— Это можно, — сразу повеселел Карпухин. — Шефство над Борисом обеспечу. Согласно карпухинского движения!..
Шумной ватагой подошли монтажники, прибывшие с Новоодиннадцатого поселка.
Токмаков нес два чемодана. В них все его имущество: гардероб, библиотека, посуда, которая была представлена кружкой и ложкой, и мебель, если только можно отнести к мебели складную полочку для книг.
На нем серая кепка, откинутая по привычке верхолазов на затылок. Кожанка стянута поясом, отчего плечи выглядели еще более внушительными.
Он с Машей отошел к паровозу, который дышал легко и равномерно, как бегун на старте.
Теплые, жирные запахи смазки и паровозной гари стояли над платформой.
Ветер раскачивал лампу с колпаком, висящую неподалеку, у багажного пакгауза, и смутный круг света беспокойно метался по кирпичному настилу платформы, исшарканной и выбитой.
— А знаешь, Костя, сегодня сто дней, как мы знакомы. Подумать только! Всего три месяца с небольшим. Больше похоже на три года.
— Всего три месяца… — Токмаков усмехнулся. — Как сказал бы Плонский, один хозяйственный квартал…
— А месяцы разлуки тоже будут как годы?
— Это от нас с тобой, Машенька, зависит. Нужно только мысленно представить себе не поездку эту, а возвращение из нее. Ты умеешь так? Мне иногда удается. Тогда и большая неприятность становится маленькой.
— Ну что же, попробую.
— Ах, Машенька! Я в Североуральске, кажется, не только дни — часы считать буду.
— Дни-часы считать будешь. Но вовсе не потому, что станешь скучать.
— А почему же тогда?
— Из-за твоей привычки к графикам.
Оба посмеялись и снова поцеловались.
Появился на перроне и Матвеев. Он был так встревожен, будто уже опоздал на поезд. Матвеев шел на слегка подгибающихся коленях, наклонив корпус вперед, и при этом еще умудрялся раскачиваться из стороны в сторону.
Проводница посветила фонарем, прижатым к груди, проверила билет и вернула его Матвееву.
Верхолазы верхних полок не боятся!..
Всех перекрывал хриплый, сварливый голос Карпухина, который, стоя рядом с Багратом, окруженный клепальщиками, ругал какого-то мастера:
— Восемь молотков воздухом прокормить не может! Да он и трем коням корму не задаст. Нехай ему та дробилка семечки лузгает! — И, как бы продолжая ругать того самого мастера, тем же сердитым тоном Карпухин добавил, обращаясь к Баграту — Завтра к старухе моей и переезжайте. Нечего вам в той комнате околачиваться!
В толпе у вагона показался Бесфамильных. И при скудном свете фонарей видны были веснушки, густо обсыпавшие его лицо.
Бесфамильных с группой верхолазов из других бригад едет этим же поездом, в прямом вагоне Каменогорск — Москва.
— Предлагали мне ехать в Сочи, на курорт союзного значения, — хвастался Бесфамильных. — Пришлось отказаться. По причине командировки в Москву. Едем строить высотное здание на Смоленской площади.
— Так ведь это двадцать шесть этажей! — сказал с завистью Борис.
— А ты думал! Стратосфера! Только вечером будем в Москву спускаться, а весь день — с ласточками да с голубями. Работа на виду у всей столицы.
Бесфамильных говорил с Борисом покровительственным тоном, с веселой бойкостью. Но когда он представил себя стоящим на карнизе двадцать шестого этажа, то ощутил холодок в пальцах ног и невольно втянул голову в могучие плечи.
«Мне бы в Москву, — размечтался Борис. — Но туда с пятым разрядом не пошлют. Только москвичей смешить. Наверно, с двадцать шестого этажа всю Москву видно как на ладони. Смоленская площадь — на кольце „Б“, это я знаю… Конечно, завидно. Но зато я еду вместе с Вадимом, с Карпухиным, с Константином Максимовичем».
Борис подошел к Токмакову, стоявшему под руку с Машей, тронул его за рукав и спросил:
— Константин Максимович! А вот будет такое время, когда всё-всё построят?
Токмаков озабоченно потер лоб.
— Пожалуй, не будет. И строить будут и перестраивать. Так что можешь не беспокоиться. Мы с тобой без работы сидеть не будем…
— Вот в будущем году пятилетка кончается. А новая? Всегда у нас пятилетки будут, Константин Максимович?
— На наш век строек хватит. — Токмаков похлопал Бориса по плечу. — Это я тебе обещаю! Разве можно угадать, какие нас ждут дела? Может, заводы новые, города подымутся. Может, каналы новые рыть начнем. Может, гидростанции строить будем. Ты что же думаешь — только в селах, на речушках можно станции строить? А на Волге? На Днепре?
— Константин Максимович! Эти реки уже использованы. Забыли разве? Днепрогэс? И в Рыбинске станция.
— Учиться тебе еще, Борис, и учиться. Чтобы не говорил глупостей. Это же белый уголь! Где плотина, там и турбины могут работать. На большой реке десяти гидростанциям тесно не будет!
Борис смущенно осмотрелся — не слышал ли кто-нибудь, как он сейчас оскандалился, — и отошел от вагона.
Дарья Дмитриевна снова взглянула на часы. Она уже несколько раз отправляла Бориса в вагон. Но не мог же он уйти с платформы самый первый! Еще подумают, что он боится отстать от поезда.
— Бориска, не отходи далеко! — волновалась Дарья Дмитриевна.
— А ты чего боишься? — подсмеивался над ней Берестов. — Сама не хотела, чтобы Бориска уезжал. Опоздает — тебе же лучше! Дома останется.
Дарья Дмитриевна все оглядывалась испуганно на часы.
Со скрипом закрылась дверь багажного вагона, после того как оттуда кто-то спрыгнул с фонарем. Тотчас же мимо вагонов прошел обер-кондуктор, размахивая на ходу фонарем; фонарь бросал на полу его шинели красный отблеск, будто в шинель был вшит лоскут красного сукна.
Маша крепче прижалась к Токмакову, который смотрел на далекое зарево завода.
Ветер гнал по небу растрепанные облака. Они были как мраморные при лунном свете, но в том месте, где облака набегали на луну, они сразу становились тоньше, потому что были пронизаны насквозь голубым светом.
В стороне завода облака были еще красивее: к голубому и серому там подмешивался розовый оттенок, а еще дальше, над самым заводом, — ярко-алый.
Металлургический завод многое рассказывает о себе облачной ночью, когда небо над заводом — как экран, на котором отражается волшебная игра тьмы и света, вся величественная картина рождения металла и первых часов его жизни.
Сколько ни было людей на перроне, все, словно сговорившись, стояли сейчас, обратив лица к заводу.
Токмаков подумал вслух:
— Что же, может быть, наша домна сейчас плавку выдает.
Уже почти все отъезжающие вошли в вагон, через тамбур не протолкаться.
Пасечник прокричал:
— Вы там встречайте нас с Катей! Месяца через два будем. Снова на верхотуру. Влюбленный в безделье, я должен работать!
Пасечнику было очень горько отставать от товарищей.
Токмаков торопливо прощался со всеми. Баграт долго мял и тискал его в своих медвежьих объятиях, а Дарья Дмитриевна даже всплакнула у него на плече.
Токмаков ступил на подножку, когда вагон уже дернулся с места, полный внезапного грохота.
Маша шла по перрону, все убыстряя шаги, не отставая от вагона.
Токмаков видел только ее одну.
Такой он постарается запомнить Машу надолго, до самой встречи.
1950–1952
