Проснулся он с тяжелой головой, весь разбитый и какой-то вымученный. Увидев на столике бутылку «березовской», он открыл ее и выпил до остатка всю минералку. Купе было закрыто изнутри на защелку, жена и сын спали: она — на нижней полке, — Алик — на верхней. Другая верхняя полка была свободна, на ней лежал скатанный матрас с завернутой в середину подушкой. Леонид Владимирович взял казенное вафельное полотенце и пошел умываться.
Не желая возвращаться в купе и будить своих, он присел на откидной стульчик в вагонном коридоре, стал смотреть в окно. Поезд шел по равнине, похожей на шкуру зебры — желтые полосы стерни равномерно перемежались с темной вспаханной землей. За полями, но всему белесому горизонту густел синий хвойный лес, а впереди, там, где синева леса кончалась и округлялось голубое оконце неба, слитого с равниной, там огненным комочком висело заходившее солнце. Все было покойно в природе и на земле, уже разродившейся плодами, отдавшей их людям, и теперь мирно отдыхавшей в своей мягкой и пестрой осенней постели.
Леонид Владимирович давно не видал такого вольного простора полей, прерывавшихся то белостволым березнячком, то кирпичным домишком полустанка, за которым вдруг тесным коридором вставал пылавший красками лес, обжимая с двух сторон несущийся поезд, или мелькало селеньице с опустевшими вишнево-яблоневыми садами, а потом снова разливалась желтая щетина скошенных полей, утыканных скирдами зеленоватого издали сена и золотой соломы. Он, не отрываясь, смотрел на все это, и ему казалось, что даже сквозь закрытое окно он улавливает пшеничный запах соломы и терпкий запах полыни, кустившейся вдоль насыпи, и такой же остро-горький, но приятный запах помидорных кустов, запомнившийся ему еще с детства, с той поры, когда Нина выращивала на загороднем огороде помидоры и все дети ездили с нею на огород обрывать с кустов пасынки, чтобы помидоры скорее зрели…
Он не отходил от окна, пока не стемнело, смотрел в окно и думал о себе. Он понимал, что Лаза перехитрила его, отсюда — и будто бы случайная встреча с Варварой Ильиничной, которая, несомненно, была заранее подготовлена женой, и приход гостей, и обильная выпивка, на какую не поскупилась жена. Но, понимая, что все его недавние мечты разлетелись в прах, он не испытывал никакого сожаления по поводу их утраты. Теперь он стал рассуждать иначе и пришел к выводу, что прежнее его желание — уехать к старикам и начать жизнь сызнова, было с его стороны недопустимой глупостью. Начать жизнь сызнова, — думал он, — невозможно, ибо начало жизни может быть одно и никаким переделкам оно уже не подлежит, потому что двух начал не бывает и именно от первого идет отсчет лет, бед, удач, неудач и всего того, из чего складывается твое пребывание на земле.
«Да, начинать сначала невозможно, — размышлял он, сидя у окна. — Пусть будет так, как есть. Ломать нужно было раньше…»
«Я болен, — продолжал рассуждать он, — и было бы жестоко с моей стороны обременить своей болезнью старых родителей, надоедать Андрею и Антону, стать для всех обузой…»
Но, припомнив вчерашний день, свой скоропалительный поход по врачам, а также то, что Варвара Ильинична разрешила ему пить и что пришла она с пустыми руками, а уходя, держала под мышкой какой-то сверток, несомненно подарок Лизы, — припомнив все это, он усомнился в серьезности своей болезни. А если так — значит, рано ему на пенсию, нужно работать, и это верно, что Агеев и все другие высмеяли его затею с пенсией. Еще он думал о сыне, о том, что сыну следует помочь продвинуться по службе, так как сам он вряд ли пробьется. Ему пришло в голову поговорить кое с кем и узнать, нельзя ли подыскать сыну какую-либо работу за границей, пристроить его к какой-нибудь группе специалистов. Этот вариант казался ему сейчас одним из лучших. Пусть Алик поживет вне дома, с людьми, которые потребуют от него дела и дела, это поможет ему духовно окрепнуть, выбросить из головы всяких случайных девиц, словом, избавит его от легкомыслия. Как бы там ни было, но Алик его сын, и он не имеет права просто так отмахнуться от него.
Первым из купе вышел Алик, заспанный, с помятым лицом, держа в руках полотенце и мыльницу.
— Ну как, старичок, скверно? — похлопал он Леонида Владимировича по спине.
Снисходительный тон не понравился Леониду Владимировичу, и он недовольно спросил:
— Где Виктор? Самолетом улетел, что ли?
— Да нет, остался. Дождется остальных контейнеров и толкнет их по железной дороге в Одессу.
— Почему же мать не осталась или ты? — снова недовольно спросил Леонид Владимирович, давая попять, что сам он не имеет никакого отношения к контейнерам.
— Не волнуйся, муттер одарила его с лихвой, ответил Алик. И усмехнулся: — Я и не знал, что хрусталь стал железным хобби нашей маман.
— Что ты хочешь этим сказать? — не понял Леонид Владимирович.
— Да то, что вы с блеском провезли целый контейнер тряпья. Пока ты был в поликлинике, я переправил его из порта на товарную станцию, — сказал Алик, и спросил: — Ты не станешь возражать против «Лады»? Муттер на сто процентов «за». Я берусь устроить без очереди, а права получу в момент.
— Об этом после поговорим, — ответил Леонид Владимирович, чувствуя, как в нем снова нарастает неприязнь к сыну. И, вспомнив, как ночью ходил к нему в номер, строго спросил: — Ты лучше ответь, где ты провел ночь?
— Ну, старичок, о таких вещах взрослые взрослых не спрашивают, — ответил Алик, хлопнув его по плечу, и пошел умываться.
Леонид Владимирович с силой распахнул дверь в купе. Жена уже тоже не спала, читала «Крокодил».
— Я хочу есть, — сердито заявил ей Леонид Владимирович, кипевший гневом после разговора с сыном. — В конце концов нельзя же сутками не есть!
— Мы с Алей пообедали, пока ты спал, — ответила Лиза, не отрываясь от журнала. — Сходи в ресторан и перекуси.
— Дай мне денег, — решительно потребовал он.
Лиза отложила журнал, вынула из-под подушки замшевую сумочку и, роясь в ней, спросила:
— Как ты себя чувствуешь?
— Отвратительно, — сказал он, вкладывая в это слово особый смысл.
— Вчера ты пил, как сапожник. Я тебя еще таким не видела, — сказала она и, положив на столик бумажный рубль, закрыла сумочку.
— Что ты мне даешь? — возмутился он. — Что это за деньги — рубль?
— Тебе мало? — спокойно спросила она и, снова порывшись в сумочке, прибавила к рублю полтинник.
— Дай еще! — повысил он голос. — Дай мне десять рублей! У меня должны быть свои деньги.
— Возьми все, — Лиза швырнула на столик сумочку. — Бери и трать, сколько хочешь. Хоть все! — Она взяла «Крокодил» и стала нервно перелистывать страницы.
Леонид Владимирович презрительно хмыкнул, взял со столика рубль с полтиной, сунул деньги в карман брюк, снял с вешалки свой пиджак и, избегая дальнейших пререканий, вышел из купе.
Пробираясь в вагон-ресторан, находившийся в середине состава, Леонид Владимирович проклинал себя за то, что вчера не позвонил Антону, не встретился с ним и не остался у него. Сердце у него бешено колотилось, в висках гулко стучала кровь. Он решил выйти на первой же остановке и встречным поездом вернуться к Антону.
5
Через две недели после возвращения домой Леонид Владимирович, переходя улицу, был сбит автобусом и спустя несколько часов скончался в больнице, не придя в сознание.
Свидетели этого несчастного случая, оставшиеся на месте происшествия до приезда работников ГАИ и дававшие им показания, уверяли, что водитель автобуса ни в чем не повинен, так как пострадавший, то есть Леонид Владимирович, грубо нарушил уличное движение: в то время как все пешеходы стояли на бровке тротуара, пропуская поток мчавшихся по улице машин, Леонид Владимирович, которого очевидцы случившегося называли «пешеходом в полотняном костюме», пошел на красный свет, прямо под несшийся на полной скорости автобус. Некоторые очевидцы утверждали, что вид у него был удрученный, и, похоже, он не соображал, что идет под колеса машины, судя по тому, что сошел он с тротуара с опущенной головой, не взглянув ни вправо, ни влево.
И все это было верно, так как в этот день Леонид Владимирович сильно расстроился и покинул дом в состоянии крайнего душевного волнения.
Впрочем, утро началось для него с хорошего известия: ему позволил начальник управления, которого он отлично знал и с которым раньше работал, и предложил ему занять в управлении прежнее место, место зама, поскольку уже были переговоры с министерством. Это вполне устраивало Леонида Владимировича, и они договорились завтра встретиться, все обсудить, а через месяц, после Кисловодска, куда он уже взял путевку, Леонид Владимирович намеревался приступить к работе.
Вскоре после завтрака Лиза ушла по своим делам, в которые Леонид Владимирович не желал вникать, хотя и знал, что все дела жены связаны с реализацией трех больших ящиков хрустальной посуды, которые благополучно прибыли в первом контейнере (остальные контейнеры находились еще в пути) и стояли на кухне, покрытые клеенкой. Все утро он находился дома, собирая посылку своим старикам. Сразу по приезде Лиза сама сказала ему, чтобы он выслал старикам посылку, и сама приготовила для отправки три метра прекрасной заграничной клеенки, разукрашенной гроздями винограда, шарфик отцу и шерстяные чулки матери. Уложив в фанерный ящик все эти вещи и увидев, что в ящике остается много свободного места, он нашел в бельевом шкафу несколько пар нижнего белья из своих старых запасов, которое давно не носил, дополнил ими ящик, а сверху насылал конфет: ирисок, мармеладу и карамели, найденных в кухонном буфете.
