— Не верю, чтобы этих скотов когда-нибудь выдрессировали!
Сергей Васильевич, видя смущение дочери, сказал:
— Успокойся, Женя. Неужели все это в диковинку тебе? Разве ты не привыкла?… Допустим, моя одежда в заплатах и не ахти какая чистая, но лучше ходить в грязной одежде, чем с грязной душой. Грязная душа тоже сразу заметна! — Он бросил выразительный взгляд на господина в чесучовом костюме.
Оскорбленный этой колкостью, чиновник вскочил со своего места и замахнулся на старика, но Аскер поймал в воздухе его руку.
— Сядь на свое место, цепной пес! Уже десять минут твой зловонный рот извергает оскорбительную брань, а этот старик даже пальцем тебя не трогает. Как же ты смеешь поднимать на него руку! Честное слово, сейчас я так дам тебе, что ты зубы выплюнешь!
Чиновник в чесучовом костюме завопил во всю силу своих легких:
— Городовой!…
Однако этот призыв не дал результата, так как конка уже остановилась перед Сабунчинским вокзалом. Воспользовавшись суматохой, Сергей Васильевич, Женя и их друзья благополучно выбрались из вагона. Они поднимались по ступенькам вокзала, а сзади все еще раздавались истерические возгласы:
— Скоты!… Голодранцы!… Азиаты!… Тунеядцы!… Ублюдки!… Чумазая шантрапа!…
Как повелось, поезд, ходивший по Сабунчинско-Сураханской железнодорожной ветке, опаздывал. А это значит — надо было запастись терпением. Порой бакинцам приходилось ждать «Сабунчинку» часами.
На Сабунчинском вокзале всегда было много жандармов, которые задерживали и обыскивали подозрительных людей.
Павел немного волновался. Как-никак в кармане его пиджака лежали запрещенные брошюрки.
Сергей Васильевич достал кисет с махоркой, свернул козью ножку и закурил.
— Сейчас на свете, по мнению господ-хозяев и их прихлебателей, нет людей презреннее, чем мы, рабочие, — сказал он тихо. — Если бы тому типу, который взъелся на меня в конке, встретилась на улице паршивая собачонка, какой-нибудь облезлый щенок, — уверен, ему стало бы жаль его. Но разве он испытывал жалость ко мне, старому, бедному человеку?! Я обращаю ваше внимание, ребята, на этот случай. Помните его всегда. Есть вещи, которые полезно держать в памяти. От этого ваши сердца будут злыми и крепкими, воля — несгибаемой. Такие обиды прощать нельзя. Чувство обиды всегда пригодится вам в драке с царскими псами.
Молодые рабочие внимательно слушали старика.
— Да, такие-то дела, ребятишки, — продолжал он. — Нашему брату непросто избавиться от клички — презренный! Надо драться, драться не на жизнь, а на смерть. Жаль, я уже стар, а злая сила, с которой нам предстоит сражаться, — велика. Нашим врагам помогает то, что мы, рабочие, темны, неграмотны, разобщены, неорганизованны. Способствовать пробуждению рабочего сознания, сплачивать рабочих — значит оттачивать оружие, которое дает нам возможность бороться против наших смертельных врагов.
— Верно, старик, верно, — тихо, почти шепотом сказал Павел. — Но об этих делах надо говорить не так громко, и не здесь. Вот доберемся до вас потолкуем обо всем.
Наконец подошел поезд. Приехавшие не успели выйти из вагонов, как нетерпеливая толпа начала посадку. Люди лезли в вагоны даже через окна.
Павел и Аскер, протиснувшись в вагон одними из первых, заняли места для всех.
Поезд тронулся.
Женя опять приуныла, сидела молча, не поднимая глаз. Было видно: она все еще не может пережить своей неудачи.
Сергей Васильевич обнял ее за плечи, привлек к себе.
— Моя Женя — человек трудовой и разумный. Она — наш единомышленник, и это радует меня. Любит читать, хорошо разбирается в политических вопросах. Для меня большое счастье, что моя дочь думает так же, как и я.
Пассажиры вагона вели любопытные разговоры:
— Сам русский царь является должником бакинского богача Гаджи Зейналабдина Тагиева!
— Ив этом нет ничего удивительного, ведь Тагиев наполовину царь.
— Гаджи Гаджиага богаче Гаджи Тагиева.
— Глупости! Гаджи Тагиев самый богатый человек на свете.
— Он не смог бы сколотить такого богатства, если бы жил как все люди. Скаредный человек!
— Что ты смыслишь в этих делах, осел?! Сам Насреддин-шах прислал нашему Гаджи письмо.
— Верно! Рассказать, как Гаджи разбогател? Во сне к нему явился святой Али и подарил золотой. Гаджи вскочил спросонок, чувствует, в руке что-то есть. Он быстро зажег лампу и увидел на своей ладони золотую монету, подарок святого Али. На одной стороне монеты было выбито: «Во имя аллаха!», на другой стороне: «Да исполнится воля всевышнего!»
