Одновременно начался штурм остальных объектов. Не ожидавшие нападения в дневное время, гитлеровцы не смогли оказать сопротивления.
Через полчаса со станцией Ашево было покончено. В руки партизан перешло все вооружение и боеприпасы гарнизона. В сараях было обнаружено более двадцати голов крупного рогатого скота, свиньи, овцы и награбленное домашнее имущество: самовары, швейные машины, белье и одежда. Все это было предназначено для отправки в Германию.
В тот же день командир отряда Объедков, комиссар отряда Дуранин и Шелякин внесли новое предложение — окончательно парализовать движение между станциями Ашево и Большие Ляды. Подходы к железной дороге прикрывались густым лесом, большое болото затрудняло немцам преследование партизан.
Ефимов выделил в помощь им Александра Мудрова.
За два дня партизаны на этом участке пустили под откос три эшелона с танками и боеприпасами.
Налёты партизан не на шутку встревожили немецкое командование. Оно перебросило сюда два бронепоезда, которые перед проходом каждого эшелона обстреливали опушки леса из пулеметов и орудий.
Шелякин и Мудров решили уничтожить бронепоезда. Под покровом темноты и болотного тумана группа партизан заложила в полотно дороги пудовую мину натяжного действия.
На рассвете немцы снова пустили по линии бронепоезд. Но как только колеса паровоза заехали на замаскированный фугас — раздался оглушительный взрыв. Паровоз с бронеплатформами свалился под откос в болото.
Тогда гитлеровцы пригнали из Сущева до батальона саперов и начали вырубать лес. Партизаны дали им спокойно поработать. А ночью заминировали опушку леса и восстановленный железнодорожный путь.
Наутро под откос свалился эшелон с техникой. Не повезло и сапёрам. На опушке одни за другим раздавались взрывы.
Гитлеровцы бросили работы, и движение поездов на участке Ашево — Себеж прекратилось.
В июньские дни бригада развернула усиленную борьбу против немецких гарнизонов. Особенно смелым был налет на гарнизон в деревне Чертеново. После проведения там собрания немцы захватили деревню и прислали туда более двухсот солдат и офицеров.
Освободить её взялся Дыбенко — командир роты из отряда Объедкова. С сотней партизан и группой разведчиков он неожиданным ночным налетом разгромил фашистский гарнизон, захватил два склада с боеприпасами и продовольствием и более двух десятков лошадей с повозками.
В результате майских и июньских боев мы освободили свыше тридцати сел и деревень. Теперь наша власть фактически распространилась и на сотни других населённых пунктов, расположенных между Псковом и Великими Луками, и далеко на восток. На освобожденной территории вновь начали действовать сельские Советы, колхозы, все полевые работы в них прошли организованно — как в тылу.
Мы стояли с Григорием Ивановичем Ефимовы, около штабного шалаша, когда на лесной просеке по явился Пётр Андреевич Дуранин. Рядом с ним, опираясь на суковатую палку, прихрамывая, шёл моряк Павел Кульбакин.
Недобрые мысли одна за другой полезли в голову Только двое из десяти? Почему так рано? Неужели остальные погибли?
Всего несколько дней назад Дуранин — комиссар отряда — был направлен в район станции Чихачево, чтобы узнать о передвижении вражеских войск и одновременно установить связи с местными подпольщиками Из этого далекого разведывательного рейса партизаны: должны были вернуться дня через четыре, в крайнем случае через пять.
Значит, приключилась беда, решили мы с Ефимовым и, не говоря ни слова, бросились навстречу Дуранину и Кульбакину. Оба они оборваны, на сапогах толстым слоем налипла болотная грязь, лица и руки — в ссадинах.
— Что случилось? Где остальные?
— Все целы. Никто не ранен, никто не погиб. Георгий Беляков и Петр Ох возглавляют группу. Продолжают выполнять задание, — ответил Дуранин.
Сразу отлегло от сердца.
— Мне пришлось вернуться по другой причине, — продолжал Дуранин. — Из Дедович и Порхова передали через наших людей: немцы проводят учет всех мужчин призывного возраста и скоро погонят их в Германию. На очереди молодёжь. Наш штаб, по-видимому, не знает ещё подробно об этом. Я поручил Белякову и Ох продолжать разведку, а сам пошел сюда. Вчера днём узнали, вчера же и отправились обратно. Ночью пробрались через болота, да вот Павел неудачно встал на корягу: вывихнул ногу.
