— Ну, давай располагайся… Теперь уже не будем переезжать до самых морозов, до белых мух… Тут теперь наш дом.
У Михайлова вот уже несколько дней побаливало сердце. Заглянул к доктору Косолапову. Тот послушал, посоветовал меньше нервничать, отдыхать при возможности. А какой тут отдых? Пока не добили зерновые — никакого продыха. А с зерновыми покончили — готовься к новой кампании — свекла на подходе. И опять мотайся по хозяйствам, опять проверяй складские помещения, транспорт. А тут на тебе все организационные вопросы, обмен партийных документов. Вручение билетов чуть ли не через день. Владимир Алексеевич занят постоянно, кому же дела завершать, если не Михайлову?
В субботу вечером позвонил прокурор:
— Слушай, Дмитрий Васильевич, на рыбалку бы съездить, а? Как полагаешь?
Договорились выбраться. Только куда?
Прокурор предложил:
— А если к Насонову, а? Чую я, что бюро по нему не будет. Понимаешь, сроки давности. Неудобно Владимиру Алексеевичу теперь его вытаскивать. Как-никак лучшие показатели в районе. Он даже с больничного уже вышел. Вот мудрец, а? Два месяца просидел… Ну, так что, звонить Насонову? Рад будет до смерти, если приедем. Он же дипломат знаешь какой?
Михайлов думал о том, что выезд к Насонову будет, возможно, неприятен Владимиру Алексеевичу. То, что предполагает прокурор, — это одно, а что думает первый секретарь — другое. Не дав прокурору определенного ответа, позвонил Рокотову. Вначале сказал в нескольких словах о текущем, потом, будто невзначай, сообщил, что собирается на рыбалку к Насонову:
— У вас возражений нет, Владимир Алексеевич?
— А почему они у меня должны быть?
— Ну… тут ведь может возникнуть всякое… Вдруг вы решите слушать Насонова на бюро, а я только что побывал у него, пользовался его гостеприимством… Мне будет неудобно…
— Не знал, что вы так щепетильны. А потом, какие могут быть у вас обязательства, если вы просто половите рыбу на территории колхоза?.. Пруды-то — это не личное хозяйство Насонова, а колхозное.
— Вы правы, однако все равно не очень удобно.
— Езжайте… Так уж выходит, что Насонов в стороне остался. Победителей не судят.
И на следующий день Михайлов чуть свет отправился с прокурором к Насонову. Тот уже хлопотал у дальнего пруда. С вечера по заданию председателя провели в заветном месте прикорм рыбы. Вывез Насонов на бережок походный мангал, около которого уже вертелся знакомый Михайлову и прокурору колхозный прораб Акопян. Набор удочек был заготовлен и проверен. В общем, все как полагается. Сам Насонов был предупредителен до крайности. Прокурор, когда председатель отошел на минуту, шепнул Михайлову:
— Ну, что я тебе говорил? Вот, брат, что такое знать человеческую психологию.
Они привезли с собой пару бутылок водки и теперь подумывали о том, что уха в самом деле может быть приличной.
Часов до одиннадцати ловили рыбу. Клев был не то что очень неудачный, нет, рыба шла, да только как-то безалаберно. Прокурор вытащил двух карпов в ладонь, а Михайлову шла одна мелочь. Насонов много шумел, а вытянул шуплого карасика. В общем, не получалось азарта.
— Вот чертовщина, — ругался прокурор, стоя по колено в воде среди буйных зарослей осоки и камыша, — ну, прямо наколдовал кто-то… Никогда такой дурацкой, понимаешь, ловли не было. Это ты, Иван Иванович, виноват… А? Рыбу в сытости, понимаешь, держишь. А она у тебя за голую нитку цепляться должна. Чтоб карп неразборчивый был, вот в чем дело.
— Я тут ни при чем, Дмитрий Саввич, — шутливо оправдывался Насонов, — сам вот аж весной приходил сюда… Все заботы. Да вы не бойтесь. На уху сообразим.
Он подмигнул Акопяну, и тот вынул из багажника новеньких «Жигулей» сетку. Прокурор замахал руками:
— Ну-ка с глаз моих прочь… Хоть бы за камышом, что ли, вынул?
Акопян и насоновский шофер шустро сбежали за мысок вместе с сеткой и через полчаса уже потрошили десяток карпов. А к часу дня уже не только уха закипала над костром, но ветер доносил до рыбаков запахи более приятные: доходящих до кондиций шашлыков со всеми пряностями, полагающимися для кавказской кухни.
Рыбаки уже сидели в тени ивы на широком брезенте и рассуждали о делах, весьма далеких от рыбалки.
— Сдал хлеба сколько? — интересовался у Насонова прокурор.
— Две с половиной тысячи тонн… На восемьсот тонн перевыполнение.
— Выкрутился… — Дмитрий Саввич восхищенно крутил головой. — Вот хитрец, а? Два с лишним месяца на больничном. А ведь по закону за это кое-кому полагается, а?
