— Пора вставать.
Анфиса подняла голову и, еще ничего не понимая, испуганно посмотрела на Семена. Затем соскочила с кровати, проворная, в белой ниже колен сорочке, с распущенной косой. Стыдясь Семена, она спряталась за высокую спинку кровати и стала торопливо через голову натягивать юбку.
— Не разбуди батю, — шепотом сказала она, — иди за ворота и жди меня.
На бригадном дворе темнела бричка, нагруженная продуктами и сверху укрытая полостью. Возле ярма отдыхали быки. Из сарая вышел сонный сторож, посмотрел на небо, что-то читая по звездам.
— Ай, как рано явились, — сказал он. — До рассвета еще далече.
— А мы все равно поедем, — ответил Семен и стал подымать быков, которым не хотелось покидать нагретые месте. — Я знаю, какая езда на этом рогатом транспорте.
— Пока доедем…
— Божья худобка, — проговорил сторож, помогая Семену запрягать. — Не езда, а одно удовольствие. Ни тебе вожжи, ни тебе узды. Садись и помахивай кнутиком, а выехал за станицу — ложись себе и зорюй. С дороги не свернут, не то что кони. Постой, постой, а ты знаешь, куда цоб, а куда цобе?
— Хитрость, папаша, небольшая.
— Анфиса сидела на возу, подобрав под юбку босые ноги. Семен взял налыгач и взмахнул кнутом.
— Ну, вот я и казак, — сказал он, улыбаясь Анфисе.
Бричка выкатилась со двора. В ночной тиши гулко гремели колеса, пугая сонных, хрипло лающих собак. За станицей, по берегу реки, белела извилистая дорога, то теряясь в ложбине или в кустарнике, то снова появляясь на пригорке. Горы стояли совсем близко, и между ними блестел кусочек реки.
Семен повесил на рога подручному быку налыгач и, ухватившись рукой за его спину, по дышлу взобрался на бричку. Сел рядом с Анфисой, и она прижалась к нему, посмотрела в глаза. Ну, вот и сбылось то маленькое счастье, о котором вчера мечтали, — они сидели вдвоем на бричке, как могут только сидеть муж и жена, выезжая рано поутру на базар. А вокруг — ни души, лишь степная тишина, нарушаемая стуком колес, да в глубоком молчании дремлют холмы и курганы, а впереди узким полотном белеет дорога.
В это утро и Сергей поднялся рано. Наскоро закусил, выслушал наказ Ниловны, как надо беречь себя, чтобы не простудиться в горах. «На сырую землю не ложись, не купайся — там вода знаешь какая холодная, и, боже тебя упаси, не вздумай прыгать по плывущим бревнам».
Тимофей Ильич посмотрел на жену и сказал:
— И чего ты наговариваешь? На войне ему и не такое пришлось повидать — и ничего, жив-здоров. Ты только вот что, Сергей: домой наведывайся.
Сергей пообещал наведываться домой, взял радиоприемник и вышел. Ниловна провожала его за ворота, уговаривала взять с собой теплое одеяло, подушку.
— На войне тебе и под шинелью было тепло, а тут так нельзя, — настаивала на своем мать.
— Хорошо, мамо, я не буду купаться, не лягу на сырую землю, — сказал Сергей, чтобы хоть немного успокоить мать, — а одеяла не возьму.
В станичном Совете он застал Савву и Прохора и от них узнал, что все три бригадира со своими поварихами выехали на рассвете, а Семен и Анфиса — еще в полночь. «Знаю, знаю, чего Семен так торопился», — подумал Сергей.
Потом он, Савва и Прохор сели на тачанку и поехали по колхозам. Помогли Прохору собрать людей и отправить их на шести конных упряжках. (Все шесть подвод должны были вернуться в станицу.) Пока были выделены подводы и собраны люди, пока Сергей, вручив надежному парню радиоприемник, разговаривал с Саввой о том, в каком месте на реке лучше всего устроить запань для приема сплавляемой древесины, пока Дорофей седлал на этот раз не серого коня, а тонконогого и пугливого жеребца, разговаривая с ним, как с человеком: «А ты пробегайся, пробегайся. Жирный, застоялся, вот и покатай Сергея Тимофеевича, тогда и не будешь грызть ящик», — словом, пока все это происходило, наступил день, и солнце высоко поднялось над лесом.
Сдерживая поводьями плясавшего жеребца, Сергей боялся давать ему волю и по станице ехал рысью. А за станицей выскочил на курган, приложил щитком ладонь к глазам и долго смотрел на дорогу. Подвод не увидел и тогда пустил жеребца в галоп. Проскакал балку, поднялся на невысокую гору, поросшую кустарником, и отсюда заметил в низине бричку, запряженную быками серой масти. Быков погоняла женщина с непокрытой головой. Она полулежала в передке, помахивала кнутом и не смотрела назад. «Наверно, наша подвода, — подумал Сергей. — Но кто же в бричке?» Он хлестнул плетью, пригнулся к гриве, и жеребец пошел таким бешеным галопом, что ветер запел в ушах. Сергей скоро узнал возницу. Это была Ирина. Он осадил жеребца и, с трудом успокоив его, поравнялся с бричкой.
