— Вот, вот…
— А, знаю, знаю, в чей огород бросаешь камешки! Да, верно, после всей той критики, какая навалилась мне на голову, пришло ко мне, Сергей Тимофеевич, желание перестроиться в лучшую сторону. Начал я было во всем строго придерживаться линии нашей партии, даже в самом поведении. С Нецветовой, да и вообще с людьми, стал обходиться вежливо. Скажу правду, через это, себе же в ущерб, выбросил из кабинета такое удобство, как электрическую сигнализацию… А почему выбросил? Потому, что всерьез решил перемениться, думал, что теперь-то ни Нецветова, ни кто другой не будет меня критиковать, а на практике выходит — опять Хворостянкин не такой… К моей работе и вообще к моему характеру, ты слышишь, Сергей Тимофеевич, Нецветова подкопаться не может, так она теперь схватилась обеими руками за мою культуру и опять не дает спокойно жить… День в день тычет меня носом в разные книги, заставляет романы читать, русскому языку обучает… Смех и грех, — будто я нерусский! «Я, говорит, за зиму обтешу тебя и подкую культурно и политически на обе ноги…» И ты пойми: кто будет меня обтесывать и подковывать? Баба, да и вдобавок молодая, в дочери мне годится… Да вот и к тебе по дождю прискакал, а что я хорошего услышал? Опять на меня критика, опять Хворостянкин сякой-такой…
— Значит, еще много слов и мало дела…
— Все мало, все мало… А какое ко мне отношение? Я руководитель, а меня сваливают в общую кучу… Разве это порядок?
— Да ты о чем? О какой куче?
— Взять ту же электрическую учебу. — Хворостянкину было жарко, и он, разговаривая, снял полушубок. — Я, конечно, не против изучения техники, без нее жить далее невозможно, но надо же, Сергей Тимофеевич, иметь подход к людям. — Он вытер папахой лоб, расчесал пальцами взъерошенные волосы. — Посуди сам. В нашей станице охотников изучать электричество набралось человек шестьдесят, а председателей колхозов среди них всего трое. А кто такие остальные? Человек десять будут парторги и бригадиры — тоже руководящие товарищи. Есть человек десять пожилых людей. А человек тридцать — это же станичные парни и дивчата, которые тут же технику изучают и тут же влюбляются… И вот я, председатель колхоза, должен сидеть рядом с этой молодежью и заниматься изучением электричества! Это же подрыв всего…
— Никакого подрыва не вижу… Да и что тут такого?
— А то, Сергей Тимофеевич, что мой авторитет…
— А-а… Старая песенка. Плохо, плохо ты перестраиваешься…
— Нет, послушай, — стоял на своем Хворостянкин. — Ты вот в армии был. Порядки армейские лучше меня знаешь. Почему, скажи, в армии строго соблюдается… это, как его… как же его… ну, когда старший начальник…
— Ты хочешь сказать — воинская субординация? — подсказал Сергей.
— Во-во! Почему она существует?
— Потому, что это армия, — сказал Сергей, вставая. — А ты имеешь дело с колхозниками.
— А ежели, допустим, преподаватель вызовет к доске и спросит, а тут, как назло, что-нибудь такое в технике забудешь и не сумеешь правильно ответить? — спросил Хворостянкин, печально склоняя голову. — А молодежь, известное дело, сразу на смех… Куда это годится?
— Да, это никуда не годится… Значит, надо отвечать так, чтобы никто не посмел смеяться…
— Тебе, вижу, смех, а у меня вот тут все это сидит. — Он ударил кулаком в грудь, потом встал, надел полушубок. — Все одно, рядом со всеми не сяду — так передай и Кондратьеву.
— Ежели сам не сядешь — заставим… Применим субординацию.
— Силой меня обучить нельзя.
— Да, Татьяна Николаевна права, подковать тебя нужно… а то споткнешься.
Хворостянкин злился и не стал отвечать. Он примостил на голову папаху, сердито покосился на Сергея, видимо хотел еще что-то сказать, но в кабинет вошли Костя Панкратов и Кондратьев. Хворостянкин кивком головы поздоровался и, не надевая бурку, вышел.
— Сергей Тимофеевич, я не опоздал? — спросил Костя, поправляя на голове кубанку, из-под которой на лоб спадал влажный чуб. — Вот погодка для озими!
— Ну, как наш «перестроившийся»? — спросил Кондратьев, обращаясь к Сергею и поглядывая на стоящую у дверей бурку Хворостянкина. — Беседовали?
— Был разговор, и весьма откровенный… Я тебе потом подробно расскажу.
