для вас, и для Самохина, скажем, работал. Ну, а почему же тогда все мы так несчастны? И вы не сладко живете, и я тоже... И Вася Самохин вон жизнью недоволен. Стихийно бунтует, а ведь недоволен. Так я и хочу знать, почему?
— Ну, я-то, предположим, доволен,— помедлив, твердо выговорил дед Макар.
— Какое же это довольствие, когда машину свою с планетами возите, а сами голы?
Сердобольная Галина Андреевна решила прийти старику на выручку. Она воскликнула, не совсем уж искренно:
— А правда, Макар Иваныч, расскажите, для чего вам эти планеты?
— Уважаемая и милейшая Галина Андреевна,— торжественно, без всякого укора обратился к ней дед. — Я не так уж слаб, чтобы меня прикрывать таким искусственным способом. Если вам и правда интересно, то могу рассказать и про планеты... Это замечательная идея, и вовсе я не хочу сказать, что моя. Я тут просто обыкновенный, как говорят, водомер. Меряю, и меряю, и меряю...
— А что меряете-то? — воткнулась теперь любопытная Нелька.
— А вот что, красавица! Люди открыли, что многие события на земле, и не только биологические и климатические, но, скажем, и исторические, связаны с солнечными пятнами. И вот какие странности открылись, что одна и та же ситуация в одних случаях приводила к мору и болезням, а другая к неурожаю, даже к бунтам, а при третьей, одинаковой, никаких болезней, неурожаев и голода не было. Но люди еще заметили, что на солнечную активность влияет расположение наших планет. Вот смотрите,— и дед повернул колесики машины так, что планеты, придя в движение, вдруг непонятным образом выстроились в одну цепочку с солнцем,— при таком положении солнечная активность увеличится, к примеру, и все процессы на земле тоже изменятся... Так что если провернуть на этой машине время в обратную сторону, можно найти эти годы и узнать, насколько влияло соотношение планет на наши с вами события... Можно ведь? — с улыбкой спросил дед.
— Ну и что?
— А если, скажем, крутить планеты в будущее, имея такую таблицу о прошлом, то можно кое-что и предсказать? Или нет?
— Ну, и кто от этого может быть счастлив? — спросил, морщась будто от боли, Шохов.
— Пока что я счастлив, уважаемый, милейший Григорий Афанасьич.
— А нам от этого что? Нам, как говорят, ни холодно, ни жарко! — выскочил опять Самохин, чувствуя в Шохове сейчас своего союзника.
Но старик на него не смотрел, он смотрел на Шохова и выговарил ему одному:
— Но если и вы, и другой, и третий станете каждый у своего водомера работать для будущего, то это и окажется — счастьем. Потому что вы не только о себе, вы о других еще думаете. А это и есть вообще-то счастье! Вы так не считаете?
— Ну, ладно. К примеру, я о других думаю, а они только о себе? — спросил Шохов, и глаза его блестели в глубине необычно и почти неистово.
— А что о себе-то? Как набить живот? Как домик наполнить добром, как забором обнестись, как хрусталь с коврами скупать? Это, да? Ну, тогда я вас, в свою очередь, спрошу: набили, наполнили, обнеслись, скупили... А дальше что?
— Это я у вас хотел спросить! — почти выкрикнул Шохов с каким-то неистовством, а может, и отчаянием.— Дальше-то что?
— Тупичок это, милейший Григорий Афанасьич! Ценность-то в любви к человеку, в дружбе, вот в такой, как сегодня, избной помочи... Потому что это — ду-хо-вно!
— Значит,— допрашивал Шохов, о чем-то напряженно раздумывая.— Если все сейчас приобретают, если покупают, строят... Они — бездуховны? Все?
— Почему же все? — вежливо, но будто и с недоумением произнесла Галина Андреевна.— Ни Макар Иваныч, ни я, ни — в общем — даже вы, Григорий Афанасьич,— не копите, по-моему. Да никто здесь не копит.
— А может, идти-то надо от обратного? — вскрикнул Самохин и вдруг засмеялся. Мелковато и глупо, как смеются идиоты. Ему показалось, что он что-то открыл.— Может, потому мы и сидим здесь, в Вор-городке, что не копим? А? Дед!
— Макар Иваныч,— спросила любопытная Нелька.— А что на этот год нам показывают планеты, можно узнать?
Дед недоуменно посмотрел на Нельку, на Шохова и вдруг громко рассмеялся:
— Можно, красавица! Планеты говорят, что вы достроите свой домик и будете готовиться к материнству...
Все засмеялись, а Нелька покраснела.
— Ну вот, тоже. Мы и не собираемся! Мы для себя решили пожить.
— Кстати,— сказала Галина Андреевна.— А ведь у нас и правда у многих домики-то недостроены, а? Вот и у Самохина, и у Коли-Поли...
— У Шохова тоже...
Все замолчали, насколько близколежащей вдруг оказалась мысль, которую недосказала Галина Андреевна.
— Так, может, в следующее воскресенье — Шохову? — неуверенно спросил дед Макар.
— Помочь?
— Ну, конечно. Чего же он в одиночку-то? — настаивал дед Макар.— А потом его вон какие мысли гнетут!
— Ну, такие мысли и не одиноких тоже гнетут,— молвил кто-то. Шохову показалось, что это произнес дядя Федя. Но, может, ему и показалось. За разговором спустились сумерки, а свет зажечь не догадались.
Но Шохов, не колеблясь, отверг предложение о помощи:
— Спасибо. Но я сам.
— Но почему, уважаемый Григорий Афанасьич?
— А правда, почему? — спросил Самохин.
— Да вот, такой у меня глупый принцип. Хочу все сделать сам.
— Чтобы не быть в долгу?
Этот вопрос задала Галина Андреевна. Как будто бы невинно спросила, но Шохов понял, что она хотела сказать.
— Нет.— Он поправился: — То есть и в долгу быть тоже не хочу.
— А как же все мы? — подали голос Поля-Коля.— Мы что же, хуже?
— Но ведь, Григорий Афанасьич, милейший, эта боязнь и приведет вас к одиночеству! Даже несчастью! Поверьте мне,— сказал дед ласково.
Шохов молчал и вдруг как сорвался:
— Ну, а если я себе хочу доказать, что я все могу сделать?!
— Себе-то ладно. Ты мастер. Но только не доказывай остальным, — подал голос дядя Федя.
— Почему?
— Да потому. Другим ты доказывай, когда им будешь делать. Понял?
— А разве я не делаю?
— Тогда чего же ты боишься, что мы тебе поможем? А если нам хочется что-то доказать? — настаивала Галина Андреевна.
Но Шохов, помолчав, снова повторил:
— Не хочу. Мой дом не трогайте.
Кто-то отмахнулся:
— И чего пристали к человеку? Есть и другие...
Тут вдруг все разом заговорили, и оказалось, что можно и нужно продолжить избную помочь, но сейчас, пожалуй, и не решать, а посоветоваться и с остальным народом, который сегодня не пришел.
С тем и стали расходиться. Все желали деду в эту первую новосельскую ночь хорошего сна.
— На новом месте приснись жениху невеста! — сказала болтливая Нелька.
А Самохин Вася все продолжал допытываться у деда, который вышел проводить всех на улицу:
— Дед, ты мне про летающую тарелку еще скажи. Есть она или ее нет?
Нелька тянула мужа за рукав, но он не отступался от деда Макара:
— Ведь правда же, что их видели? Или — врут? а?
По голосу было слышно, что дед усмехнулся, когда ответил:
— Васенька, все мы так устроены, что сперва видим, что есть, а потом стараемся, не поверив себе, думать так, будто мы ничего и не видели из того, что видели... А искажение истины суть форма прикрытия самих себя, то есть то, что мы называем платьем голого короля. Но только долго ли мы проходим под таким платьем? а?
