Торопясь, Сашко намотал кое-как портянку, напялил один сапог, а другой так и не налез. Припадая на правую ногу, Сашко заспешил туда, откуда доносилась песня.
На полянке между кустами шипшины лежал на траве Шабля. Задумчиво глядя в высокое, тускнеющее под вечерними лучами небо, он тихонько пел:
…Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
— Шабля!
Тот резко приподнялся, напуганный внезапным появлением товарища.
— Откуда ты знаешь эту песню?
— Знаю…
Сашко не мог выговорить слова, какая-то сила теснила ему грудь.
— Эта песня для меня дороже всех на свете. Ваня Радченко вот здесь, перед смертью, пел ее…
— Чего же ты хочешь, Сашко? — с грустью спросил Шабля.
— Научи меня петь. Хоть и буржуйская эта песня, я знаю, хлопцы говорили. Но она память о друге…
— Мне не до песен, Сашко, — серьезно сказал Шабля, и взгляд его жгучих глаз стал строгим. — Видишь, как коршуны терзают народ. Биться надо за рабочую правду, мстить белякам…
— Правду говоришь… — Сашко все больше проникался уважением к этому, как ему казалось, чудаковатому и хлипкому пришельцу с рудника «Мария», — правду говоришь, Шабля. А все-таки научи песне. Я ведь учил тебя стрелять…
Шабля стал рассказывать товарищу, как шкуровцы выволокли из школы отца и расстреляли у всех на глазах, как потом зарубили мать. Сашко притих, слушая такое, от чего даже он, видавший виды боец, содрогался. Отец Шабли, оказывается, был старым подпольщиком, сидел в царских застенках, был на каторге. Теперь у Сашко не оставалось и тени сомнения в том, что Шабля преданный революционному делу человек, может быть, даже более преданный, чем он, Сашко Сулим. Ведь вот пошел воевать Шабля, хотя даже стрелять не умел.
Негодуя на самого себя за подозрения и придирки к Шабле, Сашко искал возможности искупить перед ним вину. Он стал учить друга искусству разведки, рассказывал, как может он, пробравшись в тыл врага или притаившись где-нибудь, по отдельным звукам и по разговорам солдат собрать сведения о противнике, сможет определить, какая часть стоит в поселке, как вооружена, что собирается предпринять. Ухо разведчика должно быть чутким, а смекалка острой!
— Сашко, расскажи мне про своего товарища, — неожиданно попросил Шабля, — про Ваню Радченко.
Сашко рассказывал долго и горячо. Любое сердце могла тронуть такая преданность другу. Может быть, поэтому Шабля слушал рассказ бойца так внимательно.
С той норы они всюду были вдвоем. Дружба, начавшаяся со ссоры, крепко связала обоих. Но однажды они снова чуть не рассорились.
— Ты комсомолец, Сашко? — как-то спросил Шабля.
— Конечно.
— Честное слово?
— Ну вот еще, буду я врать.
— Покажи билет.
— Какой? Нема у меня никакого билета.
— Как нема? Ты в ячейке записывался?
— Нет.
— А говоришь — комсомолец, — разочарованно проговорил Шабля.
Сашко с недоумением глядел на Шаблю, потом сказал угрюмо:
— За такие слова я могу по морде съездить. Запомни это, если будешь дергать нервы. Я с малых лет комсомолец.
Поняв, что Сашко ничего не знает о комсомоле, Шабля стал ему рассказывать, и больше всего о Ленине. Слушая, Сашко думал — от этого чудака, Шабли, всего можно ожидать. Может, он лично знает Ленина и потому говорит таинственно… Сашко и Шабля решили, что создадут в эскадроне ячейку комсомола, и тогда у каждого будет настоящий билет — книжечка красного цвета.
Вечером комиссар Бережной и командир потребовали к себе Сашко Сулима.
— Готовься в разведку. Есть приказ забрать «Марию». Узнай, какие шкуровские части там, есть ли артиллерия. К рассвету быть на месте.
Когда взошла тусклая луна, Сашко решил закусить хорошенько перед серьезным делом. Он уселся на камне и уплетал из котелка разваристую «шрапнель». Шабля примостился рядом и ждал, когда освободится ложка.
— Сашко, скажи командиру, чтобы меня послали, я на «Марии» каждую улочку знаю, родился там.
— И не думай, — прошамкал с набитым ртом Сашко.
— А я все равно пойду.
— Если дурак — иди. Если нет — ложись спать. У нас дисциплина!.. Береги ложку, вернусь — отдашь. Прощай, утром увидимся.
— Сашко, не пройдешь ты через линию фронта без меня.
Сашко усмехнулся:
— Я к самому богу в небесную канцелярию проберусь.
…Ночью поднялась тревога: обнаружили исчезновение Шабли.
— Найти во что бы то ни стало! — приказал Чалый, — разослать людей, может, заблудился.
Сторожевые посты донесли, что Сашко Сулим прошел давно, Шабли никто не видел.
Чалый тревожно переглянулся с комиссаром.
— Может, ты в самом деле шпиона пригрел, — спросил Бережной, — выведал, что ему надо, и ушел.
— Быть не может! — уверял командир. На всякий случай он отдал распоряжение усилить посты.
Перед рассветом часовые донесли, что в степи показалась странная фигура. Издали трудно было разобрать, кто это — то ли человек, то ли лошадь. Оказалось, это был человек и нес на плечах другого. Он с трудом передвигал ноги, согнувшись под тяжестью раненого.
Когда он приблизился к передовым постам, часовые подхватили на руки Сашко Сулима. Чалый в гневе сгреб на груди гимнастерку Шабли, а правой рукой расстегнул кобуру, доставая револьвер.
— Ты где был?
Шабля не ответил, бессильно уронив голову. Бойцам пришлось нести и его.
Едва Шабля пришел в себя, Чалый стал расспрашивать:
— Кто ранил Сашко? Говори: что там случилось?
Сбивчиво, будто боясь, что ему не поверят, Шабля стал рассказывать:
— Я провел Сашко через посты белых. А когда нужно было возвращаться, Сашко не послушался меня, сказал — записку хочет им оставить. Я дожидался за углом, потом слышу — стрельба. Было темно, и я нашел его раненого за рудником.
— А ты почему на руднике оказался?
Шабля молчал.
— Тебя кто посылал?
— Товарищ командир… Сашко не прошел бы — там двойное охранение. Только я знал проходы. А если бы я попросился у вас в разведку, не пустили бы… Вот и ушел, чтобы Сашко выручить.
— Бандюга ты, а не боец, — сказал/ командир. — Ты где служишь: в Красной Армии чи у Махна?
— В Красной Армии, — с гордостью ответил Шабля и смело глянул в глаза командиру.
Сашко Сулим, которого уже перевязали санитары, услышав этот разговор, заволновался:
— Товарищ командир, Семен Павлович, я один во всем виноват. Вы Шаблю простите. Он хороший разведчик.
— Ты сначала доложи дело. Тебя зачем посылали?
— На руднике, товарищ командир, два эскадрона белой кавалерии, легкие пулеметы. Пушек ни одной… Когда я вертался обратно, мне хотелось найти на руднике одну дивчину. Там меня и застукали…
Чалый помрачнел. Проступок разведчика был серьезным, и, хотя доставленные им сведения обрадовали командира, оставлять разведчика без наказания было нельзя.
— Вот что, други. Ты, Шабля, как новичок, не знающий, что такое «губа», для ознакомления с нею получишь пять суток ареста. А ты, Сашко, разведчик опытный, знаешь воинские порядки. Потому подвергаю тебя аресту на десять суток и лишаю службы разведчика до тех пор, пока не поумнеешь и не научишься выполнять воинский долг. Заместо тебя назначаю… — Чалый оглянулся. — Где Вихров?
— Вихрова к командиру!
Растерянный и печальный вид разведчиков тронул Чалого.
— Поняли, шельмы? — строго спросил он, а в голосе слышалась отеческая доброта.
— Поняли, как есть, товарищ командир!
— Шабля, отволоки своего болвана вот туда под кусты, чтобы солнце не пекло голову его благородию. Да скажи поварам, нехай кормят вас получше, чтобы раны скорее зажили.
Шабля, ходивший в разведку вместе с Сулимом, так и не знал, что же случилось с другом на руднике «Мария». И Сашко стал рассказывать ему подробности ночного поиска:
— Пойми ты… Она мне, эта дивчина, никакая не невеста. Я ее никогда в жизни не видал. Это сестра Вани Радченко… Я только знал по рассказам Ивана, где ихний дом, и хотел заскочить к матери и сестренке и сказать, чтобы не дожидались больше Ивана… Дом ихний возле шахтной конторы. Там и штаб шкуровцев. Конечно, риск был большой… Вот и застукали меня, первым выстрелом, гады, попали в плечо, и я побежал в степь… Ты что?
Сашко почудилось, будто Шабля плакал.
— Ничего я… — сквозь слезы ответил Шабля. — А записку ты какую приклеил?
— Чудак… Никакой записки я не писал, нельзя было настораживать врага. Я тебе наврал про записку.
И все-таки Шабля плакал. Сашко не верил своим глазам и готов был выругаться, потому что презирал человеческие слабости, а слезы не мог видеть. Что это за боец, если плачет…
— Хороший ты, Сашко, — сказал вдруг Шабля. — Не зря Ваня Радченко любил тебя. Верное у тебя сердце…