— Я догадываюсь: учиться не хочет? Мне думается, что о тех, кто будет увиливать, подобно Хворостянкину, следует рассказать в газете. У меня уже есть два заявления: одно прислал Скиба, а другое — Волошин из колхоза «Свобода». Оба председатели, и оба отказываются посещать технические курсы. И ты думаешь, какие мотивы? Очень простые: колхозом можно руководить, но зная электричества… — И обратился к Сергею: — Вот какая к тебе просьба. Скоро придет сюда Прохор Ненашев. Он специально приехал в Рощенскую. Я с ним беседовал и направил к тебе. Ненашев предлагает послать на ферму бригаду электриков, хотя бы двух человек, и этим ускорить монтажные работы. Он изъявляет желание ехать сам и просит себе в помощники — знаешь кого? Ирину… Это уж я не знаю, поедет ли твоя жена или кто другой, но послать людей нужно. Вот я и прошу: обсудите этот вопрос вместе с Прохором.
Сергей утвердительно кивнул головой, потом вынул из нагрудного кармана записную книжку и что-то пометил в ней.
— И еще запиши вот что, — сказал Кондратьев. — Ты этого молодца из «Дружбы» хорошо знаешь? — кивнул на Панкратова. — Ему нужна рекомендация для вступления в партию. Одна будет моя, и если ты дашь вторую, то третью он возьмет в комсомоле…
— Хорошо, я напишу, — сказал Сергей.
— Ну вот и отлично, — Кондратьев встал и обратился к Косте: — После совещания зайдешь ко мне и возьмешь анкету…
Совещание закончилось еще в полдень, и, хотя люди давно разъехались, Сергей задержался в исполкоме дотемна. Он и проголодался и знал, что дома его ждет обед — сегодня Ирина была свободна от дежурства, — а уйти, хотя бы на время, не мог. Удерживали всякие дела: писал рекомендацию Косте Панкратову, разговаривал по телефону с Семеном, подписывал протоколы исполкома, письменные и телеграфные сообщения в крайисполком… Более часа говорил с Виктором Грачевым, — тот ездил в станицы по делам технических курсов и вернулся усталый и промокший что называется до нитки.
— Ну, спасибо, Сережа, устроил ты мне службочку! — сказал он, приглаживая расческой мокрые потемневшие волосы; по небритым пепельно-серым щекам, по лбу стекали капельки. — Помню, ты обещал мне не жизнь, а настоящий рай…
— Да так оно и будет.
— Когда же?
— Скоро…
Виктор вынул из кармана влажный платок, вытер лицо.
— Создавать курсы в каждой станице — нелепость. Такой «учебный комбинат» нам не под силу. Ведь преподаватель я один, не разорваться же мне!
— Какой же выход? — спросил Сергей, сдвинув брови.
— Выход простой: создать курсы только в Рощенской.
— А у тебя списки желающих учиться есть?
— В портфеле, если не промокли… А что?
— Сколько человек записалось, скажем, в Родниковской?
— Шестьдесят три.
— В Белой Мечети?
— Пятьдесят шесть.
— А всего?
— Ну, более трехсот, — неохотно ответил Виктор. — А что ж из этого?
— А то, Витя, что в Рощенской этих трехсот человек негде разместить, посадить, — нет еще у нас такого класса, да и приезжать им сюда будет куда сложнее, чем тебе к ним.
— Мы сами и виноваты, — бурчал Виктор, потирал ладонью небритые щеки. — Зачем объявили свободную запись? Обучали бы только руководителей, по списку.
Сергей встал, зажег свет и, подойдя к Виктору, сказал:
— Вот уж тут ты совсем неправ. Обучать по списку и одних руководителей — это задача легкая. Именно в том-то и суть, чтобы привить элементарные технические навыки как можно большему числу колхозников… Ты подумай — и, я верю, поймешь. Это ты устал, продрог, я понимаю — под дождем приятного мало, оттого и настроение у тебя чертовски плохое. Да, наверно, и голодный. — Он обнял друга за мокрые теплые плечи. — Пойдем сейчас ко мне. У меня дома чудесный обед. Рюмка водки тоже найдется. Согреешься, отдохнешь, а потом мы поговорим, как нам лучше организовать работу курсов именно в каждой станице. И что за обед, если б ты только знал!.. Ну, пойдем!
Виктор тяжело поднялся.
Предсказания Сергея оправдались. Ирина и в самом деле приготовила такой обед, какого Виктор, находясь на холостяцком положении, давно уже не видел. Сперва на стол вместе с рюмками водки были поданы овощи в разных видах: огурчики соленые, пахнущие укропом; помидоры неразрезанные, величиной с огромный кулак, сверху укрытые пучком зеленого лука; помидоры ранней засолки, «как яблочки», с тонкой и прозрачной кожицей.
После этого, распространяя по всей комнате душистый запах, появился борщ — заметьте: именно тот румяный, с добротно зажаренным салом и луком украинский борщ, но уже сделанный на чисто кубанский манер, — в котором есть решительно все, начиная с доброго куска свинины и кончая фасолью, пастернаком и петрушкой. За борщом появилась курятина с картофелем, слетка заправленная помидорным соком… Под конец Ирина принесла арбуз, и когда он развалился скибами по всему столу, удивительно сочный, с засахаренными семечками, Виктор посмотрел на хозяйку и сказал:
