«А, Петька Максимов, да он всегда такой!», «Ну и Петька, черт!», «Да ведь это Максимов, с него взятки гладки!» – так обычно говорили все. И Тимошин тоже считал, что Максимов именно и есть «такой», что с него взятки гладки, его не переделаешь, с него много не спросишь, работает неплохо – и ладно!
Этой снисходительности Тимошин теперь не мог простить себе.
Поляков в свое время правильно угадал в Тимошине прирожденного мастера – мастера «золотые руки».
У него был острый взгляд часовщика, аккуратность ювелира, пальцы музыканта, тонкие, цепкие, проворные. Он обладал способностью видеть в вещах то, чего не замечали другие. Беря в руки болванку, он мысленно разрезал этот кусок металла, проводил невидимые пунктирные линии, строил десятки комбинаций. Этот человек ощущал сотые доли миллиметра. Вещи любили его и раскрывали ему качества, скрытые от других, он давал им жизнь.
По тому, как человек держит молоток, ключ, напильник, паяльник или фуганок, по тому, как он обращается с деталью, по его движениям, рассчитанным или, наоборот, нерасчетливым, по отделке деталей, по рабочему месту, костюму, сноровке Тимошин определял не только квалификацию человека, но и его характер. Он понимал любого мастера, будь это токарь, как он сам, или слесарь, медник, сварщик, кузнец, шофер, резинщик или маляр. При виде аккумуляторных банок и свинцовых пластин, аккуратными рядами стоявших на полках электроцеха, ему хотелось самому собрать такой же блестящий ящичек, хранящий в себе запасы чудодейственной энергии. Хорошо, со вкусом выкрашенный автобус, отражающий нa своих блестящих крутых боках яркое солнце, радовал его глаз, как радует глаз художника талантливо написанная картина.
Он всегда учился. Группу техминимума сменила школа мастеров, затем – курсы по подготовке в вуз и, наконец, заочный факультет автомеханического института. Окончить институт помешала война. Тимошин ушел на фронт, служил в пехоте, дослужился до старшины, был дважды ранен и переведен в дивизионную автороту. Здесь он восстанавливал изношенные детали, наращивая на них слой металла. Этот способ был известен и раньше, но только во время войны его начали применять широко: на фронте это часто оказывалось единственной возможностью ремонтировать машины.
Интуицией подлинного техника Тимошин понял его значение. Вернувшись на автобазу, он продолжал заниматься им, и теперь его методы восстановления некоторых деталей применялись на многих автомобильных предприятиях страны.
Тимошин снова учился на заочном факультете автомеханического института. К тому же был секретарем партбюро базы. «Как у тебя на все хватает времени?» – удивлялся Максимов. Тимошин отшучивался: «У человека, который считает время минутами, его в шестьдесят раз больше, чем у того, кто измеряет время часами».
Бригада кончала работу.
Токари протирали станки, беззлобно подтрунивали над учеником Венькой Гордеевым. Венька подметал стружку, сердито сопел и, улучив минуту, когда Тимошин его не видел, бил насмешников по ногам щеткой.
Когда кто-нибудь прощался с Тимошиным, тот бросал внимательный взгляд на его рабочее место и кивком головы разрешал уходить.
Потом он сам вышел из цеха и направился в кузницу – низкое, прокопченное здание, расположенное в глубине заднего двора. Оттуда доносились шипение паяльных ламп, стрекотание сварочного аппарата и металлические, чередующиеся между собой удары: звонкие – ручника и глухие – молота, пахло горячим металлом, горящим ацетиленом; здесь же были сварочная и медницкая.
Окруженный брызгами синего пламени, Смирнов, склонившись над низким столом, сваривал деталь. Кончив варить и погасив горелку, он поднялся и снял синие очки.
Это был человек огромного роста и угрюмого вида. Он коротко спросил:
– Так сходим?
– Сходим, – ответил Тимошин. – К семи управимся?
– Управимся.
Смирнов снял фартук, предупредил второго сварщика, что еще зайдет, и вместе с Тимошиным вышел из кузницы.
Зачем Смирнов тащит его на пристань, Тимошин не знал. Смирнов никогда не объяснял своих намерений. Утром он зашел к Тимошину и сказал:
– Сходим на пристань?
– Сходим, – ответил Тимошин, не спрашивая, зачем – знал обычный ответ Смирнова: «Там увидишь».
К пристани вело шоссе, выбитое, с голыми обочинами и заросшими кюветами. Кругом простирались огороды. Свежевскопанная земля лежала посеревшими комками, кое-где на непропаханных участках пробивалась травка. Поднимая клубочки пыли, по шоссе двигались грузовые машины. Промелькнула старая зеленая «эмка» с привязанными к заднему буферу двумя бачками бензина: видно, издалека ехал какой-то районный работник.
Пропуская обоз ломовых лошадей, Тимошин и Смирнов остановились возле перекинутого через овражек деревянного моста. Солнце огненным шаром пылало на краю голубого неба. Теплый ветерок тянулся с полей. Город отсюда казался беспорядочным нагромождением зданий. Большие корпуса заводов возвышались как будто рядом, на самом деле они находились в разных концах города.
Обоз проехал. Тимошин и Смирнов перешли мост.
В том, как эти два человека молча шагали по шоссе, не было ничего особенного. Двое рабочих в спецовках, один пожилой, другой помоложе, идут из города на пристань, может быть, со смены домой, может быть, из дому на работу, обычной походкой рабочих людей, так, чтобы и к делу поспеть и перед делом не переутомиться.
Однако Тимошин и Смирнов шли не на работу и не с работы. Тимошин следовал за своим угрюмым спутником, ни о чем не спрашивая, не зная, зачем тот его ведет, но понимая, что зря Смирнов не потащит его на пристань.
Тимошин хорошо изучил его характер. То, что Смирнов знал, он знал крепко, то, что ему надо делать – делал хорошо. Но он слепо верил написанному в книге, и не мог примириться с мыслью, что простой рабочий вроде Тимошина может выдумать нечто такое, чего не выдумали ученые люди, или опровергнуть что-либо, ими написанное.
Но, встречая каждый новый опыт ворчанием, он много раз сам его повторял. И если опыт удавался, то утверждал, что в какой-либо книге об этом уже написано, но книги этой они просто не знают.
Они подходили к реке. Отчетливо был виден ее противоположный берег с дальней, чернеющей на горизонте полоской леса.
– Разве это женское дело – в линейные диспетчеры, – сказал вдруг Смирнов про свою дочь, – мотаться по трассе да скандалить с шоферами.
– Теперь всякое дело – женское, – дипломатично ответил Тимошин.
– Все шиворот-навыворот, – заключил Смирнов.
Голубой пароход боком отчаливал от дебаркадера, тоже выкрашенного в голубую краску, и казалось, что это отодвигаются друг от друга два парохода.
На берегу царило оживление. Сигналили шоферы, покрикивали возчики, сновали грузчики, водники в форменных фуражках. Берег был забит грузами в ящиках, мешках, рогожных кулях, бочках, тюках, железных барабанах, бутылях.
Миновав первый причал, Тимошин и Смирнов попали на второй. В конце его была свалка железного лома.
Смирнов подошел к месту, где лом лежал собранный в ящики с ободранной проволокой, вытащил из одного ящика короткую стальную втулку и протянул Тимошину.
– Сколько износу?
Тимошин взял в руки деталь.
– Соток семь, пожалуй, будет.
– Вот видишь! И подварить ее нетрудно, а мы восемнадцать суток варим, мучаемся.
Тимошин окинул взглядом свалку: все это были старые запасные части к автомобилям.
– Когда новые детали выдают, взамен требуют старые и на завод их отправляют. Колхозу охота новую деталь получить, он и отдает взамен еще годную, почти что новую, а завод – ее в печь.
– Новых тут, наверно, мало.
– А ты полазай, увидишь. Такие есть, что заусенцы снял – и в работу.
Тимошин перебрал детали. Новых не было, но детали с небольшими, легко восстановимыми износами и повреждениями попадались часто.
На автобазе они восстанавливали детали от случая к случаю: износилась деталь – ее пускали в ремонт. Это удорожало стоимость. И если бы удалось получать старые детали партиями, то можно было бы организовать серийное восстановление.
– Вот какие дела, товарищ дорогой, – сказал Смирнов. – Доложи директору.
– Тут не наш директор главный. Есть такой Кудрявцев. Это его хозяйство.
– Ну, уж Михайла добьется, где надо, – убежденно ответил Смирнов.
«Колдун» двигался к товарной станции. Мотор тянул хорошо, пощелкивали только клапаны, сцепление надо бы подрегулировать, чуть переставить зажигание, в общем – мелочи.
Королев вытащил из кармана папиросы. Максимов, не поворачивая головы, бросил:
– В кабине не курить!
Этим он еще раз ставил Королева на место, показывал непререкаемость собственной власти на машине. Королев сделал жалобное лицо:
– В кабине не курить, на складе не курить. Где же курить?
Вопрос остался без ответа. Они въехали на товарный двор.