— Да хворый я был… Вот чтоб мне… — Насонов глядел с самым серьезным видом, и это чрезвычайно потешало прокурора.
— Врачу твоему, который тебе эти бумаги выписывал, надо бы дать как следует, — прокурор нетерпеливо поглядывал туда, где возились шофер и Акопян, — нарушение это, понимаешь…
— А никакого нарушения, Дмитрий Саввич… Все по закону. Меня вот хоть сейчас на обследование. Зимой на курорт поеду… Замучил радикулит.
Принесли уху в больших алюминиевых мисках. Прокурор крякнул, вынул водку, разлил в стаканы:
— Ну, за все, что позади, а? Как полагаешь, Иван Иванович?
Насонов от восторга даже прижмурился:
— Ох, сколько ж ночей спать не пришлось… Поганое, я скажу, дело, когда на тебя начальство сердится. Так что, Дмитрий Васильевич, как там начальство наше высокое настроено? Будут с Насонова шкуру драть или как?
— Спи спокойно, — с трудом приходя в себя от выпитой водки, пробормотал Михайлов. — Никто тебя трогать не будет. Скажи спасибо людям своим, что работали на уборке геройски… А то б тебя надо было.
— Народ доволен… Очень даже доволен, — согласился Насонов, — теперь-то каждому ясно, что не будут сносить… А то ведь как было еще по весне? К бригадиру с разносом, а он тебе в ответ: «А ты не командуй! Колхоза, почитай, уже нету… Скоро мы с тобой, Иван Иванович, на пару, как самые что ни есть городские жители, будем к пивному ларьку ходить в Васильевке. А то и на одной площадке жить будем по соседству. А ты меня к трудовому энтузиазму призываешь… Все одно сгребут наш чернозем в отвалы — и будут там на травке козы пастись…» Никакого настрою у людей не было. А зараз другое. Землю под ногами люди опять почуяли. Вот давеча один пришел, план для постройки просит выделить. Я ему и говорю: «Ты б подождал, а то как бы не перерешили». А он мне: «Да что я, дурной или как? Если сам первый секретарь на Кореневке бурить приказал, — значит, там и карьеру быть». И еще я скажу, товарищи мои дорогие, что ежли, скажем, теперь Владимира Алексеевича куда избирать, так в нашем колхозе не будет ни одного голоса против. Так к нему за все это дело с уважением.
Уха была хороша. Дмитрий Саввич даже добавочки попросил. Михайлов пожалел, что не взяли минеральной воды: при такой жаре водку пить без минералки трудновато.
— А я б тебя все ж, на месте Владимира Алексеевича, под выговор подвел бы, — рассуждал прокурор. — Ты вот, Иван Иванович, мужик хороший. И председатель что надо. Да только ум у тебя, понимаешь, все с криминалом. Все, понимаешь, на грани фола, как комментаторы спортивные выражаются. Вот был бы ты золотым председателем, ежли б от тебя не ждать какого-либо подвоха. А то принимаешь нас, все мы тут друзья и товарищи, а потом мне на тебя бумагу приносят: так, мол, и так, незаконно получал два месяца больничный… Переплачены суммы… И что я делаю, понимаешь? Я, не глядя, что ты такой отличный мужик, посылаю своего работника разбираться. Прав я?
— Прав… Сто раз прав, Дмитрий Саввич, — согласился Насонов. — Только ты читаешь бумагу, что твой работник тебе дал, отчет там или что, а тебе вдруг звонит… кто?
— Кто? — прокурор аж вперед подался. — Ну, так кто мне, понимаешь, звонит?
— Э-э-эх… — Насонов чуть опьянел, чувствовалось это в расслабленности его движений, в улыбке ласковой. Пальцем погрозил прокурору: — А звонит Владимир Алексеевич. Да.
— Ты, понимаешь, брось… Не будет он за тебя звонить. Уважение к закону имеет.
— За меня не будет. Точно это. А кто мне больничные выдавал? А? Я вам сейчас такое скажу… Вера Николаевна — симпатия нашего Владимира Алексеевича. Вот кого держу в колхозе. Девка, я вам скажу…
— Ну, тогда… — развел руками прокурор, — тогда обошел по всем статьям. А я-то и не знал. Вот ведь какие дела на свете, Дмитрий Васильевич, а?
Михайлов слушал ленивый этот разговор равнодушно, хотя сообщение о симпатиях Рокотова заинтересовало его. В конце концов, секретарь райкома должен определиться с семьей. Как-то неприятно. Чтоб болтовни вокруг этого поменьше было. Все ж на виду.
А хорошо здесь на берегу. И думается прекрасно. Говорят, Дорошин выходит на днях. Вот еще будет заварушка. Ведь Владимир Алексеевич в его отсутствие самодержавно руководил комбинатом. А шефу это узнать будет ой как обидно.
