«Счастливый, – говорил в Леньке какой-то темный, глухой, завистливый голос. И другой – насмешливый, презрительный и даже немного горделивый голос тотчас откликался: – Вор… жулик… мразь… конченый человек!» Он ругал и Волкова и себя за то, что согласился зайти в кафе. Но уйти, не допив какао и не доев пирожного, он не мог. А кроме того, он был и благодарен Волкову: ведь тот спас его от беды, выручил его.
А Волков от пива уже слегка охмелел. Не доев бутерброда, он потянулся к пирожному.
– Эх, кутить, так кутить, – сказал он. – Возьму-ка и я, пожалуй, какао.
Он постучал ножом по тарелке.
– Мадемуазель!
– Что прикажете, мосье? – с насмешливой важностью проговорила официантка, подходя к столику.
– Дайте нам еще какао… Два!
– Я больше не буду, – сказал Ленька.
– Будешь!.. Два! – повторил Волков, показывая официантке два грязных пальца.
Барышня отошла от столика и тотчас вернулась.
– Может быть, молодые люди, рассчитаетесь?
– Ага! – расхохотался Волков. – Не верите? Думаете, жулики?
Он выхватил из кармана бумажник. Ленька увидел в руках у товарища миллионы и почему-то испугался. Он не пил пива, но почувствовал, что голова у него закружилась.
Официантка взяла деньги и ушла.
– Я пойду, – сказал Ленька, поднимаясь.
– Куда?
– Мне надо. Поздно уже. Меня мама ждет.
– Мама? Жива? – удивился Волков.
– Да. Жива.
– Не пущу! – сказал Волков, схватив Леньку за подол рубашки.
Ленька оттолкнул его руку.
– Мне надо идти, – спокойно сказал он.
На лице Волкова мелькнула трусливая улыбка.
– Леша, присядь на минутку.
Ленька сел на краешек стула.
– Леша, – сказал Волков. – Ты не огорчайся. Я знаю, – ты огорчен. Плюнь на свои бутылки…
Он покосился в сторону буфета и шепотом сказал:
– Я тебе дело найду.
И, значительно посмотрев на Леньку, он ударил кулаком по столу:
– Клянусь!
– Хорошо, – покорно ответил Ленька.
– Леша! – Волков обнял его за плечи. – Я тебя люблю… Ведь я тебя всегда любил. Дай я тебя поцелую…
Ленька не успел отстраниться, как Волков привстал, покачнулся и чмокнул его в щеку.
– И вообще… – Голос у Волкова задрожал. – Вообще… не забывай, что мы с тобой – осколки прошлого.
– Не знаю, – усмехнулся Ленька. – Я себя осколком не считаю.
– Да! Мы с тобой двое остались. Двое! Понимаешь? – Волков для наглядности опять показал два немытых пальца. – Где все? А? Никого нет… всех размело… Чижика помнишь?
– Помню, – сказал Ленька, отодвигая стул и поднимаясь. – Прощай.
Волков схватил его за рукав.
– Нет, Леша… Стой!
«Вот черт полосатый, – подумал Ленька. – Выпил на копейку, а бузит на миллион».
– Ну, что? – сказал он сердито.
– Во-первых, почему – прощай? Не прощай, а до свиданья. Правда? Ведь мы с тобой встретимся еще? А?
– Ну, до свиданья, – сказал Ленька.
– Придешь ко мне?
– Приду.
– Адрес помнишь?
– А вы что – разве еще на старой квартире живете?
– Да, на Екатерингофском, угол Крюкова… Имеем одну роскошную полутемную комнату в четыре квадратных сажени…
Волков привстал и протянул Леньке руку. Хмель как будто оставил его или он перестал притворяться.
– Заходи, Леша, правда, – сказал он, заглядывая Леньке в глаза. – Мама очень рада будет. И я тоже. Честное слово!..
– Ладно, – сказал Ленька, напяливая кепку и направляясь к дверям.
– Так я тебя жду, Леша! Не забудь!..
– Ладно, жди, – сказал Ленька, не оглядываясь.
«Черт… аристократ… гадина», – думал он, выходя на улицу. Он был уверен и давал себе клятву, что никогда больше не встретится с этим человеком.
…На улице уже темнело. Накрапывал дождь. На Международном реденькой цепочкой зажигались неяркие фонари. Расхлябанный трамвай, сбегая с Обуховского моста, высекал под своей дугой фиолетовую искру.
И тут, очутившись под дождем на улице, Ленька вдруг вспомнил все, что случилось с ним в этот день, и на душе его стало муторно. Он почувствовал себя маленьким, ему захотелось поскорей к маме. Как хорошо, что она существует на свете! Забиться ей под крылышко, положить голову ей на грудь, ни о чем не думать, ни о чем не заботиться…
Впереди по тротуару шли две девушки, лет по шестнадцати, плохо одетые. Девушки о чем-то оживленно спорили. Обгоняя их, Ленька услышал, как одна из них запальчиво сказала другой:
– Ошибаешься, милочка, Энгельс вовсе не с таких вульгарных позиций критиковал моногамию.
