— Завтра утром, только рассветет, они, наверно, пойдут в наступление. Мы встретим их ружейным огнем, — сказал Тамакити, повернув к товарищам побледневшее от напряжения лицо.
— Тогда давайте возьмем самые лучшие продукты и устроим сегодня ночью пир, — сказала Инаго, вставая, и вслед за ней вскочил Дзин.
Поднос, который принесла Инаго, действительно ломился от обилия еды, но Исана потрясло убожество угощения. Суп из мясных консервов, лука, моркови и картошки и лапша с накрошенными в нее кусочками бекона — вот и все деликатесы. Исана, у которого не было аппетита, попробовал немного овощного супа и, привалившись к стене, стал наблюдать за тем, как едят ребята. Они ели с жадностью, как изголодавшиеся. Неужели вас не потрясают эти люди, с такой откровенностью утоляющие голод? — сказал Исана душам деревьев и душам китов. — Их тела совершенно лишены жира. Если содрать с них кожу, под ней окажутся кроваво-красные упругие мышцы. Какое огромное количество еды может сгореть в их желудках. Как все это ужасно.
Ребята ели долго, и Дзин, притомившись, заснул прямо на полу. Позаботиться о сыне, который лежал ничком на полу, снова должен был Исана. Взяв на руки Дзина, он отнес его на второй этаж.
— Можно на минутку? — послышался голос Такаки, который остановился у порога, не решаясь войти в комнату. Видимо, его смутило благоговение, с каким Исана надевал на Дзина пижаму.
— Можно, конечно, — сказал Исана, увидев выглядывавшее из темноты лицо Такаки.
Такаки стоял вполоборота к Исана, и свет лампы у винтовой лестницы освещал половину его лица.
— Я вот о чем подумал, — сказал Такаки. — Мы пригласили вас в Союз свободных мореплавателей как специалиста по словам. Но сейчас специалисту по словам делать у нас нечего, и мы можем обойтись без вас. И я и Тамакити считаем, что в нынешней ситуации не до слов. Не лучше ли вам с Дзином этой ночью покинуть убежище?
Такаки говорил, с трудом выдавливая из себя слова. Он умолк, а Исана все ждал, что он продолжит свою печальную речь.
— Но ведь это убежище мое и Дзина, — ответил он возмущенно.
Такаки, сжав в ниточку губы, горько усмехнулся. Молодость, проглянувшая за этой горькой усмешкой взрослого человека, заставила Исана обратиться к душам деревьев и душам китов. Неужели я и в самом деле забаррикадировался вместе с этими детьми? Но Такаки быстро согнал с лица усмешку, спрятал проглянувшее на нем детское выражение и спросил:
— Предположим, вы останетесь, и нам придется выдержать осаду. Зачем это вам?
— Поселившись в убежище, я добровольно взял на себя миссию поверенного лучших обитателей земли, не способных передвигаться, лучших обитателей морей, не способных выйти на сушу. Разве я не говорил об этом? — сказал Исана. — Только укрывшись здесь, я осознал себя поверенным деревьев и китов. Я был пассивен, это верно, но, как мне кажется, взятую на себя миссию я выполнял честно. Если начнется война и водородная бомба уничтожит все человечество, мы с Дзином, благодаря атомному убежищу, погибнем последними, и я хотел в свой последний день сообщить всем китам и деревьям на земном шаре: как ваш поверенный поздравляю вас с тем, что человечество, пытавшееся уничтожить вас, — погибло. Я думал, что, если мне удастся это сделать, я тем самым выполню свою миссию. Но мне не хотелось никого посвящать в свою мечту. Я понимал, что моя мечта сродни навязчивой идее безумца. И боялся, что меня упрячут в психиатрическую лечебницу. Возможно, я действительно сумасшедший, но поскольку свое безумие я запер в этом убежище, то свободен в своих поступках. А Дзин — прекрасный компаньон, он ни словом не возразит, какие бы безумства я ни совершал… Да и у Дзина, с тех пор как началось наше затворничество, появилось желание жить… И вот я встретился со Свободными мореплавателями, они приняли меня в свой Союз, и я обнаружил, что передо мной открылись совершенно новые возможности, о которых я даже не подозревал. Прежде всего я обнаружил, что, если, оказавшись в осаде, придется сражаться и стрелять в людей, я, стоя рядом с вами, смогу полностью проявить себя как поверенный деревьев и китов. Бах — выстрел во имя прекрасных деревьев, уничтожаемых людьми, бах — выстрел во имя прекрасных китов, уничтожаемых людьми… Возможно, атакующие поразились бы, услышав мои слова. Но я бы сказал им: если вы возражаете, поставьте себя на место деревьев и китов.
