И он, представьте, нашел тяжесть. Присмотрел на территории чугунную плиту, полузасыпанную глиной, ночью отколупал ее и приволок в свою комнату. И вроде ожил маленько.
Но через несколько дней случился сильный ливень, буквально тропический. А плита эта, оказывается, вход в какой-то колодец перекрывала. В результате — по принципу сообщающихся сосудов, что ли, а может, в силу какого-то другого физического закона — канализация в нашем доме заработала в обратном направлении: снизу вверх.
Приехавшие спасатели, матерясь по-русски и узбекски, искали плиту по всей территории. Думали, ее ливневыми потоками куда-то сволокло.
Мы же, группа посвященных товарищей, не выдали нашего страдальца, проявили солидарность.
Аварию бригада кое-как ликвидировала.
Последствия горничные замыли.
И возможно, все осталось бы шито-крыто, если бы товарищ сам себя не выдал. Чугунная плита все-таки не штанга, она для физических упражнений недостаточно приспособлена. Короче, грохнул он ее однажды на пол. А под ним узбекское семейство проживало: отец, мать, старенький дедушка и четверо ребятишек. И надо же такому случиться — у них как раз торжество проходило, дедушкин день рождения. Они у себя в комнате плов кушали. Как вдруг им в роскошное это блюдо с пловом обрушилось полтора квадратных метра штукатурки. Можете себе такое вообразить?
О дальнейшем рассказывать скучно. Списали нашего тяжелоатлета досрочно. И бумагу вслед отправили соответствующую. И, разумеется, счет — за причиненные убытки. Хорошо еще, что ему обратную работу канализации плюсовать не стали. А то бы он за свой активный отдых век не рассчитался.
Однако это я привел факт из ряда вон выходящий, анекдотичный, можно сказать.
А вот вам история едва ли не рядовая, которая произошла (а точнее, по сей день происходит) с людьми вполне здоровыми, молодыми и красивыми, не знающими даже пока, что такое насморк, но крепко ушибленными — в духе времени — идеей профилактической борьбы с грядущим одряхлением.
Речь пойдет о супругах Сиваковых — Володе и Клавочке.
Не знаю, когда они свой режим жизни выработали, специально ли голосовали за него на семейном совете или сразу достались друг другу с такими убеждениями — а только живут Сиваковы вот как.
Утром Клава просыпается чуть раньше, ей надо дочку в детский садик проводить.
Володя может позволить себе еще минут пятнадцать подремать: у них в институте скользящий режим работы. Однако он тоже просыпается — у него это в привычку вошло. И пока дочка плещется под краном и трогательно шлепает лапками по коридору, Володя времени даром не теряет: лежа в постели, выполняет полное йоговское дыхание.
Надышавшись досыта, обогатив кровь кислородом, Володя, чуть приоткрыв дверь, заглядывает в комнату жены. Клава в это время, выпроводив дочку, занимается физзарядкой. Конкретно: приседает на одной ноге. На левой. А правую — мраморно-белую, соблазнительную ногу Афродиты — старательно удерживает параллельно полу. Володя две-три секунды полюбуется на античные формы жены, плавки поддернет — и трусцой на свою половину. У него самого впереди еще четырнадцать обязательных комплексов, начиная с бега на месте и кончая трехраундным боем с тенью.
Клава, закончив физзарядку, принимает водные процедуры, варит кофе, быстро завтракает и заглядывает к Володе.
Володя как раз стоит на голове. Надо признать, на Володю даже в таком противоестественном положении посмотреть приятно. Стройная шея напряжена, грудь широкая, как у пловца, талия узкая, живот ровными брусочками выложен, ноги!..
— Володя, — говорит Клава севшим вдруг голосом. — Я побежала, кофе на плите.
— Щас! — хрипло отвечает Володя, переворачивается на ноги и, сделав зверское лицо, наносит в сторону Клавы первый прямой.
Это — по утрам. Вечером расписание аналогичное, но более напряженное.
Первой возвращается Клава, захватив по дороге дочку. До прихода мужа ей хватает времени, чтобы постирать дочке колготки и наточить коньки. Володю она встречает в коридоре, с коньками под мышкой. Уже на ходу делает ему наказы: не забыть подогреть Леночке молочка, закапать перед сном носик и рассказать сказку.
«Ы-гу. Ы-гу. Ы-гу», — кивает Володя.
Он ничего не забывает, все делает вовремя и даже выкраивает себе несколько минут, чтобы смазать лыжи. Володина ежевечерняя норма — двадцать километров. То есть восемь кругов по березовой роще. С дорогой на трамвайчике туда и обратно он тратит на все два часа с четвертью.
