— Все тебе обеспечим, — гудел он. — На совещания передовиков будешь ездить, выступать начнешь. И колхозу польза: все на виду будем.
Нюрка не сразу разобралась, какой путь к славе он предлагал ей, а когда разобралась — обиделась.
— Зачем на совещания? — осторожно начала дознаваться она.
— Опытом своим делиться.
— Я говорить не умею.
— Мы тебе все напишем, только читай.
— Значит, вместе будем ездить?
— Конечно, вместе, ты ничего не бойся.
— И про комбикорм наш расскажем?
— Ты что это? — насторожился председатель.
— Вместе будем очки втирать, да?.. — Голосок у пчелки зазвенел еще выше, еще звончей и со злобой — Свиней кормить надо, а вы меня заведующей хотите поставить. Аль думаете, одним начальником будет больше, так свиньи дохнуть перестанут? Мало еще у нас всяких заведующих? Набьют кожаные голенища разными бумагами и слоняются от фермы к ферме, ручки в брючки да по совещаниям ездят, опытом делятся. Колхозная интеллигенция!..
У Бороздина глаза расширились от удивления, и вместо инициативного огонька в них появился гнев:
— Ты где находишься, оглашенная? — зашипел он, стукнув тяжелым пресс-папье по столу. — Ты с кем разговариваешь?
Но Нюрку уже остановить было трудно. Молодая, безрассудная, она еще не хлебала горького досыта, еще не знала, что такое страх. От возмущения она раскраснелась, как на морозе, и стала даже интересной, красивой: всю бы жизнь ей возмущаться да гневаться!
— Неправду я говорю, что ли? Хоть кто-нибудь из начальников работает на свой колхоз? Только учитывают, да подсчитывают, да насчитывают. Разве этого от нас требуют? Почему они спиваются? Потому что дела настоящего нет. Почему воруют? Потому что на водку деньги нужны. На честные деньги не сопьешься!
Гаврила Романович взял себя в руки, кричать не стал, но Нюрку все же остановить сумел.
— Так-то ты оправдываешь доверие? — сказал он строго и внушительно. — Ненадежный ты элемент. Иди работай и не занимайся демагогией! — приказал он под конец и на этом оборвал разговор.
Так и не стала Нюра заведующей свинофермой. И писать в газете о свиноферме скоро перестали.
«А может, я сама во всем виновата? — думает теперь Нюрка, читая смолкинскую брошюру. — Все-таки ведь председатель-то хотел, чтобы свиноферма передовой сделалась. Ведь ему тоже не легко, наверно!..»
И героиней Нюрка не стала. Опять, может, во всем сама виновата? А вдруг стала бы она героиней — посмотрела бы мама, фу-ты, ну-ты, ой здорово! Хоть бы для мамы!
А Смолкина вот и героиней, наверно, станет! А что говорили про нее разное, так мало ли чего у нас не наговорят! Будто бы и подслащивали ей, и приписывали чужие успехи. Народ у нас всякий: могут намолоть с три короба, только слушай знай.
Чем больше Нюрке встречалось в смолкинской книжке непонятного, чем больше было там ученых слов, тем с большей почтительностью думала она о Смолкиной, о своей знатной напарнице, тем с большей завистью повторяла: «Неужели я не смогла бы?»
Мать ворочалась на печи, спрашивала:
— Скоро угомонишься, полуношница?
— Не угомонюсь я, мамочка, спи! Ты-то чего не спишь?
— Когда она приезжает?
— Ничего не знаю, председатель не сказал, только велел подготовиться. Спи, мама!
— Что я, не человек, что ли? Спи да спи! Я ведь тоже думаю.
— Ладно, мама!
— Чего ладно-то? Ты вон керосину добавь в лампу, совсем затухает, сожжешь ленту, тогда с чем будем сидеть? Керосин за суденкой, в бутылке.
Нюрка нашла бутылку, вывернула горелку, не гася огня, и налила в лампу керосину. В избе стало светлее, а запах керосина донесся даже до Катерины Егоровны. Она поднялась, свесила ноги с печи, но слезать не захотела.
— Приготовиться, значит, велел. А как это, приготовиться? — снова заговорила мать.
Нюрка закрыла книжку:
— Корму всякого обещал отпустить. Где он только возьмет его, не знаю!..
— Он найдет, когда до зарезу надо. Уже корма развозят, я слышала. И на скотный двор увезли воз сена, от лошадей взяли.
— Надо же! — удивилась Нюрка. — Вот книжку еще велел изучить да почистить все, порядочек навести…
— Ты как с ней будешь разговаривать? — поинтересовалась Катерина Егоровна. — Всю правду выложишь или подсластишь, скроешь кое-чего?
— От нее разве что скроешь? — убежденно ответила дочь. — А уж разговаривать и не знаю как. И правду бы надо выложить, чтобы на пользу пошло, и боюсь, чтобы не навредить кому. Худой-то славы тоже ведь распускать неохота. Вражина я, что ли, какая!