— Неужели вы серьезно думаете, что мы собрались здесь и притащили сюда оружие только ради ваших деревьев и китов? Ну что ж, пусть будет так, — согласился Такаки и снова спросил о том же, о чем уже спрашивал: — Но ведь остается еще Дзин? Не хотите же вы, чтобы деревья и киты сказали ребенку: умри, человечек!
— Вы правы, — сказал Исана, отводя взгляд от теплого, мягкого тельца, которого он касался ладонями. — Но все, что я сейчас говорил, — пустые слова, пока не дошло до стрельбы. В зависимости от обстоятельств я и буду решать, что делать с Дзином. Что сейчас можно придумать?
— Это верно. Как я понимаю, вы собираетесь провозгласить всему миру о своих связях с деревьями и китами? И поскольку вокруг будет тьма корреспондентов, это окажется весьма эффективным…
— Не в этом дело. И если бы я даже мог сообщить газетам и телевидению, что являюсь поверенным деревьев и китов, — это не будет обращением к деревьям и китам, задуманным мной. Это нечто совсем иное…
— Тогда можно прибегнуть к другой тактике, — сказал Такаки, к которому вернулась прежняя твердость и решимость. — Тем, кто будет там, за стенами, мы внушим мысль, что вы с Дзином — наши заложники. В этом случае, может быть, нам действительно удастся выйти из окружения и добраться до порта, где Свободных мореплавателей будет ждать корабль. Если бы нам и в самом деле удалось получить корабль…
— Правильно, если вы сделаете из меня и Дзина заложников, жена, я думаю, передаст вам корабль. Тем более что деньги на корабль она собиралась дать мне. Как человек, баллотирующийся на выборах от правящей партии, она лишена возможности предоставить средства для побега людям, выступающим против властей. В случае же если это делается ради спасения мужа и сына, взятых в качестве заложников «экстремистами», тогда разговор другой. Это даже пойдет на пользу ее избирательной кампании.
— Все наши угрозы окажутся бесполезными, если и те люди не извлекут из них какую-то выгоду. Поэтому они не должны знать, что вы участвуете в сражении, иначе все провалится. А пока вы можете выступать в качестве, так сказать, скрытого воина — писать тексты требований, которые Радист будет передавать за стены убежища.
Исана снова убедился, насколько Такаки подготовлен к роли руководителя.
— Значит, сначала я должен поработать в радиорубке? — сказал Исана.
— Обороной будет руководить Тамакити. Он у нас самый опытный стрелок. Оружия и боеприпасов у нас немного, поэтому лучше всего поручить это специалисту. Да и оттащить его от оружия все равно немыслимо… Но интересно узнать, действительно ли мы в осаде? Действительно ли моторизованная полиция и солдаты сил самообороны собираются нас атаковать? А вдруг завтра здесь не будет ни одного полицейского, и не будет никакого боя, и нас ждет мирное спокойное воскресенье?
Лицо Такаки, который сказал это то ли с надеждой, то ли с неожиданным раздражением, как будто раздулось. Исана заметил, что в профиль оно действительно стало чуть шире. Видимо, из-за мерцавших в сумеречном свете капелек пота, покрывавших его лицо. Ладонь Исана, талисманом-хранителем лежавшая на плече спящего Дзина, тоже была влажной от пота.
Чтобы противник, притаившийся снаружи, не заметил в доме движения, Инаго разделась, не входя в комнату, при свете лампочки, освещавшей винтовую лестницу. Ее тело, покрытое легким пушком, излучало мягкое сияние. Она остановилась у порога и стала всматриваться во тьму, чтобы определить, где лежит Исана. Потом прикрыла за собой дверь, подошла и легла рядом.
— Первым на пост заступает Тамакити. Он и Радист несут сегодня ночную вахту, — прошептала Инаго. Исана чуть подвинулся, освобождая ей место. — Этой ночью, надеюсь, ничего серьезного не случится.
Послышались осторожные шаги по металлическим ступенькам винтовой лестницы. Дверь на третьем этаже не скрипнула. И наверху и внизу была полная тишина. Наверно, Тамакити решил оставить двери открытыми, чтобы легче было поднять по тревоге команду. Исана прижал к себе пылавшую желанием Инаго…
Он лежал молча, с него лился пот, и покрытая потом кожа ощущала прохладу. Инаго тоже наконец затихла и лежала не шелохнувшись. Казалось, тело ее рождается заново, время от времени по нему пробегала дрожь… Потом дрожь прекращалась, и тогда изо рта ее вырывался судорожный вздох. Исана не мог сдержать гордую улыбку. Еще никогда в жизни он не испытывал подобной радости. Обнимая засыпающую Инаго, прислушиваясь к дыханию спящего рядом сына, Исана, как часовой, смотрел во тьму, не смыкая глаз…
