который он так тщательно сегодня подметал и обвешивал новыми плакатами, они швыряются снежками. Гляди! И тот медик с ними! Тоже в детство ударился!..
Однако заведующий клубом Кирилл Филиппович, как с шутливой почтительностью величали его односельчане, не терял надежды. В свои двадцать пять лет он непреклонно верил, что любые предлагаемые им развлечения выше некультурных игрищ.
Поэтому продолжал скептически шевелить черной бровью и упорно глядел в незамерзшее окно (никакого теплого духа тут не витало до его прихода, потому и на стеклах не осела влага). Кирилл глубже надвинул на лоб высокую смушковую шапку и тихо насвистывал в такт музыке, ревниво наблюдая за оравой на Ясеневой горе. Чьи ж это санки? Не Самойленковой ли? Вон той малой? Фью-фью-фью… гляди! Студента везет! Медика того!..
Наконец у дверей затопали сапоги, забубнили голоса. Ага! Теперь настало его время. Главное — уметь дождаться. Умей терпеть, Кирилл Филиппович, многого сумеешь достичь. Но не прозевай своего… Он сейчас докажет всем, кто стоит на страже культуры в селе… Бросился к патефону, переставил иголку в начало пластинки — и интимный хриплый голос меланхолически-сладко затянул:
Если любишь — приди…
В зал входили парни и девушки, раззадоренные забавой, с брызгами еще не угасшего смеха на лицах.
Танцы начинаются!
А на Ясеневой горе галдеж не утихал и в сумерки. Кирилл выглянул на улицу, повел черной бровью и захлопнул дверь. Белогривенко был там, на горе. Волна презрения всколыхнула душу заведующего клубом: им пренебрегли…
Среди притихших ясеней продолжалось веселое игрище. Санки уже никого не интересовали — они одиноко валялись в истоптанном сугробе. Парни и девчата взялись за руки и пытались, как в невод, поймать юркого Саньку, но, пока «невод» смыкал свои концы, чтобы пленить парня, он успевал выскользнуть. За ним гнались, падали в снег, кое-кто захватывал снег в горсти и обсыпал Саньку, чтобы хоть так достать его. Наконец эта беготня уморила всех. Кое-кто побежал в клуб. Кое-кто побрел домой. Параска с саночками тоже куда-то исчезла.
Таня растерянно думала, куда ей податься. Санька вытер рукавом вспотевшее лицо и спросил:
— Почему не идешь в клуб?
— А что там интересного? — В ее голосе было столько искренности, что парень на миг растерялся.
— Как что? Танцы!
— Шарканье подошв? — удивилась Таня. — И это вас интересует?
— Почему говоришь мне «вы»? — засмеялся Белогривенко.
— А потому что вы и есть «вы». Студент.
— Так и что? Мы же соседи. Я вот тебя догоню — увидишь, какой я студент.
— А никогда! — Она внутренне собралась, как кошка, готовящаяся к прыжку.
— Догоню!
— Никогда!..
Между ясенями на синем снегу замелькали две черные тени. Санька гнался за девушкой, которая мчалась промеж темных стволов ясеней и всякий раз ускользала, когда он касался ее плеча или руки.
Наконец Таня в изнеможении остановилась, прислонилась к стволу ясеня и попросила пощады.
Санька боялся прикоснуться к ней. Боялся и жаждал. Упал рядом на снег, лицом к небу, набрал в легкие морозного колючего воздуха, и эта прохлада приятно остужала взбудораженную кровь.
— Видишь, какое небо? И луна!..
— Ага… — Санька все еще не мог отдышаться.
— А воздух будто насыщен тоненькими серебряными иголочками лунного сияния.
— Ты что, все это видишь? — Он смотрел в темное ночное небо, а в теле его разливалась какая-то истома. Что-то новое, еще неизведанное отозвалось в нем и трепетало, как туго натянутая стрела. Горели ладони, полыхали щеки.
Таня молчала.
А луна плыла в черной звездной бездне неба и щедро сыпала свои холодные лучи на синие снега, на притихшие ясени и на лицо Тани. В ее глазах, вдруг показалось, забили родники удивительного сияния, как там на лугу, и он боялся оторвать взгляд от ее лица, чтобы видение не прервалось. На щеках девушки дрожало голубое пламя, губы горячо пылали. Не верилось, что она реальная, будто появилась из какого-то сказочного мира. Или, может, спустилась с этого сияющего морозного неба.
Санька почувствовал, как в нем вдруг пробудился древний язычник, который уверовал в силу месяца Сворожича, ока небесного, всевидящего и всемогущего.
Месяц-кудесник! Это твои чары соткали предо мной такое волшебство? Свети же, сияй сильнее…
— …Мама, ма!.. Я летом приеду на каникулы, а вы скажите Татьяне, чтобы ждала. — Санька укладывал свои вещи в деревянный сундучок и не поднимал глаз на мать.
Мария отшатнулась от печи.
— Какой же это Татьяне?
— Да нашей… которая напротив…
— Самойленковой, что ли? — Мария все еще не верила в то, что слышала. Собрались гармошечкой морщины на лбу, взгляд углубился куда-то в себя. Она машинально поставила ухват и все еще стояла в задумчивости.
— Да-да. Самойленковой.
— Уж не жениться ли надумал?.. Ой, людоньки! — всплеснула руками, засуетилась, как перепуганная наседка.
— Мама!.. Вы же сами спрашивали, когда я вам невестку приведу.
— Так тебе в городе мало? Или ты хуже других? Ой, людоньки!.. — убивалась Мария. — Божечко ты мой… Эдакая неказистая девка. Или ты не видел настоящих девчат? Да посмотри на Катерину Федорку. Либо Параска у Гарагули…
— Так я уже иду, мама. Мне на поезд. А вы…
— Молодой же еще!
Санька натянул на плечи старый отцовский тулуп, кроличью шапку-ушанку. В руках затарахтел деревянный сундучок со ржавой скобой, закрученной такой же ржавой проволокой. Оборотился, окинул взглядом хату, мисник, заставленный глиняными мисками, рушники, фотографии на стенах.
