— Пусть они!.. — зло выкрикнул Дубровин, придерживая раненую руку.
— Не совсем так, — спокойно возразил Костров. — Ленин предупреждал нас об этом…
— Мы же на пороге Владивостока…
— Что поделаешь? Мы не должны давать повода для объявления войны!
— Но война идет! Они выигрывают время, чтобы оправиться от разгрома под Спасском.
— Война войне рознь… Надо ехать. Об этом есть решение Дальбюро.
На том же совещании было принято решение распустить крестьянское ополчение: надо было убрать хлеб, иначе всему Дальнему Востоку грозил бы голод.
— О Суханове узнай, — напомнил Кострову Шадрин.
Дубровин опустил голову. Там, во Владивостоке, Вера. Он надеялся на встречу, рвался в город. А теперь всякие попытки встретиться с ней были для нее смертельно опасны.
— Успокойся, Володя, все узнаю. Непременно узнаю, — сказал Костров.
Дубровин выехал в дружины крестьянского ополчения, чтобы объявить крестьянам решение об их роспуске. Надо было торопиться: хлеба созрели, промедление привело бы к гибели урожая. Но Ожогина он в штабе не застал.
— В поле дед бродит, — сказал Дениска. — Я его, товарищ военком, сейчас разыщу.
…Старик Ожогин шел через поле. Рябила, волновалась желтевшая рожь, клонила к земле тучный колос пшеница.
— Кто ж тебя, матушка, убирать будет? — шептал он.
Сафрона Абакумовича догнал Федот Ковригин.
— Бродишь? — спросил, оглянувшись, Ожогин.
— Брожу, дядя Сафрон.
— Хлеба перестаивают.
— Перестаивают, дядя Сафрон.
— Как-то там бабы?
— Вряд ли силенок у них хватит.
Разговор не клеился. Ковригин разжег трубку. Они растянулись на меже, у опушки леса.
Из леса выглянула седая волчица с оттянутыми черными сосками. Заворчала, почуяв людей.
Из-под раскоряченной сосны один за другим выкатились три шустрых волчонка.
— Тут их до черта расплодилось, — не поднимаясь с земли, шепнул Ожогин.
— Подожди, зима придет — начнут овечек шелудить.
Ковригин пронзительно свистнул. Волки скрылись в еловом подлеске.
Ожогин разыскал нору.
— Вот, смотри, — произнес он, тыкая клинком в землю. — Человечиной волки питаются.
Перед норой лежал офицерский сапог со шпорой с обглоданной человеческой ногой.
— Показать бы японскому солдату, что его ждет на нашей земле!
Примчался Дениска.
— Митинг военком собирает, а тебя, дед, с кобелями не сыщешь.
Командиры заспешили в лагерь. Военком сообщил о решении Дальбюро и приказе командования фронтом.
— Исполнили крестьяне свой долг, пока суть да дело, снимай дружины, Сафрон Абакумович, и в путь-дорогу. Косите, молотите, озимые сейте.
Старик радостно сжал руку военкома.
— Ох, и обрадовал, Николаич! Знаю, без нас тяжеловато будет. Уберем хлебушко — и на всю зиму в вашем распоряжении.
— Только, Сафрон Абакумович, уговор дороже денег: уходи с оружием, которое взял у японцев, надежно спрячь его. Война, думается мне, не закончилась. Как был воеводой, так и оставайся воеводой.
— Будь спокоен. Еще за Никиту, за Агашу полностью не рассчитался… Головастого комиссара мне б надо: тяжело без помощника.
Сафрон Абакумович вопросительно поглядел на сына.
Тихон отвел глаза, ответил:
— На меня не рассчитывай, батя. Будем переформировывать бригаду в кавалерийскую. С Амурского лимана на днях весть пришла, сказывают, что в Татарский пролив вошли транспорты с японскими солдатами, тысяч тридцать выгрузились. Готовиться надо к бою, пока японский тигр хвостом виляет…
— Ну что ж, сынок… Тигр хвостом виляет, значит прыгнет.
— Комиссар у тебя, Сафрон Абакумович, свой вырос. Разве лучше товарища Ковригина сыщем? И дело военное знает и коммунист отличный, — напомнил Дубровин.
Они пошли к дружинам.
Ополченцы уже знали о решении командования. Они смазывали дегтем конскую сбрую и колесные оси, осматривали тяжи, перековывали копыта: предстоял дальний путь.
На рассвете, напоив лошадей, запрягли их в повозки и тронулись в путь. Колонна растянулась по дороге на пять верст.
Сафрон Ожогин попрощался с сыном, с боевыми друзьями. Он знал, что война не закончена, предстояли еще тяжелые испытания. Но сердце его билось спокойно, уверенно.
Где-то там, впереди, за сопками и тайгою, над Тихим океаном, занималась заря. Алый отсвет ее угадывался в этой ранней дали, в погожем небе, на лицах, еще суровых, но уже просветлевших, как это утро.
Нодья — особая укладка костра, раскладываемого охотниками в тайге зимой.
Айносы — жители Курильских островов.
Ниппон — Япония. Буквально — страна, где восходит солнце.
Чалдония — пренебрежительное название Сибири.
Сакэ — японская водка.
Форштевень — гребень носа.
Приватир — морской пират.
Брандер — плавучий зажигательный снаряд.
Кливер — косой парус.
Гюйс — носовой флаг.
Мейдо — загробный мир (япон.).
Час Свиньи — рассвет (япон.).
Тенжи Дайин — царица небесная (япон.).
Фрэнсис — посол США в Москве.
Карафуто — японское название Сахалина.
Ронин — бродячий самурай, преследуемый законом (япон.).
Тенжи — император (япон.).
О-Я-Сима — восемь островов, то есть Япония.
Пусть живет Красная Армия! (чешск.).
Сита-ни! — На колени! (япон.).
Фейерверкер — артиллерийский унтер-офицер, младший командир в царской армии.
Кабочный строп — веревочная петля (морск.).
Мы большевики!..
Сжатый кулак!..
Участники боксерского восстания.
БЮК — Владивостокское бюро юных коммунаров.
Ски-яки — мясное блюдо (япон.).
Темпура — блюдо из рыбы и печеных овощей (япон.).
Суси — блюдо из вареного риса с рыбой (япон.).
Стивенс — американец, председатель технического совета особого межсоюзнического комитета интервентов по контролю над железными дорогами Дальнего Востока РСФСР.
Даири — стремление к господству над миром (япон.).
Хэйкан — традиционная нерифмованная форма японской поэзии.
Аматерасу — богиня солнца (япон.).
Сеогун — полководец (япон.).
Метцуке — сыщик, разведчик (япон.).
Самусен — музыкальный инструмент (япон.).
Ганьбэй! — Пей до дна! (кит.).
Варэ-ици! — Красные дьяволы! (япон.).
Ара! — восклицание, выражающее удивление (япон.).