Клава между тем управляется с разными домашними делами, отдыхает часок перед телевизором и варит мужу овсяную кашу. Володя диеты не придерживается, но овсяная каша по вечерам обязательна. Лыжи забирают много калорий — и овсянка в этом случае незаменима.
Когда заиндевелый, как дед мороз, Володя возвращается домой, Клава уже спит. Он принимает душ, съедает в одиночестве свою кашу и, перелистав газеты, ложится рядом с женой.
Вернее — ложился. Год назад. Последний же год супруги Сиваковы спят врозь. Дело в том, что Володя после напряженных лыжных прогулок стал по ночам лягаться и размахивать руками. А однажды ему, наверное, приснился бой с тенью: он так залепил кулаком в стенку, что едва не пробил насквозь тонкую панельную перегородку. Конечно, перепугал до смерти жену и дочку. Да что жену и дочку. Соседи в четырех смежных квартирах повскакивали — такой гул пошел.
После этого Клава и отселила его в кабинет, на раскладушку.
Володя не стал сопротивляться. Он только отчаянно хватался за голову и бормотал: «Господи! А если бы я не с левой руки удар нанес? Если бы с правой?» Было отчего хвататься за голову: под правую-то руку ему бы не стенка подвернулась, а жена. И нокаутировал бы Володя любимую — как пить дать!
Переселившись в кабинет, Володя с непривычки потосковал какое-то время, но мало-помалу свыкся с новым положением. Зато здесь он мог безбоязненно лягаться, размахивать руками и драться с тенью. Раскладушку Володя специально ставил подальше от ломких предметов, а справа и слева от нее кидал по старенькому тюфячку — на случай, если какой-нибудь особенно резкий выпад или мощный толчок ноги сбросит его с ненадежного ложа.
Но то ли ему, как чрезвычайно крепкому, тренированному мужчине, этих ночных упражнений оказалось недостаточно или, наоборот, от резкой перемены образа существования у него внезапно прекратились судороги и организму стало не хватать нагрузок, а только несколько месяцев назад Сиваков еще взвинтил темп — начал бегать и в обеденный перерыв. Завел себе вторую пару кроссовок, еще один тренировочный костюм, вязаную шапочку — и бегает. Амуницию свою он хранит в нижнем ящике стола, минут за пять до перерыва переодевается в туалете и ровно в тринадцать пятнадцать делает коллективу ручкой: «Кто — куда, а я в сберкассу».
Дневные эти пробежки, все заметили, действуют на Сивакова особенно благотворно. Он возвращается приятно возбужденный, помолодевший, уверенный в себе, хлопает коллег-инженеров по плечу и покровительственно спрашивает: «Как жизнь, старина?» А иногда, забывшись, принимается негромко что-нибудь напевать.
Сиваков не пропускает ни одного обеденного перерыва, исключая лишь те дни, когда его начальница, групповой инженер Агнесса Викторовна, отбывает в командировку. Наши остряки подметили эти совпадения и запустили шуточку, довольно, впрочем, низкопробную: не Агнессочку ли, дескать, наш спортсмен догоняет? Она ведь, согласно скользящему графику, уходит обедать на пятнадцать минут раньше. И живет неподалеку. И — заметьте — одна-с.
Володя эти шуточки игнорирует. Хотя они вгоняют его в легкую краску — из-за назойливого повторения. Свои же «тайм-ауты» он объясняет просто: они с Агнессой занимаются одним объектом, и он в отсутствие начальницы берет часть ее работы на себя — чтобы не терять темпа. И правда, он, когда не бегает, сидит за столом Агнессы, перебирает разные бумажки.
Вот такие дела.
А с некоторых пор, по стопам мужа, начала и Клава бегать. То есть это фигурально сказано — «по стопам». Все из-за того же скользящего графика она выбегает раньше, и маршрут у нее самостоятельный.
И на Клаву пробежки хорошо действуют. На дворе, знаете, ранний март, воздух бодрящий, Клава прибегает назад порозовевшая, вся какая-то мягкая, в глазах — легкий весенний туман. Сидит потом за столом, локон на пальчик крутит и тихо улыбается чему-то.
Нахал Фоськин придумал себе развлечение. Пройдет мимо нее в такую минуту, слегка толкнет боком и нарочито деревянным голосом спросит: «Уж ты где, жена, где шаталася?»
Клава поднимет глаза, в которых все еще туман, и вздохнет: «Ах, Котик!»
И непонятно: к Фоськину ли это относится, или так — безадресное восклицание от избытка чувств.
В общем, так у них все замечательно, у Володи с Клавочкой, что… недавно их председатель профсоюзного комитета к себе приглашал. Посадил напротив, долго маялся, карандаш вертел (он у нас человек на редкость деликатный, застенчивый), а потом все-таки выдавил:
