К жизни в интернате Ленька привык быстро. Никто здесь «лица не шлифовал». В интернате было хорошо, но домой все-таки тянуло. Вначале отец заходил в школу часто, на воскресенье брал Леньку домой. Вместе ходили на каток, в цирк. Ленька любил цирк. Там все было чудесным. Вот взрослые ходят в театр, где артисты смеются, плачут, даже умирают на сцене, но Ленька всегда понимал, что это «неправда», и ему было скучно в театре. В цирке — другое дело. Лев рычит вправду и акробат проносится под куполом цирка вправду. И нужно быть сильным, ловким, чтобы выделывать подобные штучки.
Он с отцом не виделся уже около трех месяцев. Недавно ребята всем отрядом шли на экскурсию в музей.
— Дядя Костя! — радостно закричал Ленька, увидев человека в шоферском комбинезоне.
— А-а, Ленька, ну как живешь? — брови у дяди Кости густые, лохматые, а из-под этих бровей, уже седеющих, смотрят добрые глаза. Дядя Костя пожал Леньке руку, как взрослому.
— Хорошо, дядя Костя, — ответил мальчик, стараясь не смотреть в его глаза, и уже упавшим голосом продолжал. — А папка дома?
— Папка? Он, видишь ли, в командировке... но написать тебе мог бы, — задумчиво сказал дядя Костя, — ты, небось, читаешь бойко?
— Конечно... — на глазах Леньки показались предательские слезы, и он крепко сжал губы, чтобы не разреветься. Этого еще не хватало!
— Ну, милый, приходи к нам в субботу. Тетка Фекла будет пироги печь. Может быть, и отец к этому времени вернется.
В прошлую субботу Ленька ходил в гости к дяде Косте, ел пироги. Ему постелили на кушетке. Он долго не мог уснуть, все прислушивался, не раздадутся ли в коридоре шаги отца: квартира дяди Кости была рядом с Ленькиной. Так он уснул. А утром со свертком гостинцев, который сунула ему тетя Фекла, он стоял возле своей двери. А вдруг папка уже дома? Ленька рассмотрел в щели язычок внутреннего замка. Дверь была заперта. И ему стало так тяжело, что он не выдержал и заплакал. Плакал по-мальчишески скупо, изредка всхлипывая, злясь на свою слабость.
...Несколько дней назад Валентина Дмитриевна, воспитательница Ленькиной группы, сказала ему, что звонил отец и что он приедет за Ленькой в эту субботу. И вот суббота настала.
Ленька отрывается от окна. Быстро заправляет кровать и, захватив полотенце, бежит в умывальню. В ней полно ребят. Весело брызжут тугие струи воды. «Закаляйся, как сталь!» — орет Шурка Новиков, мужественно обливая холодной водой шею и грудь.
— Ты что сияешь, как именинник? — спрашивает у Лени Мишка Кутузов. Леня смотрит на него и думает: «У Мишки родителей нет, он все равно не поймет», но, боясь его невзначай огорчить, негромко говорит:
— Сегодня ко мне отец приезжает.
— Да? —стараясь быть равнодушным, отвечает Мишка. — А я думал, что ты во сне обыграл в шахматы Шурку Новикова.
Шурка Новиков считался признанным шахматистом школы, и обыграть его было заветной мечтой многих мальчишек.
Леня не обиделся на Мишку. Он понимал, что тот зло шутит потому, что все-таки завидует.
За завтраком ели манную кашу с вареньем. Манная каша да и вообще все сладкое было Ленькиной слабостью. И тетя Клава, зная это, даже без просьбы подложила Леньке добавку. Тетя Клава добрая и заботливая, как мать. Как мать? Нет, мать стояла всегда где-то рядом и была не похожа ни на кого. Все доброе в чужой женщине только напоминало мать, но никто не мог заменить ее.
Первым уроком была история. Максим Карпович долго оглядывал класс. Заметив рассеянный Ленькин взгляд, он, протерев стекла очков, вызвал его. У Максима Карповича своя манера вызывать учащихся. Никто не мог угадать, когда будет спрошен. Здесь не играло роли ни количество, ни качество оценок. Огромным удовольствием для ребят было получить одобрение учителя. У Максима Карповича это выражалось словами: «Превосходно!», «Замечательно, очень хорошо», после чего он водружал очки и решительно ставил оценку. Почти всегда это была «четверка» и изредка, после дополнительных вопросов, «пятерка». «Пятерка» была событием.
Итак, Ленька стоял у доски. Урок он знал. Поход персов в Грецию. Когда он говорил о гибели спартанцев, голос его звенел, он, казалось, сам видел трагедию Фермопилов.
Максим Карпович слушал его, полуприкрыв глаза. Кажется, ему нравился ответ. «Замечательно, очень хорошо», — проговорил, наконец, учитель и, не задавая дополнительных вопросов, решительным росчерком поставил Леньке пятерку. Все удовлетворенно вздохнули и только Мишка бросил:
— Царь Леонид — любитель манной каши.