Несколько человек, из тех, кто слушал эти россказни, воскликнули:
— Слава великому пророку Мухаммеду!…
— Хвала всевышнему!…
— Да святится имя нашего пророка!…
— Слава Мухаммеду, сыну аллаха!…
Рассказчик продолжал:
— Гаджи присоединил этот золотой к своему богатству, после чего оно начало расти еще больше. Сколько бы Гаджи ни тратил, его деньгам не будет конца. Утром и днем он берет и берет из своего сундука, а вечером приходит и видит: сундук снова полон. Разве это не великое чудо?!
— Действительно! Моя покойная бабушка ходила в дом Гаджи, готовила ему еду. Однажды покойная жена Гаджи пришла на кухню и говорит: «Эй, женщины, совершите омовение, я покажу вам золотой, который святой Али подарил во сне Гаджи». Покойница бабушка рассказывала, что, когда жена Гаджи вынула из шелкового кошелька волшебный золотой, всем показалось, будто в кухне засияло солнце.
Рябой старик-азербайджанец, сидевший напротив рассказчика, громко заплакал при этих словах:
— Да будет благословен наш святой Гаджи, снискавший милость пророка Али!
На соседней скамье двое мужчин также вели богоугодный разговор.
— В тот вечер, — рассказывал один, — наши души получили неизъяснимое наслаждение. Молла Гади, которого можно считать океаном мудрости, и молла Али начали богословский спор. Это было на похоронах мастера Хейруллы, после заупокойной молитвы. Молла Гади удивил нас странным вопросом, обращенным к молле Али: «Ответь мне, являются ли испражнения имама чистыми или нет?» Клянусь всеми вами, молла Али не знал, что ответить, и прямо оцепенел от недоумения. Тогда молла Гади усмехнулся и сказал: «Не ломай голову, молла Али. У имамов нет испражнений. Пища, съеденная имамом, становится потом и выходит наружу через кожу».
Опять несколько человек громко восславили пророка Мухаммеда.
Мамед сказал, обращаясь к Айрапету:
— Темный народ. Кто и когда их перевоспитает?!
Разговоры среди пассажиров продолжались:
— Если кто настоящий человек, так это богач Манташев.
— Все они подлецы!
— Этой ночью на промыслах Манташева кто-то повредил нефтепроводную трубу. До самого утра нефть вытекала па землю.
— Чьих рук это дело?
— Людей Беширбека.
— Гаджи Тагиев — последователь святого Аббаса.
— Поэтому аллах так щедр к нему!
— Святой Аббас тоже пил кровь рабочих.
— Упаси аллах!
— Гаджи женил своего сына на дочери эмира бухарского.
— А старшему сыну взял в жены двоюродную сестру Насреддин-шаха.
— Воистину, это так! А среднего сына он женил на дочери одного из князей Дагестана.
— Кочи Агакерим, этот убийца-наймит, телохранитель, так ловко всадил в него пулю, что она вошла в затылок, а вышла через лоб.
— Теймурбек — это не соперник…
— А что ты скажешь про головореза Беширбека?
— Скажу без преувеличения: он — гордость и защита сабунчинцев.
— А ну, сыграй нам на кеманче!
— К дьяволу вашу кеманчу, дайте спокойно посидеть.
— Ивану кеманча не нравится, ему подавай гармошку!
— Прошу, сыграй песенку «В том цветнике нет розы на тебя похожей…»
— Играй, не бойся. Уверяю тебя, даже Ивану понравится.
— Как тебе удалось избежать суда?
— Одну сотню сунули судье, другую — приставу, вот и все дело.
— А что сказал иранский консул?
— Двадцать пять рублей дали и ему. Мирза Габибхан свой человек.
— В этом нет ничего удивительного. Подумаешь, четыре иранских азербайджанца задохнулись от газа в колодце, добывая нефть!
На станции поселка Сабунчи Сергей Васильевич и его спутники вышли из вагона. К дому Сергея Васильевича шли разными дорогами, разбившись на пары: отец с дочерью, Павел с Аскером, Мамед с Айрапетом.
Лес нефтяных вышек постепенно окутывался вечерними сумерками.
Усталые рабочие медленно плелись по домам. Их одежда, лица, сумки в руках были испачканы нефтью. Многие здоровались с Сергеем Васильевичем, голосами утомленными, глухими, будто стариковскими.
Заводские гудки возвещали начало вечерней смены.
На грязных улочках поселка, по которым кое-где текла сернистая вода с неприятным запахом или стояли нефтяные лужи, шаги сотен усталых ног звучали унылым маршем. Это был марш армии пролетариев, обездоленных тружеников, покорно шедших на ночную смену, чтобы отдать хозяевам накопленную за день энергию своего тела.
