коричневые крендели сыпались из кулька, что держал под мышкой краснощекий малый в белом поварском колпаке… По деревянному помосту ходили тетки в халатах с пачками накладных в руках и покрикивали на топтавшихся у машин шоферов. Те незлобиво отругивались в ожидании конца погрузки.
Яши Костенецкого среди шоферов не было. Сергачев прошел под навес, где несколько человек гоняли железные шарики по разодранному сукну школьного бильярда. На вопрос Сергачева один игрок махнул рукой в сторону забора, у которого стоял высокий автофургон.
Из-под машины торчали ноги, обутые в знакомые высокие ботинки. Сергачев тронул носком один ботинок.
— Ну! — воскликнул Костенецкий. — Кому там уже мешают мои ноги?
— Я пришел мириться, — громко произнес Сергачев.
— Тогда подай мне пассатижи, что в портфеле.
Сергачев отыскал плоскогубцы и, присев, сунул их в протянутую навстречу сильную Яшину ладонь.
— Я пришел мириться, — повторил он. — Мне не нравится, что мы с тобой повздорили по ерунде.
Послышался скрежет металла о металл и невнятное Яшино бормотанье. Через несколько минут Костенецкий вылез. Смуглое лицо было перепачкано.
— Все не как у людей. Подал заявку на сцепление, прислали пацанов-пэтэушников. Устроили мне, понимаешь, ночь в Сингапуре — ни первая, ни вторая не втыкаются…
— И в основном на перекрестках.
— Именно. Пока сам на спине не поваляешься, толку никакого.
Костенецкий сложил инструмент, обвязал шпагатом старый портфельчик и пихнул его за спинку сиденья.
Динамик, заброшенный на верхушку рыжей сосны, вскрикнул высоким женским голосом. Три галки лениво вскинули тяжелые тела над размочаленными ветками и недовольно перелетели забор. «Хлебовоз „22–76“. Займите четвертое окно».
Костенецкий включил двигатель и направил фургон к погрузочной площадке.
Давненько Сергачев не ездил в автомобиле пассажиром, к тому же на грузовом. Широкое стекло, укороченный капот поначалу смущали своей непривычностью, казалось, что он сидит прямо на радиаторе. Транзисторный приемник «Маяк» в кожаном футляре лежал на торпеде. Фотография загорелой купальщицы с призывно поднятой красивой рукой была приклеена на зеркало заднего вида.
— Раньше тебе нравились брюнетки, — заметил Сергачев.
— Это вкус моего сменщика. — Костенецкий подмигнул белокурой красавице. — Ему только двадцать три года.
— Кажется, я тоже промахнулся со сменщиком. Неряха. А поначалу оставлял приятное впечатление.
И Сергачев подумал о Славе Садофьеве. Давно пора ему сделать «широкое внушение». За машиной не смотрит. Ночевать ставит куда попало — в прошлую смену Сергачев полчаса дергался, пока выехал из гаража. И за бензобаком Славка не следит: оставляет бензина чуть-чуть, только до заправки доползти. Надо было бы сегодня и поговорить — все равно в парк заявился справку получать. Но подниматься в шесть утра не хотелось, хватит, через день с будильником сражается…
— Он себе думает! — воскликнул Костенецкий.
— Так. Размышляю. Не люблю отгульные дни. Деть себя некуда.
— Старая болезнь. Женись, сразу найдешь занятие.
Предупредительно гуднув, Костенецкий подал машину задом к крыльцу булочной. Вытащил накладные из ящика и ушел в магазин. Сергачев остался сидеть в кабине.
Действительно, как-то неинтересно проходили выходные дни. Однообразно и скучно. Радовался любому делу. И женщины надоели. В сущности, все одинаковые. А может быть, он сам со всеми одинаков, и это их ответная реакция… Сергачев прикрыл глаза, вызывая в памяти образ Лены. Ее бледные пухлые губы, тихий голос. Он чувствовал на лице легкое прикосновение ее ладони… А чего он, собственно, хочет? И есть ли на свете человек, который до конца знает, чего он хочет?.. Нагрянул зачем-то к Яше Костенецкому. Признаться, еще час назад он и не думал о Яше. Проходил мимо хлебозавода, вспомнил, зашел. И главное, так защемило сердце, словно и впрямь все эти дни мучился от сознания ссоры со своим бывшим сменщиком. Удивительно…
В дверь кузова сильно стукнули кулаком. Сергачев вздрогнул от неожиданности и повернул голову. Мужчина в длинном демисезонном пальто с ватными прямыми плечами, подняв небритое заспанное лицо, придерживал рукой зеленую замызганную шляпу.
— Человек… Глянь на минуту, дело есть!
Сергачев опустил стекло и высунул голову.
— Дело есть, слышь? — У мужчины были водянистые, навыкате глаза. — Надо холодильник вывезти. «Газоаппарат»… Выручи.
Сергачев поднял стекло и отвернулся. В дверь вновь отчаянно заколошматили. Такая настырность вывела Сергачева из себя. Он открыл дверь и спрыгнул на землю.
— Выручи, друг! — загомонил незнакомец, преданно глядя в глаза Сергачева. — Мне тут один холодильник продал. За бутылку и три пива. Надо срочно вывезти, пока жена его на работе, понял? А то вернется, стерва, все порушит. С третьего этажа снести, и всех дел. Холодильничек — тьфу, старый, полкило и весит. «Газоаппарат» называется…
Сергачев смотрел на красные трясущиеся руки незнакомца в мятом пальто.
— Это хлебовоз, — терпеливо пояснил он.
— И хрен с ним. В угол пихнем, батонами закидаем.
Мужчина подбежал к заднему борту и принялся теребить замок.
Из булочной вышел Костенецкий. Он беглым взглядом окинул типа в длинном пальто.
— Фи, Олег… Тебя ни на секунду нельзя оставить одного. Тут же обзаводишься друзьями.
— Холодильник просит перевезти. — Сергачев развел руками и улыбнулся.
Костенецкий отстранил мужчину от фургона и просунул в замок проволоку, заменяющую ключ.
— Надеюсь, ты объяснил гражданину, что мы перевозим только мебель и пианино. Холодильниками теперь занимаются автомобили с надписью «Молоко».
Мужчина прищурил выпученные глаза и покачал головой.
— Ладно тебе. Я же не за так, понимаю.
И он торопливо принялся пересказывать историю с другом, который уступил ему «Газоаппарат» за бутылку и три пива. Что во как нужно успеть провернуть дело до возвращения с работы «змеи губастой», которая костьми ляжет. А «Газоаппарат» тот его друга, личный, с премии покупал пять лет назад в комиссионке, право имеет. Все равно туда большая кастрюля не влазит, проверено. И облупился весь, краска сыплется…
Костенецкий с изумлением смотрел на вертлявую фигуру в старомодном пальто со вставными плечами.