После уроков к Леньке подошла Неля Румянцева, редактор санитарного бюллетеня, и они договорились остаться в классе и выпустить очередной номер. Материалы были готовы, и Леньке, как художнику, надо было его оформить. Он работал лихорадочно, часто подбегал к окну и смотрел вниз на подъезд: не идет ли отец? Валентина Дмитриевна, войдя в класс, поняла состояние мальчика по зарумянившемуся лицу, по беспокойным глазам.
— Бюллетень у вас вышел красивый, — сказала она. — А теперь можете идти отдыхать.
Стараясь не спешить, Ленька собрал кисточки и краски. Валентина Дмитриевна заметила, что руки у него дрожат от нетерпения.
— Иди, Леня, мы с Нелей сами вывесим бюллетень.
— До свидания, Валентина Дмитриевна! До свидания. Неля!.. — И Ленька вылетел за дверь.
Было слышно, как он, стуча ботинками, спускался со второго этажа. Девочка и женщина, воспитательница и ученица, понимающе посмотрели друг на друга и улыбнулись.
Моросил дождь. На трамвайной остановке почти никого не было. Вечерело. Ленька терпеливо ожидал. Он промок. Стало холодно. Наконец Ленька вскочил в трамвай. Отец, наверно, дома дожидается его.
Дверь их квартиры оказалась запертой. Ждать у дверей было бесполезно. Возможно, отец все-таки пошел в интернат?
В трамвае покачивало, от этого и от усталости клонило ко сну. На поворотах трамвай сыпал голубые трескучие искры.
— Мальчик, бери билет, — обратилась к Леньке проводница.
Ленька засунул руку в карман, но денег не было.
— У меня нет сейчас денег... — Мальчик покраснел,, на глазах навернулись слезы. Нет, не от того, что потребовали купить билет, а от большой обиды на отца. Может быть, он уже в школе? От трамвайной остановки: до школы мальчик бежал.
В школе во всех окнах горел свет, слышались веселые голоса ребят. Парадный вход был закрыт, площадка, перед школой пуста. Зеркально блестел мокрый асфальт, отражая плясавшие в воде огни. Печально темнели: клумбы. Внутри у Леньки что-то опустились. Значит, отца не было. Почему? Может, он вошел со двора и ждет Леньку в школе? Но что-то говорило ему, что отца все-таки нет. Тяжелой походкой взрослого человека мальчик вошел во двор, с трудом открыл тяжелую дверь. Вестибюль, коридоры были пусты, горели дежурные лампочки, и в этой полутьме чутко раздавались его шаги. Гулко тикали на стене безразличные часы.
Валентина Дмитриевна, дежурившая в интернате в, этот вечер, услышала стук входной двери, сошла вниз..
— Кто здесь?
Ленька молчал.
— Кто здесь? — переспросила она и тут же увидела Леньку, прижавшегося к шкафу.
— А папа не заходил сюда? — тихо спросил он.
— Нет, не заходил.
— И дома его нет...
— Ну, ничего, папа заедет за тобой в другой раз. Сегодня уже поздно. Раздевайся, пойдем к ребятам.
На лице мальчика было раздумье. Надежда вдруг вновь засветилась в его глазах.
— Разрешите, я еще немного подожду папку. — И столько было веры в Ленькином голосе, что Валентина Дмитриевна растерялась.
— Нет, право, милый, раздевайся, обождать папу можно и здесь.
— Разрешите, я обожду на улице, дождь ведь перестал... — твердо, с каким-то отчаянием сказал мальчики почти побежал к выходу.
Ленька долго стоял, глядя в сторону города, потом подошел к пустому резервуару фонтана, потрогал холодный камень рыбок, сел. Большое небо подмигивало веселыми звездами, Ленька ждал. Ждала у окна воспитательница.
Вновь хлопнула входная дверь. Воспитательница оторвалась от окна и пошла навстречу мальчику.
— Что же, Леня, раздевайся, пойдем наверх, — проговорила Валентина Дмитриевна, и в голосе ее было столько участия, что Ленька понял: стыдиться Валентины Дмитриевны не нужно.
Где-то наверху громко затопали. Раздался смех.
— Валентина Дмитриевна, где вы?
Воспитательница, обняв за плечи мальчика, направилась к ребятам.
Первым их увидел Мишка Кутузов. Он посмотрел на Леньку и понял все.
— А, царь Леонид пожаловал, — весело воскликнул он и, ухватив друга за рукав, потащил наверх. —Я сейчас такое покажу, что ты ахнешь.
Коридоры первого этажа быстро опустели. Горели только контрольные лампочки, да часы терпеливо отстукивали свое «тик-так, тик-так, тик-так».
Было воскресенье.
По обочинам тротуаров бежали ручьи. Возле домов, куда не проникали солнечные лучи, лежали серые глыбы льда. Из-под колес мчавшихся машин летели грязные брызги. Звеня катились трамваи.