— Худая слава — она худая и есть, — подтвердила мать. — Это верно! А скроешь — тоже пользы не будет. Правда — она всегда лучше кривды.
— А помнишь, ты, мама, говорила мне: не плюй против ветра.
Катерина Егоровна чуть смутилась:
— Помню, как не помнить. Так ведь это когда ветер в лицо. А если ветер попутный — ничего не бойся.
— Сейчас попутный?
— Правда, дочка, всегда лучше кривды. Ржа ест железо, лжа — душу.
— Ладно, мама, давай спать.
— Я, что ли, тебе мешаю? Спи давай ложись.
Нюрка повесила лампу над столом и потушила ее, дунув сверху в стекло.
* * *
Председатель колхоза Бороздин по телефонному звонку из района выслал навстречу Смолкиной грузовик, чтобы, не дай бог, не застряла ее легковушка где-нибудь в снежной мякоти на волоку, и с утра вся деревня ждала, что вот-вот завиднеется в поле на росстанях какая-нибудь районная «Победа» на прицепе у колхозного грузовика. Но до вечера никого не было, и грузовик все это время торчал на пути, как на посту, километрах в шести от деревни. А к вечеру на росстанях перед деревней показался целый поезд из четырех автомобилей: впереди шел новенький «ГАЗ-69», за ним две «Победы» — синяя и ядовито-зеленая, а затем уже грузовик, будто толкач-паровоз, чадил, громыхая кузовом и почтительно притормаживая в нужных местах. Три легковых сразу — такого в колхозе, кажется, никогда еще не бывало, и яркие «Победы» на снежном поле производили такое впечатление, как если бы в зимнем небе вдруг засверкала радуга.
— Вот так делегация! Тебя бы, Нюрка, этак взамуж выдавать! Свадьба, да и только.
— Куда ей, выскочке!
— Какая я тебе выскочка?
— На какой же она машине сидит?
— Кто «она»?
— Сама-то?
— На всех на трех.
— Будто министра какого везут.
— Ну что ж такого, у нас не часто гости бывают.
Когда легковые автомашины проходили по деревенской улице, старые, перекосившиеся и наполовину занесенные снегом баньки казались особенно неприглядными и нелепыми. Грузовик пронесся по берегу реки и скрылся за перекрестком улиц, а легковушки остановились у конторы правления.
Бороздин, запыхавшийся и раскрасневшийся — не так от морозца, как от волнения, испуганно перебегал от машины к машине, не зная, какую дверь сначала открыть и кому важнее оказать больше чести: гостья гостьей, но ведь районные работники райкома и райисполкома — тоже гости, да еще и хозяева к тому же!
Инструктор райкома Торгованов, молодцеватый, с залысинами на лбу, заметными даже из-под шапки, первый выскочил из газика и распахнул правую переднюю дверь ядовито-зеленой «Победы».
— Приехали, Елена Ивановна! — крикнул он на всю улицу, как будто Елена Ивановна сама могла не видеть, что приехали и что надо выходить.
У конторы собрались все, кого приглашал Бороздин, и ждали, что будет дальше, что им делать и что говорить. Были тут работники бухгалтерии, бригадиры из всех отделений колхоза, кладовщик, агроном, зоотехник, одна учительница и все три свинарки во главе с Нюркой…
Смолкина вышла из машины и сказала громко и приветливо только одно слово:
— Здравствуйте!
И все как бы облегченно вздохнули в ответ ей:
— Здравствуйте!
Бороздин, весь красный от напряжения, подкатился к ней и пожал ее руку:
— Здравствуйте, Елена Ивановна. Пожалуйте, Елена Ивановна!
— Это председатель колхоза «Восход зари» Бороздин! — назвал его инструктор райкома партии.
— Бороздин Гавриил Романович! — отрекомендовался и сам председатель.
Захлопали дверцы машин, из них стали выходить люди в теплых зимних пальто, в шапках-ушанках. Одна Смолкина была в шляпке. Но шуба на ней тоже была теплая, зимняя, с шалевым меховым воротником и с меховой оторочкой по подолу и рукавам.
— Пожалуйте в нашу контору, Елена Ивановна. Ждем вас, можно сказать, не дождемся.
Смолкина пошла вперед, поднялась по ступенькам на крытое крыльцо и скрылась в сенях. За нею направились все прибывшие из района и председатель.
Кроме лысоватого инструктора райкома партии Торгованова среди прибывших был агроном из райисполкома, робко державшийся в стороне, ни во что никогда не вмешивающийся; горбатенькая женщина, заведующая райпарткабинетом, увязавшаяся за Смолкиной главным образом затем, чтобы навестить в колхозе «Восход зари» своих дальних родственников; паренек из райкома комсомола, пытливо примечающий все, и особенно, как ведет себя инструктор райкома партии, и приобщающийся через него к большой жизни.