Леньке почему-то стало завидно и грустно. Незнакомое слово «моногамия» показалось ему каким-то необыкновенно возвышенным, волнующим, далеким от всего того, чем он жил последнее время. Ему вдруг захотелось учиться, читать, узнавать новое. Захотелось просто делать то, что делают все ребята его возраста: сидеть в классе, выходить к доске, учить уроки, получать отметки…
«Пойду в школу, – решил он. – Не вышло с работой – плевать. Значит, не судьба. Поработать еще успею. Мне ведь еще нет четырнадцати лет…»
Эта мысль немножко подбодрила его. Он зашагал веселее. Но когда, поднимаясь по черной лестнице, он увидел в мусорном ящике разбитую молочную бутылку, он опять вспомнил все, что случилось с ним сегодня на Горсткиной улице.
«Может быть, Краузе уже разыскал меня и сидит у мамы? – подумал он. – Нет, не может быть… Ведь он даже не записал моего адреса…»
Но все-таки он чувствовал себя очень неважно, когда, дернув шишечку звонка, услышал, как задребезжал на кухне колокольчик.
Дверь ему открыла тетка.
– Ты что ж это так поздно, работничек? – спросила она строго.
– Почему поздно? – уныло огрызнулся Ленька. – Обыкновенно… кок всегда… работали… Мама дома?
– Дома, – ответила тетка. И почему-то с улыбкой (и с улыбкой зловещей, как показалось Леньке) добавила:
– У нее гости.
…В коридоре на вешалке висела потрепанная кожаная тужурка. Ленька с удивлением осмотрел и даже пощупал ее. Ни у кого из домашних такой тужурки не было.
Он приоткрыл дверь и осторожно заглянул в комнату. За круглым чайным столом под голубым абажуром сидели Александра Сергеевна, Ляля и какая-то полная женщина в сереньком платье и в белом оренбургском платке, накинутом на плечи. Женщина сидела спиной к двери, пила из блюдечка чай и что-то говорила Александре Сергеевне. Голос ее показался Леньке знакомым.
Он скрипнул дверью и вошел в комнату.
– А вот и он сам собственной персоной, – весело объявила Александра Сергеевна.
Женщина торопливо поставила блюдечко и шумно повернулась вместе со стулом.
– Боже ж ты мой! – сказала она, широко улыбнувшись.
И улыбка ее тоже показалась Леньке знакомой. Но все-таки он не мог вспомнить: кто это?
– Здравствуйте, – сказал он, останавливаясь посередине комнаты и растерянно поглядывая на мать и сестру.
– Леша, да неужели ты не узнаёшь? – воскликнула Александра Сергеевна.
– Нет.
– Это же Стеша! – закричала, захлопав в ладоши, Ляля.
Теперь он и сам удивился: как он мог ее не узнать? Правда, Стеша изменилась – пополнела, посмуглела почему-то. В уголках около глаз у нее появились чуть заметные морщинки. Но все-таки это была та же веселая, бойкая Стеша, которая водила его когда-то на прогулки, купала в ванне, рассказывала ему перед сном страшные сказки про царевича Дмитрия и учила его – в «темненькой» у красного деревенского сундучка – начаткам политической грамоты.
От Стеши пахло знакомым, домашним, но кроме того и еще чем-то: резиной, клеем, машинным маслом…
– Его и целовать-то страшно, – говорила она, сильными руками обнимая Леньку за плечи, отстраняя его от себя и с улыбкой разглядывая. – Нет, вы посмотрите, какой кавалер вырос! А? На улице бы не узнала, честное слово!..
Глаза у нее были такие же искрящиеся, веселые, но мелькало в них и что-то грустное, сочувственное, когда она смотрела на Леньку.
– Эх, ты… дурачок… глупенький, – сказала она вдруг и, наклонившись, быстро чмокнула мальчика в щеку около уха.
У Леньки вдруг ни с того ни с сего задергались губы.
– Степанида Тимофеевна, пейте, пожалуйста… остынет, – сказала Александра Сергеевна, и Ленька с удивлением покосился на мать: чего это она вдруг вздумала называть Стешу по имени-отчеству?!
– Леша, и ты тоже – иди вымой руки и садись. Посмотри, с каким роскошным подарком явилась к нам Степанида Тимофеевна!
Посреди стола стояла высокая зеленоватая банка с вареньем или повидлом.
– А мне вот что подарили! – пропищала Ляля, показывая над краешком стола маленький арабский мячик с красным треугольничком на черном шершавом брюшке.
– Да, – сказала Стеша, обращаясь к Леньке, – а тебе не подарю. Не рассчитала немножко. Оконфузилась. Тебе уж небось футбольный надо?.. А? Играешь?