— Иринушка, ты чего так отстала?
— Тебя поджидала.
— Правда?
— А ты все хочешь правды. Разве на этих тихоходах за лошадьми угонишься? — Ирина сердито замахала кнутом. — Все меня опережают. Вот и ты проскачешь мимо.
— А может, и не проскачу?
— Это, кажется, не тот конь, на котором ты ко мне приезжал.
— То был конь смирный, — сказал Сергей, натягивая поводья. — А с этим замучился.
Жеребец всхрапывал, танцуя, косился злыми, горячими глазами на быков и все время отходил от брички. У Сергея болели плечи. Ладони, стянутые поводьями, покраснели.
— Ты его привяжи к задку, а сам садись ко мне, — посоветовала Ирина.
Сергей спрыгнул с седла, покрепче привязал к грядке поводья и подсел к Ирине.
— А где ж твой бригадир?
— Да разве ты не знаешь Ивана Атаманова? Не могу, говорит, ехать на быках, голова болит. Обгоняли нас конные подводы, вот он и пересел на них — Она посмотрела на Сергея: — Когда ты уехал, меня мать спрашивала: «Какой это, говорит, кавалерист приезжал?»
— И ты сказала?
— Нет. А зачем ей говорить? Она и сама знает.
Солнце поднялось высоко. Над степью властвовала жара, и Сергею хотелось растянуться на полости. Он расстегнул ворот гимнастерки и лег, осторожно положив голову Ирине на колени.
— Так можно? — спросил он, закрывая глаза.
— Можно… Только я боюсь — уснешь.
— Ирина, — сказал он, не отвечая на ее слова, — это я предложил взять тебя на лесосплав.
— Я так и думала… Кто же еще обо мне побеспокоится.
— А ты довольна?
— Да, я рада.
Сергей любовался лицом Ирины — таким простым и милым, ее строгими, всегда как-то тревожно блестевшими глазами. Она нагнулась к нему так низко, что Сергей разглядел у нее на висках нежный пушок. Он точно впервые увидел и ее губы, и уши в завитках волос, и загорелую шею, и этот нежный пушок, к которому так и хотелось прикоснуться губами.
Они долго молчали, а быки, видимо, давно уже поняв, что возница о них забыла, еле-еле плелись по пыльной дороге. Бричка катилась так медленно, что жеребец злился, толкал ее грудью и кусал дерево… Сергей закрыл глаза, и тотчас же ему показалось, что бричку тянут знакомые ему лысые, огненно-красной масти быки, блестят на солнце молочные бидоны.
— Только, чур, не спать! — сказала Ирина, теребя его за чуб.
Сергей открыл глаза. Ирина склонилась над ним, точно хотела поцеловать его. «А хорошо так лежать, — думал Сергей. — Лежать и видеть небо, Ирину, ее глаза — то задумчивые, то веселые, чувствовать близость той, которую люблю. Надо мной голубое-голубое небо растянулось так, как кисея в полете, и где-то в поднебесье — дрожащая точечка жаворонка. Нет, я как-то по-особенному люблю этот простор полей, пыльную дорогу, медленную поступь быков… Есть во всем этом какая-то своя прелесть, и на сердце у меня приятно и хорошо. Видно, прав Федор Лукич: есть в моей крови что-то казачье».
— Сережа, о чем ты думаешь?
Сергей молчал. Ирина расчесывала пальцами его чуб. Сергей увидел, как дрожащая точечка в небе покачнулась и камнем упала вниз. Над бричкой запел жаворонок, но ненадолго. Он так же быстро исчез, как и появился.
— О чем думаю? Вспомнился мне один разговор о казачестве. И вот так, лежа на этой скрипучей бричке, я почувствовал… нет, это трудно передать… Я почувствовал, что во мне живет казак… — Он рассмеялся. — Мне показалось, что ты моя жена и что мы едем с тобой в поле. От этих мыслей на сердце стало тепло.
— Милый ты мой казак!
Ее лицо разрумянилось, она наклонилась к Сергею, быстро поцеловала его и испуганно оглянулась.
В полдень Сергей и Ирина проехали станицу Усть-Джегутинскую, стоявшую у входа в ущелье, по которому сочилась мелководная, капризная во время дождей речонка. Отсюда начинались горы. Совсем близко вырастали буро-красные скалы, одна вершина лезла на другую, чернея мохнатой шапкой леса или блестя белыми камнями. Прижимаясь к отвесной голой скале, дорога вошла в ущелье. Сверху нависали глыбы серой породы, а внизу — пропасть, и оттуда, как из недр земли, поднимался такой рокот бьющейся о камни воды, точно в этой узкой стремнине работали десятки турбин. «Вот бы где поставить станцию», — подумал Сергей.