Через час в штабе собрались командиры отрядов, комиссары, политруки рот. Решался один вопрос: как спасти людей от угона в немецкое рабство?
Предложения вносились разные и много. Но они полностью не решали проблемы.
В перерыв, разговаривая с Ефимовым, я вспомнил, как несколько месяцев назад переправлял через линию фронта подразделения из дивизии Черняховского. А совсем недавно трёх человек: танкиста, артиллериста и летчика.
— А почему нам не провести мобилизацию военно-обязанных? — сказал я Григорию Ивановичу. — Мы имеем на это право. Сейчас мы представляем здесь Советскую власть. Сначала будем спасать тех, кого фашисты наметили угнать в первую очередь, затем станем выводить из деревень и остальных.
— Хорошо, призыв объявим, а куда людей девать будем? В бригаду нам нужно не так-то много людей, — возразил он.
— Сколько нужно — оставим у себя, остальных переправим через линию фронта. Помнишь историю с танкистами?
— Это не три человека, не так-то легко скрыть, — возразил кто-то из штабных работников.
Ефимов задумался, потом тряхнул головой:
— Ты правильно предлагаешь, комиссар. Будем призывать и отправлять через фронт. Людей надо спасать. Иного выхода нет.
Он тут же подозвал Сергея Иванова, который только что вернулся из очередного путешествия через фронт.
— Если мы тебе, Сережа, дадим сто человек, сумеешь провести их к нашим?
— Дорога знакомая…
— Сколько времени пройдешь?
— Суток трое-четверо…
Той же ночью отпечатали приказ о мобилизации, разослали его по деревням, чтобы подпольщики и активисты ознакомили с ним население.
Во главе призывной комиссии поставили меня. Комендант Симонов должен был проводить регистрацию призываемых, проверять их документы, комплектовать команды.
Врач Пашнин отвечал за медицинское освидетельствование, Садовников с группой проводил политические беседы, подробнее изучал призываемых.
Спустя два дня ранним утром мы подходили к деревне Баруты. Здесь наша комиссия должна была начать призыв военнообязанных и добровольцев, проживающих в деревнях Большое Залежье, Михалкино, Подложье, Завещелье, Махнево и другие. Затем перекочевать в другие места и там продолжать свою работу.
Взошло солнце. В лесу — тишина. Слышно только позвякивание склянок и несложных медицинских инструментов в чемоданчике Пашнина да пение птичек. В Барутах тоже тишина. Лишь изредка в каком-нибудь дворе промелькнет человеческая фигура да из-за оконных занавесок выглянет лицо любопытного.
В этот день комиссия просила жителей соблюдать тишину, поменьше появляться на улицах, чтобы не привлечь внимания оккупантов.
У ворот школьного двора нас встретил молодой парень лет восемнадцати. За плечами у него болтались небрежно закинутая винтовка и туго набитый вещевой мешок. К мешку привязана металлическая коробка, в которой пулеметчики хранят ленты с патронами.
Парень был нам незнаком. Он смело подошел и представился:
— Павел Грущенко.
— Откуда?
— Из деревни Махнево.
— Ты что, на комиссию пришел?
— На комиссию. Только мне нет еще восемнадцати.
В августе исполнится. А в армию надо. Я уже все приготовил…
— Винтовку где достал?
— У полицая на самогон выменял.
— А патроны тоже на самогон?
— Нет, их еще осенью в лесу подобрал. — Что ж, комиссия разберётся, брать тебя или нет.
— А я всё равно в партизаны подамся, — уверенно ответил парень.
Во дворе школы собралось более ста человек. Некоторые с винтовками, другие просто опоясались пулемётными лентами. У одного на груди висит немецкий автомат, а за голенищами сапог торчат два запасных магазина с патронами.
— Смотри, Илья Иванович, коль автоматы есть, пулемёты и подавно найдутся. Наш народ любит технику, — весело сказал Симонов и тут же приступил к регистрации прибывших.
Первым к столу комиссии подошел здоровый мужчина лет тридцати. Пашнин, раскладывающий на столе свои медицинские инструменты, и члены комиссии в белых халатах, по-видимому, несколько озадачили его. Должно быть, он не предполагал, что призыв будет «настоящий», как до войны, да еще с врачом.
— Как фамилия? — спросил я вошедшего.
— Боровков.
— На что жалуетесь?
— Ни на что. Здоров я и мои родственники здоровы, с которыми пришёл.
— Что, они тебя провожают?
