– Отдельные высыпаются, – сказал Елохов.
– Ты бы жену пригласил. Тоня, пришла она? Пригласи, старик.
– И аппарат принесите, снимите нас на память. Елохов поднялся и, прихрамывая, пошел к дверям.
– Ранение? – спросил Дроздов, когда он вышел.
– В Пруссии ему закатало. А ты на сколько к нам, Леша?
– Дней на шесть. Лететь скоро надо. К семье заскочу на денек, и привет Москве, – он подмигнул пацанам, которые смотрели на него из-за приоткрытой двери, и добавил для них: – В жаркие страны…
Он опустил голову и покрутил головой, пытаясь избавиться от видения – море, зной и белый теплоход, уходящий в марево, все дальше и дальше…
Он, Дроздов, как бы находился сейчас между прошлым и будущим, и ему казалось, что прошлое для него дороже, но это только так казалось, потому что прошлое было действительно прошлым, прошедшим, было безвозвратным, а будущее было в сущности рядом, в нескольких летных часах от него. Но и это будущее – это строительство – было во многом очень знакомо ему, оно было похоже на прежние стройки, напоминало их и потому в чем-то тоже было почти прошлым.
После этой тихой осени здесь будет еще долгая осень с холодными дождями, с непролазной грязью, и лишь затем подморозит, и придет долгая прочная зима – так для всех, а для него после этой осени, которую он сохранит в душе, будет дикая жара, пот, перегретые механизмы и песок, песок везде – на зубах, в карманах, в моторах.
Но его машины неприхотливы, а сам он еще менее прихотлив.
Вернулся Елохов с женой, она была такая же, как Тоня, худенькая и усталая, подойдя к Дроздову, она протянула руку и, не зная, как представиться, произнесла:
– Как сказать-то? Ну, Елохова.
Она села рядом с Тоней, и обе они, не скрывая своей усталости, почти не участвовали в разговоре. Они насыпали в глубокую тарелку брусники, залили кипяченой водой, подсластили и стали хлебать ложками. Предложили попробовать и Дроздову, – не забыл ли? – и он зачерпнул несколько раз из их тарелки, чувствуя во рту кисло-сладкий железный вкус, чудесный, как в детстве.
Елохов стал всех фотографировать, после каждого кадра он для зарядки включал в сеть лампу-вспышку и терпеливо ждал.
А Коля твердил, обращаясь к женщинам:
– Ну, вы, история с географией! – было видно, что острит он так не первый раз.
Потом Елохов, перегнувшись со стула, шарил по полу среди бутылок, бормоча:
– Сейчас мы им ревизию сделаем.
А Дроздов вновь пытался завести с Колей разговор о Марусе.
Потом Дроздов прощался со всеми, многократно отказавшись оставаться ночевать, и Коля пошел его провожать до гостиницы.
Они шли по скользким деревянным тротуарам, под которыми слабо журчала вода, Коля поддерживал Дроздова под руку. Дроздов все же провалился одной ногой в щель, но вторая нога стояла твердо, и Коля не дал упасть, так что все закончилось благополучно. Дроздов опять возмутился, что не чинят тротуары, а Коля даже не обратил внимания на случившееся.
У подъезда гостиницы они распрощались, и Николай быстро, гораздо быстрее, чем шли они вдвоем, деловито зашагал по деревянному тротуару и сразу исчез в темноте.
Он ловко шел по скользким мосткам и думал о далеком их детстве и юности и о том, что ему не очень повезло в жизни.
А тем временем Тоня, уложив детей и убрав со стола, уже легла, бегло подумав, что завтра у нее только три урока, но заседание педсовета, и размышляя над тем, что нужно купить и сготовить к завтрашнему приходу Дроздова.
А Елоховы ушли к себе и также легли, и жена сказала:
– А он простой.
– Да, но вообще-то зазнается.
– Ну, почему! – не согласилась она.
А старшим мальчишкам Пьянковым уже снились далекие жаркие страны, куда полетит дядя Леша, тигры, слоны и обезьяны среди высоченных, как сосны, пальм.
В коридоре было темно, лишь на столике дежурной горела зеленая лампа. Дроздов прошел к себе, умылся и, разобрав постель, лег на холодные, чуть влажные простыни. Заснул он быстро, и всю ночь снился ему длинный пестрый сон, где присутствовали Надя и Олег, и министр, и космонавт Николаев, и дельфин Флиппер, и Коля Пьянков с семьей, и еще множество действующих лиц: парень, спавший без постели в поезде, проводница, похожий на девочку Ваня, с которым он учился, Маруся, глядящая ему в глаза, его заместитель и главный инженер, и Елохов с фотоаппаратом. Этот сон то прерывался, то продолжался снова, и сам Дроздов участвовал в нем то теперешним, то почти непохожим и юным.
Просыпаясь, он дико взглядывал на светлеющее окно, за которым роняли желтую листву старые тополя, и вновь погружался в сон, не подозревая, что завтрашний день готовит ему что-то совсем новое и неожиданное.
Утро было теплое, чуть влажное, Дроздов до завтрака, в одном свитере, с непокрытой головой, вышел к киоску «Союзпечать» и купил вчерашние газеты. Над палисадниками, над коньками крыш и между старыми тополями рассеивался туман, и все большее место занимало в этом утре солнце. По деревянным тротуарам спешили на работу люди. Дроздов лишь сейчас сообразил, где же находится эта гостиница, которой раньше не было, и вдруг понял, где должна быть их школа, где дом Маруси, где река.
С трубкой газет под мышкой он вернулся в гостиницу и направился по коридору к лестнице, мельком обратив внимание на молодую красивую женщину, идущую ему навстречу. Он взглянул на нее мимоходом, машинально задержался взглядом на ее фигуре и лице и с удивлением заметил, что она смотрит на него особенным образом, как на знакомого, ожидая от него какого-то действия. Боясь, что это могло ему показаться, он, однако, приподнял голову для кивка и поднял брови для изображения удивления, но лишь настолько, что, если тут же выяснится, что он ошибся, можно было бы перейти на совсем другое движение, сделать вид, что у него затекла шея, и он на ходу, еще по-утреннему потягивается после сна. Но притворяться не пришлось, потому что она перехватила его готовность поздороваться и тут же поощрила, опередила его, остановившись перед ним и улыбаясь. Все это произошло в течение двух или трех секунд.
– Здравствуйте, Алексей Степанович, – сказала она, глядя на него весело, даже радостно. – Сознайтесь, что вы меня не помните.
– Как, то есть, не помню? Отлично помню.
– Да нет, не помните.
– Помню, помню, прекрасно помню, – говорил Дроздов, тоже улыбаясь.
А машина его памяти, уже включенная, работала на полную проектную мощность. Она у него хорошо работала, эта машина, потому что он привык знать, и знать как следует, тысячи людей. Такой у него был стиль, дроздовский.
– Почему же не помню, помню-помню, – говорил он, продолжая улыбаться, потому что уже вышел победителем в ожесточенной и мгновенной схватке с мимолетным, ускользающим воспоминанием. – Вы в плановом отделе работаете. Хотя, я, правда, давно уже вас не видел.
– Я уже год, как в комитет перешла.
– Ну, вот видите.
Больше сказать ему, собственно, было нечего, и он хотел уже попрощаться с нею, – но спросил все же:
– Вы идете завтракать?
– Да. Подождать вас? – спросила она просто.
– Ну что же, – сказал он. – Я сейчас спущусь, только пиджак надену.
Поднимаясь по лестнице, он невольно ускорил шаги.
– Я в командировке, на ЦБК приехала. Но вы-то почему здесь?
– Я здесь инкогнито. Я сам отсюда, вырос здесь, и вот не был, понимаете, давно очень.
Странно: когда-то в Москве они были едва знакомы, то есть он ее едва знал, а его-то она знала, конечно. Он хорошо знает ее бывшего шефа, начальника отдела, тот и познакомил, сидели рядом на каком-то совещании, а по работе он с ней не мог сталкиваться. Странно: там были едва знакомы, но, встретив ее здесь, он обрадовался, как будто давно мечтал об этом.
Подошла официантка. Коротенький карандашик, которым она записывала их заказ, был привязан к ее карману длинной веревочкой.
– Как у космонавта, – сказала она, едва официантка удалилась, – чтобы не уплыл при невесомости.
– Ишь ты, – удивился он.
– Значит, вы отсюда, – произнесла она задумчиво. – Места здесь удивительные, вы удачно выбрали, где родиться. Мне страшно нравится этот Север, старый русский Север. Эта русская готика хвойных лесов.
– Это что, стихи? – спросил он чуть снисходительно. – А в Курежме вы уже были, вверх по реке поднимались? Вот где красота!
Пока они завтракали и разговаривали, сидя друг против друга, он чуть-чуть недоверчиво улыбался, с удовольствием глядя на ее свежее утреннее лицо.
Потом он хотел заплатить за обоих, но она сказала: «Ну, что вы!» – настаивать он не стал.
Можно было идти, но он закурил, сначала предложив сигарету ей.
– Не курю, спасибо, – она улыбнулась.
– А мне казалось, вы курили. Почему-то помню вас с сигаретой.
Она покачала головой:
– Вы ошиблись. А сейчас и мужчины многие бросают курить. Сила воли или страх. Или одно дает толчок другому?
– Импульс во всем нужен.
